Несколькими часами позже эти пятеро с аппетитом обгладывали в самолете, совершавшем рейс по маршруту Париж - Тель-Авив, предложенные им на маленьких подносиках “чикенз”. На маленькие булочки можно было при желании уложить стружку масла из маленького пакета. Мужчины попросили для себя тоже маленькие бутылочки красного вина, а женщина пила апельсиновый сок. Закончить еду можно было маленьким пирожным и чашечкой кофе.
В это время подоспевшая полиция реквизировала на холме у Секре-Кер два готовых к употреблению “касама”. Сделать это ей удалось элегантно, без лишнего шума, так что сведения о ракетах не просочились в прессу и не сумели нанести ущерба туристической отрасли Острова Пингвинов. С меньшей элегантностью были разогнаны защитники баррикад в Сент-Антуанском предместье. Еще две недели они жгли автомобили в пригородах Парижа.
Разум ведет к компромиссу, страсть ведет к победе, разум приближает старость, страсть – поражение. Страсть и разум вечно стучатся к нам в дверь и требуют выбора.
– Россия и Германия – это особая тема, но есть у нее и совершенно другой аспект, – говорит Б., – немецкие и русские евреи в Еврейском Государстве. Русский еврей (остн-юде классик) в представлении немецкого еврея – национальный позор. В лучшем случае – оборвыш, варвар и фантазер, в худшем – говно, из-за которого нас не уважают приличные дойчен. Немецкий еврей подозревает, что жизнь, в конечном счете, сколько ни пытайся привить ей порядок и смысл, сколько ни драй ее щеточками и скребками, покроется жирными пятнами рук остн-юден, устроится по прихотливой и нелепой фантазии варвара. У него с давних времен два любимых образа в сердце – дойчен как близкий образец и евреи Востока (не путать с остн-юден) как далекий сантимент самобытности. Но ведь на то он и еврей немецкий, чтобы наступать в порядке и отступать в порядке. Старая добрая... нет! Новая добрая дойче машинэ, заправившись бензином, едет прямо и держит дорогу так, что кажется – не дорога ведет машину, а машина поворачивает дорогу. Дорога, по которой катит дойче машинэ, ведет в прессу, университет и в систему правосудия. Там мы поставим наш добротный замок – Дойчюдебург.
Первый обратный взгляд остн-юден на дойч-юден мы находим в мемуарах нашего первого президента. Он был по профессии химик, и во впечатлениях его – налет его профессии. Дойч-юден кажутся ему просушенным концентратом, торфяным брикетом европейской культуры.
– Даже в том, что писал Герцль, меня задело обилие заискивающих интонаций, – подтвердил Я.
– А слышали вы о движении Гуш-Шалом (то есть Блок Мира), в основном состоявшем из бывших дойче профессорен? В годы перед Войной за Независимость они полагали, что не нужно нам Еврейского Государства, Палестина должна стать духовным очагом еврейского народа, в ней Соседи должны оставаться большинством, в своем, соседском государстве, иначе Соседи могут обидеться и вспыхнет Война.
– Так ведь вспыхнула же Война, – сказала Баронесса.
– Конечно, вспыхнула – сказал Я., – мир никогда не вспыхивает. В Еврейском Государстве уцелевших в Холокосте называли мылом. А в Германии в это время имел хождение анекдот. Что такое реабилитация евреев, спрашивал себя один остроумный немец (остроумных немцев надо ценить). Это – как из мыла сделать еврея, отвечал этот немец себе и другим немцам, не столь остроумным, но ценящим хорошую немецкую шутку. В факте хождения этого слова в Еврейском Государстве была обида. Их унизили, и они платили за унижение уже униженным. Унижение не имеет отношения к разуму. Обида за унижение – страсть чистой воды.
– Нациям, в отличие от отдельных людей, позволяется (и даже считается полезным) говорить о себе в превосходной степени. Особенно, народам не слишком удачливым, – продолжил Б., – поэтому в Еврейском Государстве день Холокоста назвали днем Катастрофы и Героизма Европейского Еврейства. Вот я хочу спросить наших дойче профессорен, где их Гуш-Шаломовская действительность? Или на языке настоящей дойче философии: “Все действительное – разумно”? Так? Так! “Все разумное – действительно”? Так? Так! С вашим Гегелем спорить не станете? Тогда я спрашиваю, почему же ваше видение ситуации не совпадает с действительностью? Где мир на Ближнем Востоке? И сам себе отвечаю – в заднице, где будет и нынешний немецкий пацифизм. Боже, благослови Америку, пока и она еще не ссучилась, – страсть накрыла Б., что находит отражение в его речи.
