Симон и Барбара ничего нам не рассказали о фильме «Дневная красавица»[84], который они уже посмотрели. В кинотеатре «Артс синема» были заполнены все сеансы. Я заказал билеты в глубине, на последнем ряду, прямо по центру. «Quite good»[85], — сказала Мэйбилин, а я был рад, что ее устроил мой выбор. Мне всегда казалось — отдаленное наследство моих еженедельных трех сеансов в маленьком кинотеатре, когда мне было десять лет, — что в кинотеатре лучше всего сидеть, когда у тебя нет никого за спиной, это напоминало привычку героев вестернов, которые все время оборачиваются. Но иногда мне требовалось совершенно противоположное — хотелось быть в первом ряду балкона среди толпы нетерпеливых пацанов. Это было настоящее чудо, что никто из них не свалился вниз, в гущу разгоряченных парней, свистящих и орущих во время рекламы или новостей. Хорошо, что позади нас с Мэйбилин никого не было: кто знает, как постороннее присутствие могло испортить, предательски убить чувства, эмоции, удовольствие быть друг с другом, чувствовать наше общее дыхание, как ее грудь незаметно приподнимается в такт с моей грудной клеткой. Ожидая, пока в цветном свете исчезнет таверна пиратов, мы говорили о Митчуме[86], Брандо[87] и Джеймсе Дине[88], видела ли она когда-нибудь «Ночь охотника»[89], «К востоку от рая»[90], «Бунтовщик без причины»[91].
На ней были белые джинсы и черная рубашка, ее волосы, которые больше не сдерживала повязка, рассыпались по плечам и доставали почти до груди.
Внезапно я почувствовал ее плечо, ее теплоту. Фильм начался.
Я совсем забыл ее предупредить перед фильмом, что, если будет желание, она может говорить со мной во время сеанса, точно так же, как с Барбарой. Я снова собирался доверить ей обертки от жвачки, чтобы она ими играла, комкала между пальцев, чтобы воскресить наш вечер в клубе «Фолк блу», и в последующем шелесте мялось время, ускользая из вечера в вечер.
Мэйбилин согласилась не садиться на последний автобус (она была без велосипеда), в этом я видел залог, который она мне оставила, но залог чего? Мистический знак — ни я, ни она не знали, что с ним делать. После того как мы выпили чай в «Кенко», я проводил ее до рыночной площади, она заглянула в кошелек, у нее не хватало денег, и Мэйбилин смущенно попросила меня одолжить ей пять фунтов. Я встал вместе с ней в очередь. Сколько перед нами было людей, двое или двадцать пять — это почти ничего не меняло, так как очередь всегда движется быстрее, чем кажется, мы всегда удивлялись, отмечая краткость ожидания, — потрясающе, с какой скоростью рассасывались очереди, порой, надо сказать, было даже приятно; время пролетало, оно было покорным и всеохватывающим, были ли теплые вечера или моросил мелкий дождик и приходилось открывать зонтик, если, конечно, он у нас был. Тогда очередь подтягивалась, превращалась в ряд зонтиков, среди которых преобладали черные, они создавали причудливую колеблющуюся крышу, похожую на спину скарабея, это была последовательность темных куполов, под ними стояли более предусмотрительные люди, хотя и нам удавалось спрятаться, подобно воронам, плотно сжимающим перья под дождем и опускающим клюв. Огромные такси подъезжали в потоках воды, в одно из последних садилась Мэйбилин, отдавала шоферу адрес и махала мне, я видел это сквозь мокрое стекло.
Однажды, за несколько недель до этого, когда Симон был с нами, я увидел, как ее взгляд ищет мой сквозь такое же мокрое окошко, за секунду до того, как машина отъехала, Симон подошел ко мне. Промокшие, в плохом настроении, мы направились к велосипедам, готовым рвануться с места, как быки.
