– Достал нож и сзади…
– Вот сволочь… все они сзади…
Андрей опустился на колени рядом с Надей и взял Мишкину руку, она была теплой и вялой, и кончики пальцев были белыми, а ладони еще налиты жизнью…
Где-то далеко возник стремительный тоскливый вой, рос, ширился, захватывая все вокруг, и так же стремительно, как возник, оборвался совсем рядом… Еще Андрей запомнил, что от группы, уводившей парня, отделился Костенька Раев, кинул взгляд на лежащего Мишку и спросил:
– Что ж ты, Андрей? Где ж ты был?
Луны не было, но блеск крупных звезд заливал все вокруг холодным светом. Внизу, усыпанная серебряными блестками, неподвижно стыла чаша озера, мерцали по сторонам вершины сопок, и далеко впереди неясно вырисовывалась синяя тундра.
Андрей сбросил рюкзак, сел, прислонившись к нему спиной, положил на колени ружье и, вытерев пот на лице, закурил. Валет со своей лохматой подругой улегся рядом. Пес был спокоен, и на морде разливалась радость, а подруга его тревожно прислушивалась к шорохам, доносившимся снизу, и ловила ушами каждое робкое дуновение ветерка…
Вот как это происходило…
…Грачин сказал: «Ушел еще один товарищ, беспредельно преданный нашему общему делу… Был отличным работником… Был честен и принципиален до конца…»
Грачин сам взял лопату, и Поддубенко поддерживал пирамиду с красной звездой. Стукала земля. Вот и все. Мишка уже никогда не увидит с самолета землю, и слова «Полярный круг», «тундра» для него уже не звучат. И умер он, так ни разу и не поверив по-настоящему, что существует подлость.
Андрей повернулся и побрел по пологому склону сопки, где редкими рядами стояли столбики со звездочками. Крестов тут не было, как и во всем крае. Столбики со звездочками.
Леля молчала все это время, и лицо ее, недавнее лицо девчонки из турпохода, стало точно вырезанным из дерева.
Потом женщины из геологического управления увели ее.
…Спина под кухлянкой стала мерзнуть. Валет лежал, положив на лапы голову, и косил глаза на Андрея. Андрей, сидя, всунул руки в лямки рюкзака, перевалился на четвереньки и затем встал. Ружье он повесил на шею. Склон шел вниз то круто, то почти неприметно. Снег скрадывал тени. Он чувствовал, как начинают уставать в коленях ноги. На спуске всегда так. На подъеме работают легкие, на спуске – ноги… Валет бежал впереди и озабоченно оглядывался на Андрея. Подружка пробовала кусать его в плечо, приглашала играть, но Валет бежал и оглядывался на Андрея. Ей-богу, хороший ты парень, Валя…
…Его тогда догнал Шакунов: «Зайдем ко мне».
Квартира у Шакунова была пустая. И было очень холодно: все три форточки настежь открыты. В режиме жил однолюб Шакунов после смерти жены. На столе грудой лежали какие-то строительные синьки, длинные «простыни» бухгалтерских смет, а к стопке книг была прислонена акварель: бревенчатое коричневое здание на опушке леса с застекленной башней, площадка, шест и флаг на шесте. Лехи Молодова работа, сразу определил Андрей. Его акварель. Только где он такой пейзаж узрел?
– Пионерлагерь делаю, – загадочно сказал Шакунов. – Пока никто еще не знает, а я знаю. Выстроим на общественных началах. Поддубенко меня поддержит.
– Лагерь?
– Ну-у! Ну что, допустим, мальчишке на «материке» делать? Мороженым объедаться? А здесь ему – тайга, ягоды, грибы. Медведи для него за каждым кустом. Представляешь? Надо их с «материка» сюда привозить, а не наоборот.
– Давно хотел спросить, – перебил Андрей. – Почему вы в снабжении?
– Потому что направили. Я не ропщу.