– Вот и наши благословенные профессора, – продолжает Б., – в своих каменных домах иногда кажутся мне похожими на черные обелиски, блестящие и холодные, как памятники европейским интеллектуальным поветриям. С провинциальным отставанием от кладбищенской моды. А в их черных мантиях я узнаю распоротый жидовский лапсердак.
Я. взглянул на Баронессу. Что она думает о разуме и страсти? Она молчит. Как обычно в таких случаях. И Я., тоже как обычно, считывает чуть заметные знаки на ее лице. Мы едем на Восток, говорил он ей перед отъездом в Еврейское Государство. На Востоке женщина должна знать свое место, говорил он, заглядывая ей в глаза. Ничего похожего на покорность никогда не ночевало в этих глазах, поэтому так легко им ответить чистым и честным взглядом: я буду образцовой женщиной Востока. Я. улыбается, она остается серьезной, но через пять секунд искоса смотрит на него, и теперь уже оба давятся от смеха.
Так как насчет разума и страсти? Этот иероглиф на ее лице ему хорошо знаком: не надо противопоставлять – любимый ответ жены.
Я. неожиданно поежился, будто холодную и мокрую рубчатую занавеску озноба порыв ветра приклеил к его спине. Позже он чихнул, еще позже – закашлялся.
О ПРЕОДОЛЕНИИ ЛЕГКОГО ГРИППА
Капли воды сбегают по свежевымытому стакану на темный кухонный мрамор. Scotch Whisky рыжевато подмигнул Я., поймав солнечный луч. Но он не так рекомендуется при легком гриппе, как сдержанный и не склонный к эксцессам чай. Потому, наверное, и затаился в изысканной, полупрозрачной темно-зеленой бутылке коньяк, скромно именующийся не содержащим титулов званием Brandy.
Я. нарезал хоть и свежих, но сереньких в силу своей обыденности помидоров и огурцов и осыпал их как праздничным конфетти – рубленой зеленью из коллекции, собранной на еврейских полях быстрыми таиландскими руками и упакованной в прозрачную плотную коробку, через которую придирчивый взгляд способен сразу разглядеть первые признаки увядания овощной фотомодели.
Оливковая ветвь с плодами изображена на другой элегантной бутылке. Правда, нарушая элегантность, пробка на нее навинчена криво и сидит на горлышке, словно кепка на голове подвыпившего фабричного в черно-белом фильме. Для тех, кто не читает на иврите, написано на этикетке по-английски Extra Virgin Premium, что делает непререкаемо понятным – речь идет об исключительно полезном и здоровом продукте. Этой амброзией, вытекающей через пластмассовое дозирующее устройство, Я. поливает овощи с неторопливым достоинством.
Теперь, когда Я. никуда не спешит, он разглядывает, что же написано на полупрозрачной упаковке, на которой вчера в супермаркете он прочел только то, что было написано крупными буквами – FRENCH STYLE BREAD. Ломти нарезанного еще в пекарне хлеба через прозрачный клин упаковки выглядят аппетитно в легкой хлебной изморози, со своими миндальными(?) включениями (french!). Эти осколки миндаля наверняка попытаются выковырять вертлявые детки. На непрозрачной части упаковки – черно-белая фотография, будто размытая временем, на которой без труда можно разглядеть заведение с надписью KAFE DE FRANCE и людей, сидящих за столиками на тротуаре. На хлебной упаковке строгий ивритский шрифт сообщает, что хлеб выпечен в артистическом стиле Буланжери вручную. Как великий Микеланджело сам выбирал глыбу мрамора, из которой изваял еврейского царя с повисшим фаллосом и необрезанной крайней плотью, так пекарь, сообщает строгий текст, лично выбирает компоненты для выпечки хлеба, а затем следит за всем процессом до самого выхода хлеба из печи.
Вот и видно, ворчит Я., что он не следил за нарезкой, ведь эту корочку следовало бы разрезать еще как минимум на три части, и Я. любовно разрезает корку на три ломтика. А на другой стороне упаковки содержатся советы шеф-повара с графическими рисунками. И текст к рисункам выполнен уже не строгим шрифтом, а мягким, домашним, каким пишет руководитель проекта протоколы на технических совещаниях. На одном рисунке на ломтиках хлеба лежит непонятно какого сорта сыр (не сыр же нам рекламируют), присыпанный зеленью. А рядом с ломтиками лежат оливки. А на другом рисунке – печь, не микроволновая, конечно, а из красного кирпича, сложенного аркой, не стрельчатой, а мягко-округлой. Цвет кирпичей на графике, конечно, неопределим, но Я. знает, что эти кирпичи красные, он видел такие печи во многих местах не во Франции, а у нас в Еврейском Государстве. От ломтиков хлеба поднимается графический пар в полторы волны, а длина волны на рисунке – примерно 12 мм. Про серые в графическом исполнении языки пламени известно, что они бывают красные, а иногда бледно-голубые.
