Наревелись мы, накормила я Марка колбасой с хлебом. Весть о том, что я появилась, дошла и до бауэра, и он пригласил кофе пить. Я отказалась, мне было противно глядеть на его рожу, а не то, чтобы пить с ним кофе. Расспросила Марка о житие, не более полу часа прошло — хозяйская девка прибежала:
— Mina, weg! — не могла моё имя "Нина" произносить, а всё "Мина" да "Мина" Что делать? Если гонят — нужно уходить! Попрощалась с Марком и вышла. Недалеко от усадьбы проживала женщина с Украины, она жила в Германии с восемнадцатого года, дети были. Это она немкам переводила всё, когда меня бауэр избил. Столько лет прожила в Германии, а язык родной не забыла. Захотелось мне её навестить, хорошая она была. Зашла к ней, поздоровалась. Стала меня расспрашивать: "как да что", я ей всё и рассказала. Потом её и попросила:
— Ты тут, по мере возможности, присмотри за парнем.
— Что смогу — сделаю. Ты погоди, сейчас я управлюсь и провожу тебя до станции.
Дорога к станции опять проходила мимо усадьбы, и вижу — бауэр уже с полицейским меня дожидается. Вызвал! Подходим, и бауэр говорит полицаю:
— Что она тут ищет!? Нет у неё никакого сына! И вообще-то я её не знаю! — украинка переводит мне, что говорит бауэр. Я и так-то плакала, считай, без остановки, ну а после таких речей моего "друга" я вообще разревелась! Полицейский был другой, не тот, что когда-то читал мораль бауэру за скотское отношение к рабам с востока. Полицейский проверил мои документы тщательно, всё у меня в порядке, но всё же куда-то повёл меня. И я реву!
Наревела себе лицо, стало оно, как коробка, да и глаза от слёз распухли. Куда меня девать? Полицейскому нужно знать суть дела, но ни единого слова в немецком языке я не знала. И полицейский в русском — столько же. Полицейский поначалу мне что-то говорил, но когда понял, что от меня ничего не добьётся, то замолчал и более не делал попыток заговорить со мной. День праздничный, где брать переводчика?"
Правильно поступил немецкий полицейский: когда не знаешь что делать — обращайся за разъяснением к тем, кто знает. Знающие на тот момент были только люди Гестапо, вот туда он и повёл тётушку. Он мог указать дорогу на станцию и отпустить русскую фрау с миром: документы у неё были в порядке, чего ещё нужно? но вот почему он не сделал так — этого теперь никто объяснить не сможет, а тот полицейский на сегодня в живых не числится. Впрочем…
Глава 11, короткая и сомнительная. Гестапо.
"…привел меня полицейский в Гестапо, принесли мне скромный ужин, а мне не до еды, совсем я развинтилась и на всё махнула рукой: "просвета в жизни нет, вот, Нинка, и наступил твой последний момент! Молись своему особенному Богу, в Гестапо шутить не будут, Гестапо — серьёзная организация, его сами немцы боятся! В Гестапо отобьют печёнку и выкинут умирать! Твоя жизнь "ост"-раба ничего не значит и не стоит. Бороться за мальчишку еврея здесь бессмысленно и опасно! Э, да ладно! Не хотелось бы в сорок пять умирать просто так, бес пользы… и уснула"
Возможно, что тётушка ошибается в своих показаниях, Гестапо ею не занималось. Для Гестапо она была "мелкая сошка", полицейский привёл её в обычный полицейский участок:
"…посадили меня в камеру, там койка, поставили мне и "парашу" Принесли ужин, а мне не до еды. Поплакала ещё, переутомилась от слёз, помолилась Богу и уснула.
Утром меня разбудил служитель и повёл умываться. Умылась, тут пришёл мой вчерашний полицай и повёл меня к какому-то двух этажному дому. Поднялись на второй этаж, он позвонил и нам открыл мужчина и пригласил войти. Это был переводчик. В комнате за столом сидел человек, предложили сесть и нам. Без предисловий обращаюсь к начальнику и говорю:
— Да, действительно, этот мальчик мне не сын, но скажите, если бы вашего сына отправляли в чужую страну в военное время, а ваша сестра по доброй воле, даже без вашей просьбы, согласилась бы его сопровождать? И если бы вы сказали сестре:
— Будь ему за мать и за отца, сохрани его! — и если бы ваша сестра его не уберегла? Если бы она не использовала все возможности и дала бы ему пропасть? Как потом она смогла бы посмотреть вам в глаза? Так и я делаю всё возможное, чтобы ему было легче. Не наша вина в том, что мы, горожане, были определены на сельскохозяйственные работы, где от нас мало пользы. Нет моей вины в том, что я не знаю языка вашей страны, но за это я была избита бауэром! Да, возможно, моя вина в том, что я пожаловалась в полицию, но я благодарна полиции за то, что она откликнулась и поставила хозяина на место. Мне потом от этого стало не легче…" и далее тётушка повторила всё то, что когда-то уже излагала другим людям, но в письменной форме.
