А люди спешили сюда, собирались кучками, спорили, шумели, смотрели в нашу сторону, и к нам доносились словечки, которые резали, как ножом, сердце.
– Ну, люди добрые, что вы скажете? Видали подобное? Наши артисты в один присест сожрали целого быка!
– Ну, а рога и копыта они хотя бы оставили себе на закуску?
– Что вы, проглотили всего быка вместе со шкурой?
– Ничего не скажешь, аппетит у них завидный!
– А животы не заболели?
Слушая эти слова, я чувствовал, как пылает от стыда и боли мое лицо, и готов был бежать хоть на край света.
Да мне наверняка нельзя оставаться в этом городишке, засмеют! Еще и теперь слышу и вижу, как на меня тычут ребятишки пальцами и говорят:
– Гляньте на него, вот идет он, миллиард…
– Целого быка съел и не подавился.
Как вам это нравится? Необходимо бежать отсюда. Прохода мне не будет. Пойду наймусь куда-нибудь на работу и все деньги буду откладывать, соберу миллиард и возвращу отцу Кивы этот страшный долг.
До глубокой ночи мой отец и отец Кивы сидели на завалинке и ломали себе головы, как быть с быком. Не оставить же целый городок без куска мяса, неудобно ведь капитулировать перед торгашами – мерзкими мясниками, которые дерут три шкуры с бедняков.
Приходили какие-то люди к нам и к отцу Кивы, приносили какие-то вещи, посуду, самовары, меблишку. Собирали, одалживали деньги у соседей. Необходимо было собрать новый миллиард.
Городок не должен страдать из-за маленьких разбойников.
В ту же ночь мимо нашей избы прогрохотали колеса подводы. Это ехали на ярмарку отец Кивы и еще два его ближайших соседа, вооруженные ножами, и дубинками на случай, если мясники нападут на них в дороге, чтобы помешать привезти быка и нарушить коммерцию. Все знали и уважали этого тихого, настойчивого солдата. Он не умеет бросать слов на ветер. Коль что-то задумал, то это будет выполнено любой ценой.
В воскресенье днем, после того знаменательного события с нашей труппой, спектаклем, а главное – с тем злосчастным миллиардом, возвратилась делегация с ярмарки. На повозке восседал запыленный и усталый, облокотившись на свои костыли, отец Кивы, а за ним двое соседей гнали батогами красавца быка с огромными блестящими рогами. Любо-дорого было на них глядеть.
Неужели такого быка отправят сегодня на бойню? Как жалко!
На улицы высыпал весь городок, посмотреть на это чудо.
Только я один сидел· голый и босой в углу на своей койке и не мог выбежать, прыгать вокруг быка, радоваться, как все остальные мои сверстники-мальчишки. Мне стыдно было даже выглянуть в окно. Что, вы шутите – такой позор пережить!
С той стороны окна до меня доносился задорный смех, крики ребятишек:
– Посмотрите, вот ведут того быка, что Борик и Кива съели!
– Видали, гонят миллиард!
В тот самый день, когда братишки притащили мою рубашонку и штанишки, я осторожно и незаметно выбрался из моего убежища и огородами ушел из городка, направился в соседнюю деревушку, где жили наши старые знакомые крестьяне. Выдумав какую-то небылицу, почему пришел в село, я тут остался на пару недель, пока все уляжется.
Каждый день ходил с пастушками на выгод со стадом, и чувствовал себя на седьмом небе. Никто не тревожил меня и не орал: «Вот он идет, миллиард!», «Артист», «Бравый парнишка-чудишка, который сожрал у местечка быка!».
Хозяйки коров, которых я так старательно пас, давали мне хлеб, картошку, яблоки и еще немного денег за мою работу. И это меня радовало безумно. Я мечтал собрать миллиард й возвратить местечку, вернее, отцу Кивы свой долг. И еще я присматривался к чудесному быку, который пасся на толоке, и думал: вот бы мне его подарили, я пригнал бы его в местечко людям, чтобы сжалились надо мной и не обзывали больше.
Хлеб, фрукты, картошку – все, что хозяйки выносили мне, я тут же съедал, а вот деньги аккуратно складывал в кармашек. И чем больше считал свой заработок, тем больше ужасался: боже, как еще далеко до миллиарда! За всю жизнь, должно быть, я не соберу столько! И меня это удручало.
В селе задержался больше, чем предполагал, да мне здесь так понравилось, что я вообще уже решил было остаться тут навсегда. Но появилась мама и забрала меня домой. Она сказала, что все наладилось и не будут ко мне приставать.
Я отдал ей до последней копейки все мои заработанные деньги в счет миллиарда. Мама погладила меня нежно по голове и поцеловала.
