– Но позвольте, – не унимался Тихомиров, машинально подмигивая. -
Что вы, Иванова, запомнили? Высокий? В темных очках?
– Да, да.
– Но ведь сейчас вся молодежь высокая… в темных очках…
– И все они бандиты! – резко заявила третья женщина, сухолицая, в очках. – Я лично верю фотороботу. Его же по рассказам народа делают?
– Так точно, гражданка Гоц, – процедил капитан.
– Копия! – заключила Гоц, отдав честь, как военная, и сделала шаг вперед. – Я бы тебя задушила, негодяй, да рук не хочу марать. Сними очки, в глаза тебе хочу посмотреть.
Никита трясущимися руками снял очки и выронил – они упали, и одно зеленое очко вылетело и закрутилось по полу.
– Видите! – взъярился капитан. – Он нарочно! Подними, ты, сучара!..
Никита молча поднял очки и попытался вставить зеленую линзу на место, но ободок треснул, и линза выпадала.
– Но ведь эти очки ваши, не его! – мягко сказал Тихомиров. – Он купит вам очки. А вот сам-то он очки темные не носит, я проверил.
– Он, может, на людях и не носит!.. – зашипел злобно капитан. – А на вечернюю работу носит!
Женщины закивали, отступая к двери.
– Момент! Распишитесь! – Капитан кивнул в сторону девицы за пишущей машинкой. – Всё, свободны. Пригласят на суд – обязательно быть.
Преступник должен сидеть в тюрьме. Что говорил Жеглов? Давайте ваши повестки!
– Жаль, что отменили высшую меру, – пробормотала гражданка Гоц, и женщины наконец покинули кабинет.
– Ты почему мне мешаешь?! – заорал капитан на Тихомирова. – Шибко умный? Ну я тоже знаю, знаю, что у него с бабой случилось! Мне доложили! А тебе не кажется: она потому и ушла, что почувствовала… испугалась… бабы чуют кровь… я читал! Это, брат, такая аппаратура, баба! Верно, Наташа?
Девица улыбнулась ему и выскользнула из кабинета.
– А он решил использовать, что жена ушла. Он переиграл тебя, Вася! А дезу насчет депутата запустил – тоже, чтобы… – И капитан повернулся к Никите. И улыбнулся страшноватой улыбкой. – Ты нам всё расскажешь!
У Никиты потемнело в глазах. “Но разве я не этого хотел?”
И он кивнул.
– Всё познается в сравнении, – хихикал дядя Леха Деев, карябая бороду пальцами в краске разного цвета. – Вот был я однажды на даче у одного лауреата… на огороде у него работяги складывали из кирпича забор… а обломки штакетника валяются… Мы выпили, ходим босиком по горячей земле… я бац – наступил на гвоздь, торчал, подлец, из доски… вошел в мякоть, между мизинцем и безымянным, длинный такой, ржавый…
Ну, выдернул я ногу, облили мы дырку водкой, потом прижгли йодом… и я подумал: а ведь могло быть хуже… в пятку, например… случилось бы нагноение, а, Никита?.. И стало мне весело. С тех пор любую неприятность давлю, как кирпичом, такою мыслью: а если бы… придумаю что-нибудь пострашнее и веселюсь. Почему мне и в лагере не было страшно. Вот если бы у меня кто-нибудь Зинку отнял… а она у меня там рядом была. Я же тебе рассказывал про ее золотую косу. Так чего мне бояться? А у твоей есть золотая коса? – и, запнувшись, великодушно добавил: – Будет! Надо будет – и отрастит, и спасет. Женская любовь, брат, творит чудеса… Если она любила меня, значит, я чего-то стоил.
Посмотри!
Он доставал из стола который уж раз фотокарточку своей жены. Милое, бледное личико девчонки. Одна бровь приподнята, словно сейчас о чем-то спросит и рассмеется…
Алексей Иванович, поглаживая глянец фотоснимка, говорил негромко, ласковым голоском.
– Ничего не повторить… каждый человек – штучное изделие… Вот за твоей более чем спокойной внешностью наверняка что-то замечательное таится. Талант. Может, гений! За что я тебя и полюбил. Выделил среди суетящихся и блеющих. Но ты сам-то хоть иногда улыбаешься?
Никита смущенно молчал.
– У вас, у программистов, наверное, свой юмор. Скажи какую-нибудь хохму.
Никита пожал плечами.
– Так, глупости. Разговаривают мужчина с женщиной. Она говорит: срочно перезагрузись. Он отвечает: дай отдышаться.
“Перезагрузиться” – это выключить и заново включить компьютер. А имеется в виду…
– А что не смеешься?! Нет, ты умный, умный… ты на Байрона похож… только не хромаешь… Но это дело наживное! – Обняв Никиту за плечи, он хмыкал, кхекал, словно в горло ему соринка попала.
