– Помните, как я спасла вам пиджак?
* * *
– Вы соблюдаете пост? – спросил, изучая меню, Пал Палыч, потому что была Страстная.
– Я… ну… внутри себя… – выкрутилась я и тут же придумала стихотворение:
Я царь – я раб, я червь – я бог!
О, все внутри тебя!
Вот скоро Пасха – так не ем
внутри себя сосиски я
и там же крашу яйца.
– Хороший стих, только печатать такое нельзя, – огорчил меня Палыч.
* * *
– Извините, я отойду.
* * *
В туалете я разговаривала со своим отражением:
– Петровская, ты зачем съела гамбургер? Не ешь гамбургеры.
Никогда больше не ешь гамбургеры.
Даже полгамбургера.
А то превратишься в говяжью котлету.
Ты уже котлета.
Петровская, вырви.
А ну быра иди и вытошни гамбургер.
Тебе шьют новое платье.
Узкое и приталенное, между прочим..
Ну, и чего мы ждем?!
* * *
– Сегодня я живу один. – Сказал Пал Палыч, когда мы вместе шли до метро, возвращаясь из ресторана. – Мои все на даче. Поехали ко мне? Купим мартини, вы же любите. Я покажу вам свой новый рассказ…
Но я испугалась, что на стенах будут висеть мои фотографии, и не поехала.
* * *
– Не пропадайте!
– Это без вас я пропаду!
Мы прощаемся на Третьяковке. Все еще чувствуя спиной пятно его взгляда, я стараюсь как можно скорее проскочить гребенку турникетов и смешаться с толпой.
* * *
Роман Пал Палыча вышел в самом начале лета.
Мы прочитали его всей семьей, усмехнулись, а мой зонт, который и в самом деле был зонтом-тростью, с тех пор получил обиходное название «коклюшка».
* * *
– Нашел смутный объект желания, – сказала мама. – Тоже мне Бунюэль.
* * *
– Лера, возьмите зонт, сегодня дождь обещали.
– Коклюшку? – машинально переспросила я. Пал Палыч покраснел.
Мне стало как-то нехорошо.
* * *
Этого он мне не простил.
* * *
Но моя книга была уже в типографии.
Желание проросло из меня, как мандрагора из семени висельника.
Я набираю номер карандашом: только что накрасила ногти.
– Затосковала темной тоской, – сообщаю Пал Палычу. – Это, наверное, писательская тоска. Сегодня у нас на ужин картофель фри и портер. Приезжайте, лучше всего, думаю, к девяти.
– У нас – это у кого?
– У нас с вами…
– Я занят.
– У вас влюбленность уже прошла, а у меня только начинается…
– Как вы сказали?
– Шутка. Бестактная злая шутка, отрепетированная дома перед зеркалом.
– То, что вы собираетесь сейчас сделать, – не от влюбленности, как вы соизволили выразиться, а от скуки.
* * *
А я и не собираюсь. Как раз хотела доказать себе, что на самом-то деле ничего и не собираюсь.
* * *
Желания приходят и уходят.
* * *
– Тогда расскажите мне что-нибудь на ночь, – прошу я.
– И вы мне.
– Договорились.
* * *
Любимая история дедушки:
Блокадный Ленинград. Некая мама водит трехлетнего мальчика в сад, пешком, на другой конец города. Зима. Они долго идут по улицам. На пути тут и там попадаются трупы – убирать некому. Мальчик уже знает их всех наизусть и помнит, кто где лежит. Некоторые покойники кажутся ему хорошими и добрыми, а некоторые – плохими и злыми, и, каждый раз, приближаясь к какому-нибудь злому, он просит маму обойти это место. И тогда они идут другой дорогой.
* * *
Всю ночь я проплакала, под утро мне снилось, что я кого-то убила, короче, на следующий день вид у меня был ни к черту.
– Что с тобой? – спросил Миша, вернувшись утром с «Мосфильма».
– Меня Пал Палыч обидел.
– Бедненькая… А ты с ним не водись.
– Не могу…
* * *
Люблю ли я Пал Палыча? О да. Но странною любовью. То есть по-своему. Если перевести на человеческий язык, это значит, что по каким-то причинам одному нравится мучить другого. Как заниматься по вторникам верховой ездой или играть в гольф.
Может ли человек прожить без гольфа? Конечно, может. Но чем тогда занять вторник?
* * *
Миша:
– Знаешь, почему Пал Палыч хромает?
– Почему?
– Потому что у него копытца в ботинках. Старый фавн!
* * *
Наш фавн все гоняется за молодыми нимфами. Вчера звонил Ниловой: «Я вас напечатаю, я вас напечатаю…»
Нилова мне:
– Он как вообще, нормальный человек?