"…остановиться я не могла. Переводчик краснел и морщился, но пока я говорила, он не перевёл ни единого моего слова высокому лицу. Кончила говорить и опять ударилась в слёзы, и тут переводчик приступил к исполнению своих обязанностей: начал объяснять начальству суть дела.
Переводил он долго, потом полицейский начальник задал мне вопрос:
— Правда то, что вы говорите?
— Вы видите моё состояние? Как я могу врать? Да и годы мои не позволяют врать, и глаза мои не просыхают от слёз. Как можно поместить парня проживать в помещении над туалетом?
— Пишите заявление. Мы со своей стороны постараемся что-нибудь сделать.
Закончился допрос, полицай посоветовал продолжать хлопоты, а они со своей стороны помогут. Отвёл меня на станцию, купил билет, и я стала ожидать поезд. Полицай ушёл, но через какое-то время опять появился с пакетом бутербродов, сказал:
— Матка, алес гут! — и попрощался.
А какая мне еда? Я и того, что брала с собой из лагеря, не поела, а тут ещё он принёс!
Пришёл поезд, станционный служащий, выполняя приказ полицейского, посадил меня в вагон и сказал проводнику, где меня высадить и я поехала. А сама всё никак из слёз вырваться не могу, нет-нет, да и заплачу! И воду пила, всё старалась себя успокоить, и говорила сама себе: "слёзы ничего не дадут" и опять принималась плакать. Пассажиры видят, что я "ост", стали внимание на меня обращать, пытались выяснить, на каком языке говорю? Предлагали на польском, французском, чешском языке выяснить причину моего горя, но всё было напрасно: я только плачу и в ответ ни бум-бум! Так и доехала до своей станции и ни на одном из упомянутых языков ничьё любопытство не удовлетворила. Никто не заговорил на русском"
Меня, как "душеприказчика" в этой главе смущает только один пункт: откуда у тётушки была такая уверенность, что свою миссию по спасению Марка в чужой стране она выполнит? Откуда она брала убедительность для своей речи, когда произносила её перед начальником местного отделения полиции? Откуда она брала уверенность, что вернёт пасынка брату? В общем: кто её вдохновлял, и кто ею руководил тогда? Загадка!
Глава 12. "Вся жизнь — борьба! Покой нам только снится…"
"…прибыла в лагерь, а девчата спрашивают:
— Что вы, тётя Нина, так скоро вернулись?
Рассказала им всё, они и принялись честить врага моего! А я ещё крепче задумалась о том, как Марка у этого фашиста вырвать.
Как-то однажды лагерьфюрерша вызывает меня и ведёт к нашему доктору. Та и за переводчицу была, и стала задавать мне вопросы о Марке: кто он и что, кто его мать и отец? Живы ли они? Откуда, из какого места мы прибыли? У меня в сердце похолодело: всё, узнали, что он еврейского происхождения! Не успела от одного опомниться, так вот тебе другая пилюля!
Врач говорит:
— Господин такой-то — и называет бауэра, — прислал письмо, в котором поясняет ваши старания объединиться с племянником тем, что вы живёте с ним… Ну, тут я уж совсем взорвалась:
— Как можно такое написать!? Какая мерзость! Мне сорок четыре года, а ему — пятнадцать лет! — и со мной истерика началась! Успокоила меня медицина, вернулась я в барак, а сама нет-нет, да и ударюсь в слёзы!"
И кто-то её надоумил обо всём написать в Красный Крест. В нашем семействе ходили разговоры, что она написала письмо самому фюреру, но мне она об этом не говорила. Нет её подтверждающих записей, но я хорошо знал тётю. Что она могла написать самому фюреру — вполне допускаю:
"написала в Красный Крест о том, как мальчишка пятнадцати лет работает за взрослого мужчину, живёт над уборной и терпит клевету, что живёт с тёткой возрастом за сорок лет…Неужели в Великой Германии не найдётся человека, способного защитить ребёнка, оторванного от родины и попавшего в такие ужасные условия!? Прошу вас помочь во имя ваших детей…"
Рисковала она? Да. Вопрос к прошлому: могла она своей яростной и слепой любовью получить отрицательный, до ужаса, результат? Могла: Марк всё же оставался евреем. Если какой-то один повар венгерского полка совсем недавно разглядел в нём еврейские примеси, то их могли, не хуже того повара, разглядеть и в Германии. Но не разглядели! Это одна из загадок истории пребывания тётушки за рубежом.
