— В натуре, с кладбища.
— А где остальные?
— Там был только этот, — объясняет Зяма.
— Ну и? — услужливо подсказывает Августа.
— Что — и? Передайте вашему Гершензону, что он получит свой камень, если мы договоримся.
— Не понимаю, — упирается Августа, — как можно договориться с духом?
— А то… Вы же при нём типа переводчики. Так вот, если не хотите, чтобы я порезал пацанчика на мелкие кусочки, начиная с его музыкальных пальчиков, передайте вашему шефу, что мне от него кое-что нужно…
— Э… — Ленка очумело мотает головой. — А чего нужно-то?
— Имя Бога, разумеется, — говорит шёпотом Зяма, доверительно наклоняясь к ним.
— О, чёрт, — устало бормочет Августа, — и этот туда же.
— Послушайте, Зяма, он ведь может поинтересоваться — а зачем вам? — спрашивает Ленка. — Зачем такому уважаемому человеку ещё и имя Бога?
— Так я же не для себя. Я для людей стараюсь. Дело в том, — тем же интимным тоном говорит Зяма, — что я, типа, машиах…
— Чего? — таращится на него Августа.
— Мессия я. Понятно? Рука Божия на мне. Я тут, понимаешь, в Израиль ездил, ну, по делам, и пошёл, ну, на гору сионскую и тут слышу — этот… Бар-Тов?
— Бат-кол, — услужливо подсказывает амбал.
— Во, Бат-кол… короче, Глас Небесный… Ты, мол, муж в Законе и потомок Давидов, так иди, установи на земле царство справедливости и храм Иерусалимский восстанови… Кроме тебя, Зяма, говорит, и некому… Похоже, возложил он на меня… Так что пусть и Гершензон ваш озаботится. Ради племени Авраамова. Я не просто так пришёл на эту землю, ясно, чувырлы?
— Опять вечная суббота! — бормочет Августа, — опять сезамовидные косточки!
— Он, — неуверенно говорит Ленка, — по-моему, не ведёт переговоры такого характера.
— Поведёт, если вы захотите. Есть у меня сведения, что он пляшет под вашу дудку, сучок сикоморин.
— Зяма, — говорит амбал, — позвольте, я с ними немного побеседую.
— Давай, — позволяет Зяма, поудобней откидываясь в кресле, — проясни ситуацию.
Амбал берёт Ленку под один локоть, Августу под другой и выволакивает из комнаты в холл. Изя мычит им вслед.
— Ну, чего? — устало спрашивает Августа.
— Послушайте, — шепчет амбал, — ну что вам стоит? Уважьте старика. Он, понимаешь, после того, как в израиловку съездил, немножко, блин, тронулся, ну, так на делах это пока не отражается. А мальца он в натуре на куски нашинкует — Зяма шутить не любит…
— Я что, — жалобно говорит Августа, — это как Гершензон…
— Как Зяма захочет, так и будет. Зяма — он такой человек…
— Не понимаю, — удивляется Августа, — откуда он узнал…
— У Зямы везде своя рука.
— Ну, я понимаю, ещё может быть своя рука на еврейском кладбище… Но чтобы наша мафия да в Совете Девяти, или как он там…
— Полегче, дамочка. Какая мы мафия…
— Ну, — говорит Августа, — что делать будем?
— Пойдём, — вздыхает Ленка, — попросим… Иначе он Изьку-паршивца нашинкует, слышала, нет?
— А может, пусть себе…
— Да за что ж ты их так не любишь, учеников-то своих?
— Довели, — мрачно говорит Августа. — Ладно, пошли. Но за результат, — угрожающе оборачивается она к амбалу: — я не отвечаю.
— Это забота Зямы, — отвечает амбал.
Они вновь входят в комнату.
— Ну, — Зяма поворачивается к ним. — И как?
— Будем просить, — говорит Августа.
— Правильное решение, — одобрительно замечает Зяма.
— Сейчас… — Августа заводит глаза к небу и замогильным голосом завывает, изнывая от нелепости происходящего: — Гершензон…
— Рабби Моше, — подсказывает Ленка.
— А чёрт, забыла! Рабби Моше! Посмотри на ребёнка.
— На этого невинного агнца.
— На агнца. Жалко же паршивца! Может, это какой-нибудь Ростропович будущий сидит тут, связанный, в доме приёмов городского головы…
— Хорошо просишь, — одобрительно кивает Зяма, — с душой…
— Что тебе мучиться? Сообщи ты ему это имя, и пусть он теперь мучается!..
— Позвольте…
Стекло в окне вдруг покрывается мелкими мутными трещинками. В холле слышна какая-то возня. Ленка в ужасе видит, как в комнату вваливается какой-то окровавленный человек.
— Зяма! — орёт он. — Шухер, Зяма!
— Ангелы-истребители! — взвизгивает Зяма, как мячик подскакивая с кресла.
— Какие, на хрен, ангелы? Али-Баба это!
— Блин!
Зяма куда-то выносится на своих коротеньких ножках. Слышна автоматная очередь.
