После профтехучилища и службы в армии Мускус вернулся в родной городок, устроился в железнодорожные мастерские и прославился как мастер на все руки. Его звали всякий раз, когда нужно было починить канализацию и водопровод, электропроводку и мотоцикл, а также заколоть свинью к празднику. Как было принято в городке, расплачивались водкой, но сколько б ее Мускус ни выпивал, никому еще не довелось встретить его пьяным.
С наступлением летнего тепла он норовил каждый день удрать на речку купался до одури, загорал до синевы. И именно на берегу реки он и встретил Настеньку Пашинину, дочь ненавистной математички, которая уже успела закончить химфак университета, учительствовала в средней школе и была замужем за Игорем Шеленковым, служившим педиатром в местной больнице. Детей у них не было.
- Это что же с тобой жизнь понаделала! - изумился Мускус. - Губы да глаза остались, на остальное и взглянуть-то стыдно. Вот у меня - что голова, что жопа - одного размера.
- Это заметно, - пролепетала Настенька. - Ты женат, Виктор?
- Был. Целый год прожили душа в душу, а однажды застал я ее с любовником. Закатал обоих в панцирную сетку от кровати и бросил в говно долго выбирались.
И захохотал, явив Настеньке два ряда новехоньких белых зубов.
- Почему тебя Мускусом прозвали? И кто?
- Бабы! Говорят, от меня дух прет какой-то нечеловеческий. А я думаю, это из-за мускулов. - Он напряг огромные бицепсы. - Хочешь понюхать? Это тебе не мускулы, а настоящие мускусы!
- Я и отсюда чую, - отказалась Настенька. - Душистое начало мускуса макроциклические кетоны - класс органических соединений, содержащих карбонильную группу, связанную с двумя углеводородными группами... Впрочем, это сложно. Но про ацетон-то ты слыхал?
До глубокого вечера он учил ее плавать, а когда оба замерзли, Мускус развел на берегу костерок из плавника.
- Хорошо как, - задумчиво проговорила Настенька. - Вот на этом бы и кончалась жизнь, и все были б только рады, я думаю.
- Я вижу, ты еще не знаешь, что такое хорошо, - возразил Мускус. - Вот выходи за меня замуж - тогда поймешь, что такое счастье. Я зубами гвозди перекусываю.
- Я замужем, - напомнила Настенька. - А до остального никому нет дела.
- То-то ты подальше от народа купаешься.
- А что тут такого?
- А чтоб твоих синяков не разглядели. Бьет?
Настенька вздохнула.
Жарким июльским полднем Мускус заманил Настеньку на прогулку по реке в лодке. Женщина в блеклом сатиновом платьице сгорбилась на носу, Мускус завел мотор, и помчались они, распугивая купальщиков и рыбаков, против течения. Настенька вцепилась руками в борта лодки, радуясь брызжущей на нее воде и скорости, заставлявшей дышать полной грудью.
Через полчаса Мускус причалил к берегу, на котором высился огромный старый дуб.
- Там, наверху, в детстве я устроил гнездо: думал, дурень, жар-птица соблазнится, а соблазнились вороны - все гнездо засрали. А ну-ка полезли!
Привязав лодку, он подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветку и одним махом скрылся среди листвы.
- А гнездо-то - сохранилось! - радостно заорал он. - Дуй сюда!
- Я не умею! - прокричала Настенька.
Мускус высунулся из кроны, вися вниз головой.
- Давай сюда руки, - приказал он. - И-эх!
И вместе с зажмурившейся Настенькой оказался на толстенной ветке.
- Держись за меня - не пропадешь.
Он подхватил ее на руки, подбросил - она едва успела схватиться за тонкие ветки, подтолкнул - и Настенька кубарем полетела в сплетенное из ивняка и камыша гнездо, где через мгновение оказался и Мускус.
Женщина легла на спину. Сквозь просвет в ветвях она видела твердое, как алмаз, синее небо и зависшего на одном месте ястреба.
- Опять умирать собралась? - сурово спросил Мускус, заметив слезы на ее глазах. - На тебе платье - хоть выжимай.
- Так выжми, - сказала она, не поворачивая к нему лица. - Всю до капли.
Настенька все чаще оставалась ночевать у матери, из чего дошлые соседи сделали вывод: муж, известный психопат и тайный пьяница, стал бить ее вдвое против прежнего.
- Он хоть говорит, за что лупит? - допытывался Мускус. - Из-за бездетности? Или из-за меня?
Настенька лишь качала головой, но ни в чем не признавалась.
- Река поднялась - осень. - Мускус взял Настеньку за руку. - А хочешь я тебе чудо покажу?
Той же ночью Настенька выскользнула из материного дома, Мускус встретил ее на лодке под старым мостом. Она завернулась в старое пальто и закурила раньше Мускус за нею такой привычки не замечал.
Они спустились на несколько километров по течению, в полной темноте свернули в какую-то протоку. Мускус выключил мотор и взялся за длинный шест. Лодка шла почти бесшумно. Вокруг из воды торчали какие-то столбы, но Настенька не знала, что это такое.