Когда вернулся домой, я узнал новость: по всей стране упразднены миллионы, миллиарды и введены новые деньги, как было раньше: рубли, червонцы…
Я не знал, должен радоваться или плакать. Я сосчитал, что теперь мне собрать миллиард будет еще труднее, чем раньше. Если даже проживу двести лет, и то миллиард не смогу заработать. А мне так не терпелось возвратить бедному инвалиду на костылях, добродушному отцу Кивы долг.
Придя домой, я узнал еще'одну новость. Оказывается, не только я убежал из дому, но также подался неизвестно куда, в какие края мой «дружок» Кива Мучник. Ушел из дому и как в воду канул.
Отец убивался, искал, но скоро успокоился. Все же солдат, столько насмотрелся бед на войне. Пришлось и тут смириться со своей судьбой.
Однако я не переживал, не мучился оттого, что Кива исчез из дома. Поделом ему! Так ему и надо, чтоб запомнил на всю жизнь, что. надо быть честным человеком. Я не мог слышать его имени, ненавидел его. Он так жестоко меня подвел!
Много лет прошло с тех пор, много воды утекло. Стали забываться те, казалось бы, незабываемые годы, гражданская война.
Прошло не то двадцать, не то чуть больше лет с тех пор, и снова Родина была охвачена пламенем войны.
Уже более двух лет мы воевали с коварными фашистскими ордами. И вот однажды судьба меня забросила в отдаленный от фронтовых дорог уральский город. Мы Прибыли сюда с группой танкистов, чтобы получить новые машины на огромном заводе, который день и ночь без отдыха и передышки изготовлял танки.
Впервые за два долгих и трудных года войны мы ходили по широкой улице мирного, освещенного ярким светом электрических фонарей города, где никто не испытывал вражеской бомбежки и ни один дом не был разрушен снарядами, хотя тяжелое дыхание войны чувствовалось и здесь. Это можно было увидеть по лицам рабочих и работниц, шагавших после смены домой на короткий отдых, по глазам матерей, жен-солдаток. А длинные очереди в магазинах с пустыми витринами говорили сами за себя.
И все-таки это был глубокий тыл, где люди могли спокойно спать на своих постелях, а детишки – играть в садиках под чистым спокойным небом.
Допоздна бродили мы по улицам, словно во сне, и однажды очутились возле городского театра, где гастролировала какая-то приезжая труппа.
Мы обрадовались. Столько времени уже не были в театре. И отправились туда. Но оказалось, что опоздали. Спектакль близился к концу. Вошли в зал тихонько, чтобы не нарушить ход пьесы, не помешать зрителям. Затаив дыхание, мы смотрели на сцену. Играли «Тевье-молочника». Мудрого философа, благородного труженика-молочника играл, конечно, не знаменитый Михоэлс, но тоже очень хороший актер. И невольно я вспомнил мои злоключения в те далекие годы, когда Кива Мучник насильно потащил меня на сцену конюшни, заставляя играть.
Отвлекшись несколько от сцены, я, не удержавшись, негромко рассмеялся, при воспоминании о случае с миллиардом и быком.
Но что это? Когда старик-молочник запел свою знаменитую песенку «Задает мир древний вопрос…» – я встрепенулся. Сердце тревожно заколотилось. Какой знакомый голос! Где и когда я его слышал?
И в висках стукнуло, как молотком: да ведь это он, Мучник!..
Чем больше я прислушивался к его голосу, чем пристальнее вглядывался в этого артиста, тем отчетливее, сквозь плотный грим, узнавал того самого дружка детства, который мне причинил столько горечи.
Но годы прошли. Может, это моя фантазия рисует передо мной образ того человека? Может, это простое сходство, не более? Ведь с тех пор я ничего о нем не слыхал.
С огромным нетерпением я ждал, когда опустится занавес, чтобы проверить, ошибся или нет. В голову хлынул целый поток воспоминаний, а также чувство досады, огорчения, но все же я был бы счастлив, если б не ошибся в своих предположениях и встретил бы того самого друга, который всей душой рвался к сцене и хотел потащить с собой не меньше, чем всех мальчишек и девчонок нашего городка, нашей Раковки.
И через несколько минут, когда еще не улеглись бурные аплодисменты зала, я уже был за кулисами и не только за кулисами, но и в объятьях Кивы. Мы оглядывали друг друга, точно какое-то чудо. Смеялись и плакали, не скрывая и не стесняясь своих слез, не обращая внимания на окружающих, которые на нас смотрели с любопытством. Он быстро снял грим, переоделся, и я увидел постаревшего и сильно поседевшего земляка – друга детства, со всеми присущими ему чертами, жестами, говорком, врезавшимися мне в память с тех самых лет, когда мы с ним в нашем городке творили чудеса.
