Сама того не ведая, я, по сути, вела себя как настоящий государственный преступник, по меньшей мере как человек, которому есть что скрывать. А в общем все мои мелкие уловки преследовали одну-единственную цель: не допустить, чтобы состоящие на особой государственной службе дамы и господа, которым ради безопасности нашего правового государства вменено в обязанность проводить регулярные обыски в моей квартире, надзирать за моей скромной особой, возможно, подслушивать мои разговоры, в том числе телефонные, догадались, что я в курсе их мероприятий.
Поэтому, разговаривая по телефону, я прибегала ко всякого рода туманным намекам, которые, должно быть, навлекали на меня еще большие подозрения. Поэтому, когда разговор у меня в доме заходил об обысках и о слежке за моей скромной особой — а я делала все, чтобы рано или поздно об этом зашел разговор, пусть даже со временем это стало наводить на гостей скуку, ведь события даже не собирались доходить до какой-нибудь драматической кульминации, скажем до официальной санкции на обыск или хотя бы временного моего ареста, все ограничивалось подозрительными щелчками на кухне за холодильником, двумя маленькими отверстиями в морозилке, смещением листа бумаги на два-три сантиметра, смещением острия шариковой ручки на длину одного слова, неоднократным выключением в мое отсутствие лампы на письменном столе, — так вот, когда разговор заходил об обысках и о слежке за моей скромной особой, я сообщала гостям о существенных, на мой взгляд, новых наблюдениях шепотом, на ухо, да еще под грохот музыки. Порой я вообще отказывалась обсуждать эту тему вслух. На листке бумажки быстро царапала все, что считала представляющим интерес, давала собеседникам прочитать записку, а затем выбрасывала ее в унитаз — я ведь не была уверена, что они не обыскивают мусорный бак, — при этом я, энергично жестикулируя, указывала на определенные предметы, в которых или на которых предполагала наличие микрофона, или на определенные стены, под штукатуркой которых, возможно, спрятана проводка. Иногда я обводила всю квартиру одним широким жестом, а потом пожимала плечами.
Собственно говоря, проводку я начала искать после того, как оставила затею с шарнирами, винтами, замками и кнопками на сумках, молниях и каблуках. Я не просто ощупала и простучала отдельные стены и участки стен. Я высунулась из окошка ванной и обнаружила, что снаружи, поблизости от того окна, штукатурка облупилась. Белое, неправильной формы пятно отчетливо выделялось на темно-серой стене. Высовывалась я и из окна гостиной, там, в водосточном желобе, который совсем недавно прочищали, я обнаружила какой-то кабель и подцепила его ручкой зонтика. К моему разочарованию, выяснилось, что концы его никуда не подсоединены, и я снова швырнула его в желоб, где он пребывает и по сей день. В конце концов я решила искать следы, которые могли оставить служители нашего государства на чердаке.
Надо сказать, мысль заняться чердаком возникла у меня отнюдь не случайно. Меня насторожили шаги, которые как раз тогда чуть не целых две недели раздавались над моей головой. Дело в том, что эти шаги раздавались тогда много чаще прежнего и слышны были до поздней ночи, торопливые шаги нескольких снующих туда-сюда людей.
Кажется, чего проще — подняться на несколько ступенек и поглядеть, что происходит на чердаке. Однако непонятный страх, природу которого я не могу объяснить и по сей день, удерживал меня; мною овладевала странная нерешительность, я и сегодня переживаю подобное, когда необходимо что-то предпринять в связи с этим делом.
И я оставалась сидеть за письменным столом, прислушиваясь к быстрым шагам над головой, и вместо того, чтобы просто подняться наверх и посмотреть, строила догадки, кто бы это мог быть. Я убеждала себя, как это глупо — появиться вдруг на чердаке, дав тем самым понять, быть может находящимся там сотрудникам особой государственной службы, что у меня возникли на их счет подозрения, что я догадалась об их деятельности. Тогда мне почему-то казалось крайне важным создать у них впечатление, будто я ни о чем не подозреваю. Это дарило ощущение, будто по меньшей мере один козырь у меня на руках.
