…генеральный секретарь продолжал объяснять двум черным евангелистам, одному генералу-живописцу, одному кино-Нерону, одному президенту экономического клуба, одному американцу из Голливуда, одному элегантному дипломату и другим гостям, что облегчить давление револьверного ствола, впившегося ему в ребра, он мог, только отведя в сторону, пусть ненамного, другой, спрятанный под скатертью стола переговоров, которым бывший ковбой целился ему в живот — или наоборот: это не имело значения и, в конце концов, ничего не меняло… — или, быть может, ему нужно было только выиграть время, замедлить вялый, слепой напор, который он, изогнувшись в дугу, из последних сил удерживал спиной и раскинутыми руками — или просто безостановочно говорить, меняя под столом свой револьвер на другой, большего калибра, и в то же время пытаясь защитить слепую массу от того, что внезапно открылось его глазам и было столь ужасно, что он принялся тормозить всеми копытами — но он не был лошадью: значит, двумя ногами, отчаянно ими упираясь, подошвы его элегантных, безупречно вычищенных ботинок зарываются в пыль, бесформенная толпа, движимая лишь силой собственной инерции, всякий миг угрожает его опрокинуть, накрыть его с головой, подобно волне, проехаться по нему и затоптать его, даже не заметив этого, увлекаемая собственной тяжестью, без спешки и злобы, медленно, но неотвратимо…
Выпал снег. Это случилось, когда самолет доставил их обратно с берегов священного озера. Ночью снег падал на первые отроги гор, на фруктовые деревья, чьи ветви, еще покрытые листьями, под его тяжестью гнулись до земли, он накрыл белыми шапками большие золотые буквы китайского названия, кириллицей написанного на фронтоне здания, где они собирались: первый снег, выпавший будто случайно, еще жаркое осеннее солнце растопит его за одно утро, оставив лишь несколько островков белой пыли в темных уголках да лужицы воды на залитой цементом площадке.
На берегах озера (хотя оно и находилось на две тысячи метров выше) снега не было: озеро, соразмерное масштабам пейзажа, чудовищным горам, чудовищной степи и чудовищному климату (одна переводчица сказала, что в долинах температура летом достигает сорока градусов, а зимой иногда опускается до минус сорока…), большое (озеро), размером с четыре или пять Леманских озер, похожее на маленькое внутреннее море, где порой, под воздействием ужасных ветров, дующих с гор, свирепствовали внезапные бури, после чего оно вновь становилось немыслимо спокойным, разглаживало свою однообразно голубую поверхность и, стиснутое со всех сторон ледяными горами, манило к себе солнце. Там был частный пляж с водяной горкой, кабинками, вышкой для прыжков в воду и мелким коричневым песком, предназначенный для гостей, приехавших в… (но как его назвать? — опять же парк, обнесенный высокой и прочной решеткой, в котором были рассеяны резиденции, быть может, чуть менее просторные, но столь же роскошные, как и те, из которых они уехали, также обставленные по цветному каталогу (красное дерево, восточные ковры, накрытые целлофаном корзины с фруктами, сверкающие ванные комнаты), располагавшиеся вокруг зала заседаний (так что им представился случай еще раз послушать художника-генерала: английский, которому его выучили, явно позволял ему не только заниматься живописью, но и сколь угодно долго говорить на любую тему), где их поджидали неизбежные переводчицы, как никогда измученные (их везли сюда не на самолете, а на автобусе, по ужасным горным дорогам): «И куда это нас занесло, как вы думаете?» — произнес язвительный клиент Сэвил Роу, когда они вместе с двумя другими гостями ходили туда-сюда по парку: «Тихо тут, а?» Он сделал вид, что подозрительно озирается: «Похоже на дом отдыха — так они это называют? Какой-то…» Он вдруг схватил соседа за руку, с силой сжал ее, вцепился, словно охваченный паникой: «Эй! Взгляните-ка на них!..» (две женщины — или, скорее, две великанши — с ног до головы одетые в белое, с белыми шапочками на головах, вроде тех, что носят хирурги или медицинские сестры, в белых чулках, белых туфлях, стояли в конце аллеи и смотрели на них) «Да, крепенькие, ничего не скажешь! Что за… — Так! Спокойно! Будем вести себя естественно. Не делайте резких движений!.. В этой стране, черт возьми, ни в чем нельзя быть уверенным… Вы же знаете, они очень заботливо относятся к сумасшедшим», — продолжал он дурачиться (ему не хватало лишь тоги, лиры, охваченного пламенем Рима и венка из золотых листьев на густых серебряных волосах, волнами спускающихся на затылок, наподобие тех венков, что возлагаются на голову членам Палаты лордов или призерам регат), две женщины из обслуживающего персонала, увидев, что