Редкие облака разошлись, и полная синяя луна осветила затопленный лес.
- Пригнись, - шепотом приказал Мускус. - А то еще ветку башкой заденешь.
- Долго еще? - тоже шепотом спросила Настенька, дрожа больше от возбуждения, чем от холода. - Как красиво...
Лодка причалила к песчаному холму.
Мускус сел рядом с женщиной и закурил.
- Скоро, - сказал он. - Почему ты с ним не разведешься, Настя?
- Не за тебя же мне выходить, - с тихим смехом ответила она. - Не обижайся, Виктор, но мы с тобой слишком уж не подходим друг другу...
Звезды на востоке стали медленно блекнуть, а небо из глубоко синего превращалось в палево-серое. Вскоре над горизонтом прочертилась бледно-розовая полоса. И тихий, невыразительный и вместе с тем невыразимо прекрасный свет стал заливать дальние колки, сизые ивняки и темную воду, и Настенька, сама не понимая - почему, вдруг прижалась к Мускусу и заплакала: так все было хорошо вокруг и так безнадежно - в жизни.
Поднялось солнце.
- Вот тебе и чудо, разве нет? - сказал Мускус. - А я, знаешь, привык своего добиваться.
- Это похвально, - всхлипнула женщина. - А вот мне никто никогда в любви не признавался. Смешно, да? Да у нас в городке и слова-то этого стесняются...
Мускус промолчал.
Дома Мускус извлек из чулана коробку с револьвером, который его отец выкопал на огороде (когда-то в этих местах было жестокое сражение, после войны саперы еще годами разминировали поля и леса, а местные жители под шумок норовили разжиться кто тротилом - рыбу глушить, а кто и оружием неизвестно для чего). Много лет револьвер бездельно пролежал в коробке, завернутый в промасленную тряпицу, и всякий раз мать, если мать вспоминала об оружии, просила Мускуса выбросить наган в помойку либо же сдать в милицию.
Он проверил барабан, ствол и спусковой механизм, зарядил револьвер одним патроном и отправился в гости к Настеньке и ее мужу.
- Ты, скотина безрогая, - с порога начал он, - или ты даешь ей развод, или я тебя дуэлирую. Понял?
Мужчина за столом скривился.
- Развода она не просила и не попросит, а дуэлировать ты меня, рванина, разве что из жопной дырки сможешь.
Мускус вынул из кармана револьвер.
- Не надо, Виктор, - заплакала Настенька. - Мне нельзя волноваться: у меня будет ребенок.
- От меня, - сказал Мускус.
- Не важно! - взвился муж. - Пшел вон, сиволапый!
Мускус нахмурился.
- В барабане один патрон, - сказал он. - Про русскую рулетку слыхал? Предлагаю.
- Миша! - закричала Настенька. - Я все равно никого, кроме ребенка, не люблю. Не делайте этого!
- Пшла вон! - велел муж, и Настенька убежала наверх. - Я первый, потому что это ты мою жену с панталыку сбил.
Они вышли из дому и остановились в тени.
Михаил крутанул барабан и, глядя побелевшими от бешенства глазами на Мускуса, нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок.
- Не повезло тебе, - съязвил Мускус. - А вот мне всегда везло. И сейчас - тьфу, нечистая сила! - повезет.
Он с улыбкой уткнул ствол в висок - грохнул выстрел. Мускус упал.
- Шума, конечно, не оберешься, но все вышло по-моему! - торопливо проговорил Михаил, взбегая на крыльцо, где поджидала его Настенька. Хочешь - сходи за дом, убедись: моя взяла.
- Считать не умеешь, - сухо ответила Настенька. - Взяла - моя. Подвинься.
И ушла с чемоданчиком в руках вон со двора.
Она поселилась у матери в крошечной комнатушке под крышей, родила мальчика, которого назвала Виктором.
Принимавший роды врач хлопнул малыша по попе.
- Хорошо кричит! А пахнет! - Доктор аж зажмурился. - Ну чистый мускус! Просто зверский.
А через три или четыре дня Настенька получила телеграмму от Мускуса (нарочно задержанную - по уговору - его дружком, начальником почты), в которой значилось: "Ja tebia liubliu". Он постеснялся писать русскими буквами слова, которые в городке никто не произносил вслух.
Только сам Алабама мог себя назвать таким дурацким именем. Возвращаясь домой - хмельной, разумеется, - он напевал себе под нос какую-то странную песенку, в которой можно было разобрать разве что припев: "Алабама, ах, Алабама! Ты моя мама!" Так и прозвали губастого смуглого парня, который неизвестно чем занимался в жизни: то работал на железной дороге, то подметал улицу, особое внимание уделяя, разумеется, двору, где он обретался на постоянном месте жительства, - Девятнадцатому дому. И еще он был бабник, каких, как уверяли взрослые, свет не видывал. Если что и удивляло в его поведении, так это страсть к чтению: каждую неделю он брал в библиотеке на дом чуть ли не по десятку книг.