Никита навсегда запомнил это мгновение. Но тогда он еще не задумывался, соответствует ли великим надеждам художника…
И вдруг лицо смеющегося старичка менялось. Деев иногда страшил
Никиту: сдерет с себя рубашку, майку, останется в старом трико, сверкая всякими голубыми якорями и надписями на худом теле, схватит лезвие бритвы и полоснет по костям груди, и выдавит каплю крови, а они уже сами, как горошинки, катятся… протягивает на черной ладони
Никите:
– Милый, ничего тебе не могу подарить на память, только вот это, но это уж точно мое… прими, прими как сосед, как младший брат…
Страшно пугали Никиту эти зэковские штучки. Впрочем, дядя Леха тут же опомнится, смущенно насупится, отвернется, наклеит на порез пластырь, сядет, свесив голову, положив крупные руки на острые коленки. И шепнет:
– Иди спать. У меня минус.
Или вдруг с треском вновь расхохочется:
– А вот хрен им, а не капуста! – Сорвет пришпиленный холст с подставки и – швырнет в угол, подготовит новый, свежий холст… и – расплачется. Навзрыд.
– Что с вами, дядя Леха?!
– Со мной ничё! – вдруг начинал кричать мастер неожиданно тонким, как у мальчишки, голосом, топая ногами в валенках. – Н-ноль!
Пустот-та! Никому я не нужен! Несчастный маляр!.. Да, да!.. – не давая слова сказать Никите, бормотал в слезах дядя Леха. – Нету
Зинки, я бы горы перевернул… я, Деев, кому силы великие дадены, жить не хочу! Вот и малюю говно!.. Тоскливо мне, пацан! Как я завидую тебе! Без женщины, без любви нет человека.
Чему завидовать. И у Никиты нет любви.
Да и не было, наверно. Точнее, так: у Никиты была, а вот у нее…
Сам виноват. Засиживался на работе. Он и ночью дома строчил на компьютере. Зарабатывал. На нее и зарабатывал. Кольца, перстни, кулоны, жемчуг белый, жемчуг черный… однажды попросил ВСЁ нацепить на себя, на почти голую… ослепительно получилось! Как новогодняя елочка! Она сама была восхищена, долго перед зеркалом вертелась! И даже попросила ее в таком виде сфотографировать и фотку потом сестрам послала…
– Удавятся от зависти! – сказала.
Что еще ей нужно было???
Детей она пока сама не хотела.
Его поместили в другую камеру, здесь всего восемь коек в два этажа, пара коек свободна. Не успев толком разглядеть своих новых соседей при свете единственной слабой лампочки под потолком, Никита пробормотал:
– Здравствуйте, господа… – и скорее забрался наверх. От грязного комковатого матраса пахло какой-то мерзостью, спермой, что ли.
Никита лег лицом вверх, отказался от ужина. Его трясло, душили слезы.
А ночью его, сонного, столкнули вниз. Слетев на пол, он ударился виском о стойку и, скуля, шмыгая носом, сел в углу, возле двери.
Голова словно раскалывалась по шву.
Лязгнул замок, отворилась тяжелая дверь, в камеру заглянул охранник с резиновой дубинкой.
– Кому не спится в ночь глуху-ую? – балуясь, прорычал детина.
Ему в рифму угодливо пискнул кто-то из глубины камеры. И рядом заржали.
– А ты чё не на месте?! – спросил охранник, заметив скорчившегося
Никиту.
– Упал маньяк, – пояснили сидельцы. – С непривычки.
– А. – Охранник поиграл палкой и захлопнул дверь. Снова скрип засова, лязг замка. И тишина.
“Какой я вам маньяк?!” – со страхом вскинулся и сел на место Никита.
И сообразил: в тюрьме доподлинно знать не знают, что он играет в игру. Могут и придушить, как бы выражая негодование населения ненормальным человеком, который насилует и убивает девочек. А возможно, по приказу капитана решили попрессовать? Как быть?
Рассказать правду? Слушать не станут… все они уже отвернулись, изображают сон. Да и не поверят. Если бы я сразу, как вошел…
Пригрозить? Поблефовать?
В камере стояла тишина. Может быть, обойдется? Не было сил что-то сейчас говорить.
Если будут бить, надо сжаться в комок, гудящую голову обнять руками, сцепить пальцы, колени подтянуть к животу. Так показывали по телевидению.
– Все-таки сделать маленькую дырочку? – спросил один спокойный голос.
– Успеется, – ответил другой спокойный голос. – Ночь длинная.
Нет ничего ужасней ожидания подлого удара. Но не сидеть же на ледяном мокром полу. Никита поднялся и снова полез на свой этаж. И только теперь разглядел смеющегося подростка под собой, а рядом, на соседней шконке, круглую морду с недобрыми узкими глазками.
– Можете делать дырочки… можете убить, – с ненавистью произнес
Никита. И возвысил голос: – Да, да! Вас кэп подбил… а вот над ним есть майор, Григорий Иваныч. У них там свой футбол, кто кому в пасть горячий уголь закинет. Если что со мной случится, Григорий Иваныч вас в асфальт закатает. Прямо во дворе нашей тюряги. Там как раз еще ямка осталась слева, с прошлого года, надо сгладить двор. А на воле