– Нормальный. Поводит тебя сначала по ресторанам…
– Да? Он что, навязчивый? Приставать не будет? А то у меня муж ревнивый.
– Да нет… не будет, наверное…
– Так в чем проблема-то?
– А ни в чем…
И все же – в чем проблема-то?! В чем?
* * *
А меж тем мы вчера напились, и ночью Миша занимал любовью мое бесчувственное тело, а у меня все мешалось в сознании, и я представляла, что это не Миша, а Пал Палыч.
Ну как это понимать?
* * *
– Да не расстраивайся ты так! – сказала Нилова. – По-моему, тебе просто надо отдохнуть от всех твоих мужиков. Хочешь, поехали ко мне на дачу в Старую Руссу…
– Спасибо, – поблагодарила я верную Нилову и отказалась: – Боюсь, не получится. В воскресенье мы уезжаем в Нижний Новгород. Миха опять выставляется. Уже билеты купили.
* * *
Поезд идет очень медленно, и это завораживает. Я сижу у окна и смотрю на поля. Взгляд скользит по равнинам колосьев; косогоры с кулисами темных дубовых лесов… Я что-то придумываю… почти что невольно… Миша листает «Справочник редактора» Гиленсона – взяли от скуки в дорогу.
И я уже чувствовала рождение фразы, но тут, господи боже, Михаил, который до этого упорно и меланхолично молчал, вдруг, ни с того ни с сего, дернул меня за рукав.
– А ты знаешь, что у слова «верстка» общий корень со словом «верстак»? В переводе с немецкого – «рабочее место».
– Не-а, не знаю, – ответила я и опять повернулась к окну. Но та нерожденная фраза – уже почти что родившись – так и увязла в ореоле слова с навязчивым немелодичным «ёрст», напоминающим звук, издаваемый при чистке фаянса жестким ершом.
Я прочитала потом «Справочник редактора» – и точно знаю, что там этой глупости нет.
Миша сказал это просто так, от себя…
* * *
– Но ты знаешь, Лерочка, – пожаловалась Нилова, – у твоего Пал Палыча были такие грустные глаза, когда он меня провожал! Как будто сейчас заплачет.
– Да ладно тебе, я второй год на нем ужинаю.
– Нет, я так не могу…
* * *
На именины Пал Палыч прислал мне открытку.
Я замечаю: хвостик у буквы «В» в моем имени на конверте обведен несколько раз. В этом месте рука, надписывающая конверт, остановилась. Он задумался. Он думал что-то обо мне…
* * *
Но почерк так неразборчив, что непонятно, что там написано, в этой открытке: то ли тебя нельзя не любить, то ли тебе нельзя не любить.
* * *
А я-то думала, мы с ним на «вы».
* * *
Нет уж, позвольте мне эту роскошь. Цветаева, между прочим, собственного мужа на «вы» называла.
* * *
Если сидеть нога на ногу, большой палец правой ноги попадает точно по кнопке выключения компьютера.
Пропала вся моя ночная работа.
* * *
Миша:
– А знаешь, почему твои книги перестали продаваться?
– Почему?
– Потому что Палыч уехал.
– Ну и что?
– А кто, ты думаешь, их покупает?
– Ты полагаешь, он?
– Ну а кому они еще, по-твоему, нужны?
– Что он, больной, что ли? На фига ему столько?
– Как на фига – из любви к тебе… Какой жестокий.
* * *
Уж мне эти крейцеровы страсти!
– Не обижайся. Человеку, чтобы видеть себя со всех сторон, необходимо как минимум два зеркала. Особенно женщине.
* * *
Зазвонил телефон. Трубку снял Миша.
– А она не может сейчас разговаривать. У нее рот занят. Она вам перезвонит, когда мы закончим.
Ну как он мог сказать такую грубость…
* * *
Значит, это был Пал Палыч. И, скорее всего, он больше не позвонит.
* * *
Боже, думаю я, вот если б любовь могла быть такой же сильной и страстной, как хамство!
* * *
– Теперь я буду покупать тебе пиццу.
– Я ее не люблю.
– Все равно. Должен же кто-то это делать.
– Лучше бы ты унитаз починил! Можешь сделать так, чтобы вода в бачке не бежала?
– А надо просто с любовью потянуть за ручку, – научил Миша.
* * *
Никак не получается смывать с любовью. Течет вода и течет.
* * *
А слово Миша сдержал, принес из пиццерии большую «маргариту». Я откусила румяный край коржа, но тесто запеклось до жесткой корочки, и я поцарапала нёбо.