Я стал очень редко появляться на занятиях настолько, что, когда поздно пришел на лекцию, у профессора было пораженное лицо, хотя он не позволил себе ни малейшего замечания. Я проскользнул на скамейку перед Мэйбилин. Возможно, это было дерзко, но что мы должны были делать в этом наглом мире? Я думаю, что мистер Райт все прекрасно понимал. После «Юности» мы изучали «Доктора Фауста» Кристофера Марло, и Мефистофель был в центре обсуждения. Много раз они говорили о быстротечности времени и о том, как лучше им распорядиться. Мистер Райт цитировал Бергсона, Сэкай считал время подростковой проблемой. Сулейман полагал, что выражение «у меня нет времени» абсурдно: разве в течение нашей жизни время нам не принадлежит? Для Мэйбилин и меня это не имело значения. Я пропускал лекции, так как засыпал либо в четыре часа дня, либо в девять утра. Я разрушил свои внутренние часы, в дальнейшем их вели другие ритмы, более счастливые и индивидуальные. В них сбились стрелки, они были расстроены, но они стремились к правильному ритму. Между прочим, вопреки ожиданиям, они стали вращаться по кругу. Я даже опаздывал на наши встречи — о, не больше чем на пятнадцать минут — она меня ждала, мы оба понимали, что так и должно быть: время нас испытывало, оно обижалось, оно смотрело на нас глазами побитой собаки; время, как и небо, могло подождать. И на что оно рассчитывало, когда моим ориентиром стал блеск в глазах Мэйбилин, когда я чувствовал, что могу ее рассмешить, видя, как она едет в своем канареечном свитере на велосипеде ко мне, спускаясь по Риджент-стрит? Если существовали песни Майка. Или когда Гарри поднимал кружку, оглядывал зал, прежде чем поднести к губам. Или вечерами, когда бесконечно лился свет, словно ему нечего было делать, послав все к черту, по небу с огромной скоростью плыли облака, поджав хвост, как трус перед очевидностью. Время отказалось от борьбы, признало себя побежденным, склонило голову перед каждой секундой, которая была каплей в вечность.
Когда мы добрались до рыночной площади, вошли в самую большую в городе библиотеку, напротив Королевского колледжа, чтобы сравнить «Фауста» Гёте с произведением Марло. Контракт, разве он был одинаков в обеих книгах? Одно было верно, что вместе мы изучали нужный отрывок, страница за страницей, мы убеждались, что Мефистофель проиграл пари, но он может пойти на попятную, отступить, и в этот миг будет разгромлен. Мефисто, подумали мы, выходя из библиотеки на улицу, залитую ярким солнцем, ты просто устарел.
Барбара так хорошо разрекламировала, что мы с Мэйбилин скоро придем к Тэсс. Мэйбилин слишком элегантно оделась для подобного случая. «Well, you know, we’re just going to some American people’s place»[92], — предупредил я. Она сменила джинсы на белую юбку и надела коричневый пиджак. Когда мы шли по Милль-роуд, Барбара так развеселилась, что вытолкнула нас на проезжую часть, и из-за нее мы чуть все трое не угодили под грузовик, ее восторг был вызван атмосферой этого вечера, мягкими янтарными сумерками — внезапно к ней на руку сел майский жук, от удивления мы остановились и наблюдали за ним, пока он снова не взлетел. Когда мы пришли к Тэсс, там собралась та же компания, как и в прошлый раз, и мы не сомневались, что Майк должен был показаться с минуты на минуту, хотя и не знали точно во сколько; он исчезал, а затем снова появлялся на извилистых улочках Кембриджа, и как после этого можно было быть уверенным в его приходе. Самое странное в этом городе, что порой мы слышали, как впереди нас раздавались шаги, идущие с перпендикулярной улочки, у нас было предчувствие, ожидание, которое росло по мере усиления звука шагов по асфальту: мы думали, что это конечно же Майк должен был возникнуть из-за угла… да и это был он! Я никогда в жизни не встречал места столь богатого на совпадения, как Кембридж, и мне кажется, что именно поэтому я его так любил, это был настоящий город совпадений — как будто бы это была театральная сцена, на которой не было ни единой лишней детали и все вещи появлялись, когда требовались. Странно, но после этого вечера мы Майка почти не видели; думал ли он, что его присутствие нам мешает? Боялся ли он нарушить установленный порядок? Его изможденная гитара стояла в углу, казалось, что она пела в одиночку, пока Майк переходил от одной группки к другой, смеялся и шутил, он был всегда весел, несмотря на смутную меланхолию, часто появлявшуюся в его голосе и темных глазах. Затем, ускользая от наших взглядов, он рухнул на широкий диван, счастливый, растянулся рядом с Тэсс, она напоминала африканскую королеву в окружении свиты. И вместе с ней Майк с радостью и блестящими глазами занялся тем, что у него получалось лучше всего, — возрождал к жизни и дарил желание жить.
В этот момент я предупредил Мэйбилин, что не смогу завтра прийти на занятия. Она только выдохнула: «Oh, по!» Она была очень расстроена. Мэйбилин сказала, что без меня в классе пусто и скучно, то есть boring and empty. Мое сердце забилось сильнее, и я ответил, что в жизни бы не вынес сестер Бронте, если бы не чувствовал позади себя ее присутствие, около открытой стеклянной двери, из-за нее виднелись деревья. Весенние солнечные лучи выглянули как раз тогда, когда мы в полдень вышли в садик, чтобы погрызть чипсов и арахиса, запивая их белым французским вином, которое за огромную цену купил мистер Райт.