…Пологий склон окончился, и вода заблестела совсем рядом. Андрей вышел на песчаную кромку берега. Песок и галька смерзлись и, припорошенные тонким слоем снега, были похожи на асфальт. Ровная двухметровая дорожка тянулась теперь до самого дома. Это пятнадцать километров, два часа хода. Пожалуй, часам к одиннадцати можно быть дома, а с утра заниматься сетями – они уже вторую неделю стоят без проверки. Правда, штормов за это время не было, и рыба в такие погожие дни попадается редко, но все же килограммов тридцать будет. И сети надо снимать: озеро вот-вот замерзнет. Вон вода переливается, как подсолнечное масло. А пока окрепнет лед, можно потихоньку готовиться к подледному лову и вплотную заняться охотой. Снега еще мало, олени в это время выходят к берегу часто. Потом олени исчезнут, до марта и все живое исчезнет. Разве что лось иногда забредет проведать. Еще надо готовить дрова, по глубокому снегу их много не натаскаешь, а печь должна гореть круглые сутки. Особенно во время пурги. Раньше весны Шакунов смену не пришлет, а точнее, пришлет летом. Оно и будет правильно: нечего тут зимой делать свежему, непривычному человеку.
…Надя вчера собирала рюкзак и все старалась не смотреть на Андрея. Он проверял ружье, а за дверью визжал и радостно прыгал Валет. Наконец настала минута, когда уже молчать было нельзя, и Надя подошла к нему.
– Я приду или прилечу к тебе с первым транспортом. Разрешаешь?
– Тогда это будет надолго, Так что подумай, Знаешь, один раз меня уже бросали, Тебя, наверное, тоже. Больше я не хочу. Мы не хотим.
– Значит, я прилечу, – просто сказала Надя, Андрей знал, что надо бы сейчас поцеловать ее, и ему хотелось сделать это, но он боялся разбить хрупкую, как ребячья жизнь, нежность их отношений.
…Изба темнела, словно одинокий валун на бесконечном песчаном берегу древнего моря. Валет в нетерпении бросался на колоду, приваленную к двери, а его подруга настороженно обнюхивала углы, кости, разбросанные Валетом, и бочки с рыбой. Потом, успокоившись, молча легла спиной к двери, повернув морду к воде.
– Довольна? – спросил Андрей, и она весело захлопала по снегу хвостом.
– Ну и отлично, сказал Андрей и погрузил руку в длинную густую шерсть. – Ох, и шуба у тебя, лучше, чем у Валета. Только имени нет. Ну, найдем, найдем тебе имя…
Собака заскулила и лизнула ему руку.
Андрей подошел к дому, откатил колоду и открыл дверь. Засветив спичку, он зажег лампу, принес дрова и растопил печь, а потом медленно разделся. Тепло постепенно заполняло избу, тихо замурлыкал чайник. Андрей убрал стол, подмел пол и пустил Валета, а сам уселся на маленький чурбачок у печи и долго смотрел, как пляшет и мечется огонь, рассыпаются в прах лиственничные поленья и красные блики вспыхивают и гаснут в сонных глазах Валета.
Потом Андрей перевел взгляд на стоявший у стола наполовину разобранный мотор.
– Работать надо, Валя, – сказал Андрей. – Труд создал человека. Такая есть истина, знаешь?
Валет радостно взвизгнул. Вторая собака шумно промчалась возле избушки. Знакомилась с местом. И вдруг тишину эту нестерпимо прорезал радостный Мишкин крик: «Лелька, нам Андрей избу подарил. Хочешь рыбачкой стать?»
Андрей замычал, как от зубной боли, замотал головой. Всепрощенец! Сучий сын, всепрощенец, апостол. Чистоплюй. Совесть свою замшей полировал, на свет разглядывал. Во-он есть какие плохие, и какой я хороший. Давай, Грачин, наглей, подбирай себе подобных. Мы в этих делах не участвуем, мы сохранением собственной совести заняты. Так удобно мне было осмеивать и поплевывать, А что именно я лично могу предложить, какую имею позитивную программу? Дерьмо самолюбивое! Не захотел пачкать святые ручки с Грачиным, ушел на рыбалку. Заскучал на рыбалке, полетел в Москву. Ладно. Спокойно. Мишки нет и не будет. Спокойно. Всегда есть начало начал. Материнское чрево, первый поцелуй, первый шаг. Шакунов отправил тебя сюда, чтобы ты стал человеком. Мужчиной. Вот с этой избы, с этого берега тебе придется начинать жизнь мужчины. Скидок больше не будет, все детские, юношеские и прочие лимиты на скидки использованы. И даже если до старости доживешь… Старик – это тот же мужчина, только седой. А если чувствуешь, что не сможешь… пусти себе пулю в лоб, не тумань людям мозги. Но и на это ты не имеешь права. Так что давай… Давай, дела невпроворот. Труд создал человека. Смешно. Учат этому в школе, а осознаешь в тридцать три. Смешно, честное слово, аж слезы текут…