Изя отчаянно извивается на стуле.
— Верёвку! — кричит Ленка.
Они с Августой лихорадочно распутывают верёвку. Изя валится со стула на бок, потом вскакивает.
— Рот не растыкай, — торопливо говорит Августа.
Ещё какой-то тип вваливается в комнату — с автоматом наперевес.
Ленка истошно визжит.
— Валите отсюда, — говорит он. — Быстро!
И делает неопределённое движение стволом автомата.
— Пошли! — Августа кидается к двери. Изя за ней, прихватив по дороге свой рюкзачок.
— Погоди! — орёт Ленка. — Камень!
Она хватает с подноса камень и, сжимая его в кулаке, выскакивает в холл. На полу, раскинув ноги, кто-то лежит, — они проносятся мимо, выбегают на крыльцо и спрыгивают в траву. Какое-то время сидят, пригнувшись и прислушиваясь к отдалённой возне в доме и саду, потом кидаются к распахнутым воротам, перепрыгивают через ограждение за асфальтовой дорожкой, валятся в кусты, скатываются вниз по склону и оказываются в зарослях бурьяна над обрывом. Тут на удивление тихо. Внизу голубеет море, в траве жужжит одинокий шмель.
— Ну и ну! — говорит Августа. — С меня хватит!
— Кто тебя спрашивает? — уныло отвечает Ленка.
Изя мычит и пытается отодрать с лица липкую ленту.
— Не помогай, — говорит Августа, — пусть помолчит…
Изя злобно смотрит на неё и опять мычит.
Ленка наконец разжимает судорожно стиснутую руку.
— Вот он, — говорит она. — Гляди. И всё ради чего — ради вот этого?
На её ладони лежит обычный плоский голыш, обкатанный волнами.
— Тьфу!
— Смотри-ка! — замечает Августа. — На нём и вправду что-то написано! Какие-то каракули!
— Это не каракули, — презрительно говорит Изя: он, наконец, избавился от ленты.
— Это буква «тав».
— Ну, — отвечает Августа, — тогда понятно.
— По-моему, — замечает Ленка, — нам нужно сматываться. Мало ли…
Они сползают по обрыву и оказываются в пустой ракушке кафе «Шехерезада».
— Пошли ко мне домой, — говорит Августа. — Тут недалеко. Залечим раны. Хватит с меня этой восточной экзотики…
***
— А без приключений он не может? — спрашивает Августа, — у меня растяжение связок. И синяк на голени. И, возможно, ещё один, но в недоступном мне для обозрения месте… Нужен ему камень — пусть скажет. Побоище-то зачем было устраивать?
— Да не может он сказать! — в отчаянье говорит Ленка. — Он может только направлять события…
— Куда-то не туда он их направляет… Вот, замочили Зяму…
— Он, что ли, его мочил? Его Али-Баба мочил.
— А навёл кто? Гершензон и навёл…
— Что значит — навёл? Нечего делать из нашего Гершензона какого-то заурядного марвихера… Просто случайность…
— Случайностей, — сурово изрекает Августа, — не бывает.
— Надо же! Кто бы говорил… Послушай, а что если…
— Ну?
— Да нет… Это ерунда…
— А вдруг не ерунда? Валяй.
— Может, погадать на книге? Знаешь, как духа вызывают? Он же дух всё-таки, нет?
— А что, — говорит Августа, — это мысль. А на какой книге?
— На Библии, понятное дело. Библия у тебя есть?
— Есть, — говорит Августа, — Лео Таксиля. «Для верующих и неверующих».
— Тьфу! Настоящая мне нужна…
— Ну нет у меня настоящей… Попёр кто-то…
— А может, у малого? Эй, Изя…
Изя выходит из кухни.
— У вас варенье заплесневело, — говорит он. — Но я верхний слой снял… есть можно…
— Тора есть у тебя? С собой?
— Есть, — говорит Изя, — но она задом наперёд.
— А, извиняюсь, русский текст?
— Он тоже задом наперёд. А вам зачем?
— Гадать будем…
— Ох, если в хедере узнают, чем я тут с вами занимаюсь…
— Не узнают. Давай её сюда.
Изя роется в рюкзачке и извлекает небольшой чёрный томик.
— Ты, — говорит Ленка Августе, — называешь два числа: от однозначных до трёхзначных. Мы условно считаем их страницей и словом на странице. И смотрим…
Он должен нам дать наводку…
— И всё-таки это чушь, — ворчит Августа.
— Тебе жалко? Давай…
— Ну, восемь, — неохотно говорит Августа, — одиннадцать…
— Ворожеи, — мрачно говорит Ленка, — не оставляй в живых…
— Ты видишь! Это он на нас намекает… На меня непосредственно.
— Тогда я. Возьму грех на душу. Сто тридцать три, пятьдесят восемь… Давай…
— Знаю я, — говорит Августа, — все мысли и ухищрения, какие вы против меня сплетаете… Это уже слишком! Он всё время угрожает.