за ними наблюдают, немедленно (так же, как ефрейтор погасил свет в караульном помещении), словно испугавшись чего-то или будучи уличены в чем-то неблаговидном, исчезли за изгородью, со своими половыми тряпками и ведрами; парк, наполненный осенним теплом, как ни странно, менее пострадавший под натиском осени, чем тот, который остался двумя тысячами метров ниже, залитый золотом, вызывал в памяти мысль о том, что в таких парках, раскинувшихся вокруг опустевших загородных домов или вилл на берегу моря, в курортной местности, по завершении сезона, соблюдая меры предосторожности, вдали от посторонних глаз встречаются полномочные представители воюющих государств или чиновники высокого ранга — или просто их семьи, приехавшие отдохнуть, и дети могут съезжать с горки, прятаться в кабинках и прыгать с вышки под защитой крепкой решетчатой ограды: было там и (те же выбеленные известкой домики, серо-голубые крыши, шиферные или покрытые толем, те же садики с доцветающими последними гелиотропами) селение, через которое автобус проехал по пути из маленького аэропорта и где один из гостей спросил, можно ли ему сделать несколько снимков, переводчица, сказав: «Ну конечно же!..», сказав: «Я сейчас узнаю…», сказав: «Подождите, я поеду с вами, только сейчас попрошу машину…», исчезла, после продолжительного отсутствия вернулась, сказав: «Минуточку, мы сейчас пойдем!», затем исчезла опять, прошло еще немало времени, переводчица наконец появилась, сказав: «Какая жалость! Время обедать. Все уже сидят за столом! Я как раз вас ищу…» или: «К сожалению, нас ждут на празднике. Вы увидите. Это очень красиво. Вам понравится. Вы сможете фотографировать!..»; праздник: две-три сотни мужских лиц, круглых и плоских, с узкими глазами, гладких или изборожденных морщинами, ставших от загара скорее медными (или кожаными), нежели желтыми, как у не ведающих усталости горцев, проводников-шерпа, запечатленных на снимках гималайских экспедиций, они при помощи закрепленного на лбу ремня могут нести по отвесным головокружительным склонам поклажу, с которой на равнине справляется разве что мул; на этих были шапочки, очень похожие на тирольские головные уборы, но только сшитые из белого войлока, с узкими, загнутыми вверх черными полями, они разом повернулись, чтобы посмотреть, как на трибуну над ними взбираются пятнадцать гостей, с трудом удерживая в руках охапки цветов, аплодируя в ответ на аплодисменты, поднимавшиеся к ним из толпы зрителей в шапочках, рассаживаясь, как-то пристраивая громоздкие букеты и открывая программу, возвещавшую показ лошадей, соревнования борцов, скачки; небо понемногу заволакивалось: слой облаков, как покрывало, выше, чем самая высокая из гор, влажный, плоский, неподвижный.
…приветливый голос генерального секретаря на мгновение окрасился легкой иронией, стал язвительным, он с лукавой улыбкой заметил своим пятнадцати гостям, что, насколько ему известно, на истекшей неделе они много говорили, но мало работали, два методистских пастора (впрочем, стало известно, что один из них — актер, звезда подмостков Гарлема) при этом прыснули, залились своим странным, неудержимым, развязным, пронзительным смехом, похожим на лошадиное ржание, генеральный секретарь, продолжая говорить, взглянул на них, улыбка его стала еще шире, то ли потому, что он разделял веселость проповедников, то ли потому, что его позабавила их шумная реакция, потом обратил взгляд на что-то другое, повел речь дальше, смех методистов затих…
Через открытую дверь в центре иконостаса видны спины трех совершающих богослужение священников, облаченных в просторные золотые ризы, руки их движутся медленно, плавно и размашисто, иногда они застывают (сосредоточившись, погрузившись в некую глубинную молитву, медитацию?), потом снова начинают двигаться с прежней величественностью, иконостас тоже сверкает золотом, широкий луч солнца падает из окна, справа, и в тени загораются искры, какой-то священник, одетый в черное, стоит справа за высоким столиком и раз за разом, следуя ходу службы, поднимает и возлагает на свою голову с длинными волосами высокий цилиндрический головной убор, тоже черного цвета, пятнадцать гостей стоят в первом ряду в толпе верующих — стариков и детей — которые то опускаются на колени, то простираются на полу, прижимаясь лбом к каменным плитам, на мусульманский манер, в чем-то вроде загончика, устроенного на невысоком помосте, помещается хор молодых монахов с глубокими низкими голосами, любопытный ребенок поднял голову, старуха рядом с ним со злобой пригнула ее к полу, так что лоб стукнулся о плиты, само название монастыря было как черно-золотая молния, змеей пронизывающая тьму: Загорск.