На чердак я поднялась, лишь когда над моей головой вновь воцарилась тишина, точнее, когда вновь, как бывало, разве что время от времени раздавались шаги какого-нибудь жильца, поднявшегося на чердак, чтобы забрать что-то оттуда или, наоборот, оставить. Сперва я делала вид, будто тоже ищу что-то в отведенной мне чердачной каморке. Я открывала чемодан и ворошила содержимое. Открывала коробку и рылась внутри. А сама между тем старательно прислушивалась, вертя головой во все стороны, но не могла уловить ни шороха. Наконец, совершенно уверившись, что на чердаке никого нет, я отправилась на поиски. Толком я не представляла себе, что искать, и медленно шла по коридору между каморками. Дойдя до середины, я обнаружила, помимо нескольких обрывков кабеля, кучку пустых коробков и пластиковых пакетов с надписями «коаксиальный штекер», «блокировка канала», «блокировка несущей частоты», «частотный канал». Из инструкций, напечатанных на обороте пустых пакетов, даже профан мог понять, что находились в них отдельные блоки, предназначенные для монтажа ТВ-антенны.
Поначалу я не обратила внимания на это условное обозначение. Буквы «ТВ» я сочла термином, смысл которого понятен лишь специалистам. Уверенная, что в руки мне попались веские улики, я собрала коробки и пакеты в сумку, сунула туда же обрывки кабеля и несколько дней, уходя из дома, таскала все это с собой, как рукопись и памятки, которые делала для себя.
Если так пойдет дальше, сказала я себе, скоро придется ходить за покупками с двумя чемоданами.
Через несколько дней я перечитала инструкции. И тут меня вдруг осенило, что буквы «ТВ», на которые я опять наткнулась в тексте, могут означать только одно — телевизионную антенну. Должно быть, пустые коробки, пакеты и обрывки кабеля давно уже валялись в коридоре между каморками. Во всяком случае, если верить консьержке, телевизионную антенну в нашем доме в обозримое время никто не ремонтировал. О том же, что творилось на чердаке в последние две недели, оставалось только догадываться.
Поиски «клопов» я с той поры полностью прекратила, если не считать нескольких рецидивов, когда я, повинуясь внезапному порыву, разбирала тот или иной предмет или же просто брала его в руки, долго разглядывая с подозрением. Теперь, вооружившись охотничьим биноклем, взятым у сестрина мужа, я наблюдала из кухни за окошками в доме напротив. Естественно, я остерегалась торчать целыми днями с биноклем возле кухонного окна. Дождавшись наступления темноты, я выключила свет в кухне, а в прихожей включила, так что возможный наблюдатель с той стороны мог увидеть разве что мой силуэт, потом направила бинокль сначала на упомянутое уже окошко на шестом этаже дома напротив, казавшееся подозрительным оттого, что висевшая прямо за ним ослепительно яркая лампа не позволяла разглядеть внутренность комнаты. Но едва я направила туда бинокль, как свет выключили. И весь вечер окошко оставалось темным. Случайность ли, что свет погас именно в тот момент, когда я направила на окошко бинокль, решить я была не в состоянии. Я направила бинокль на другие окна шестого этажа дома напротив. Но там ничего не менялось. Окна, как прежде, светились или, как прежде, оставались темными. Я положила бинокль на стол и вышла из кухни. Через полчаса, потом через час, через два часа я возобновляла наблюдение за сомнительными окнами. Но и тогда не случилось ничего достойного упоминания.
На другой вечер я продолжила свои попытки. Вновь направила бинокль сначала на окно, где ослепительно яркая лампа не позволяла разглядеть внутренность комнаты. И вновь свет выключили, едва я направила на окошко бинокль. Для порядка я направила бинокль на другие окна шестого этажа. Когда я стала разглядывать четвертое окно, если считать слева направо, то, к моему удивлению, свет там тоже погас. В остальных окнах ничего не изменилось.
День спустя я медленно прогуливалась по улице, на которой расположены дома, в окнах которых накануне вечером выключили свет. Проходя мимо, я запомнила их номера. Что помешало мне остановиться у подъезда и записать фамилии людей, проживающих в тех самых квартирах на шестом этаже, сказать трудно. Считая — с полным основанием или без оного, — что за мной следят, я полагала неосторожным попадаться им на глаза. С другой стороны, известную роль сыграл и страх выставить себя на посмешище такими абсурдными действиями.
Вечером, когда стемнело, с биноклем в руках я вновь заняла позицию у кухонного окна. И вновь направила бинокль сначала на окно, где ослепительно яркая лампа не позволяла разглядеть внутренность комнаты. Однако, вопреки моим ожиданиям, свет на этот раз не выключили. Что же касается четвертого окна, если считать слева направо, то в комнате за ним весь вечер было темно. На следующий вечер свет, правда, вновь горел. Но когда я направила на это окно бинокль, его никто и не подумал выключать.
