– Какова основная опасность укола в бок? – спросил он, пристально глядя ей в глаза.
– Встречный укол.
– Как его избежать?
– Нанести свой укол как можно ниже.
– Как отразить укол в бок?
– Двойным вольтом и низкой четвертой защитой. Это похоже на экзамен, дон Хайме.
– Это и есть экзамен, сеньора де Отеро.
Они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, и вид у них был такой утомленный, словно они действительно только что окончили сложный поединок Дон Хайме внимательно разглядывал собеседницу; он впервые обратил внимание на ее правое запястье: оно было крепким и сильным, что, впрочем, не делало его менее тонким и изящным. Блеск ее глаз, ее жесты во время описания поединка были чрезвычайно выразительны. По своему опыту дон Хайме мог безошибочно уловить признаки, по которым угадывался хороший фехтовальщик. Он упрекнул себя за то, что позволил ничтожным предрассудкам ослепить свою интуицию.
Разумеется, все происходившее между ними оставалось до поры до времени чистейшей теорией; старый маэстро понимал, что настал момент проверить способности дамы на практике. Казалось, эта дьявольская донья Адела вот-вот совершит нечто невозможное: после тридцати лет преподавания пробудит в нем желание увидеть воочию, как владеет шпагой женщина. И не просто женщина, а именно она, эта странная сеньора де Отеро.
Гостья пристально смотрела на него, терпеливо ожидая окончательного ответа. Дон Хайме покашлял:
– Признаюсь вам со всей откровенностью: я, мягко говоря, удивлен.
Адела де Отеро не ответила и даже не шелохнулась. Она казалась невозмутимой: заранее предвидя реакцию маэстро, явилась она отнюдь не с целью его удивить.
На самом деле решение дон Хайме уже принял, но до поры до времени не хотел этого показывать: ей не следовало знать, что он уступает так быстро.
– Жду вас завтра в пять пополудни. Если вам удастся выдержать экзамен, мы назначим день первого занятия. Постарайтесь прийти... – Он кивнул на ее платье и почувствовал, что краснеет. – Постарайтесь одеться соответствующим образом.
Он ожидал, что она радостно вскрикнет, захлопает в ладоши, словом, выразит свой наивный восторг так, как это обычно делают женщины. Не тут-то было: Адела де Отеро, не говоря ни слова, только смотрела на него, и ее лицо показалось маэстро таким непроницаемым и загадочным, что неожиданно для себя он почувствовал, как холод пробежал по его спине.
***
Свет масляного фонаря отбрасывал на стены комнаты причудливо танцующие тени. Дон Хайме вывернул фитиль, и в комнате стало светлее. Он начертил на листе бумаги две линии, сходящиеся под углом, и соединил концы линий полукругом. Получившийся угол составлял приблизительно семьдесят пять градусов. Его лучи ограничивали пространство, в котором предстояло действовать рапире. Он отметил цифру и вздохнул. Укол во второй сектор, батман в четвертый; быть может, таков был верный путь. Но что за этим следовало?.. Ответный укол, очевидно, тоже ь четвертый сектор. Правильно ли он поступит? Вариантов было довольно много... Затем он непременно атакует в четвертый сектор или, может быть, во второй, но это будет ложная атака... Нет, не годится. Здесь все слишком очевидно. Дон Хайме отложил карандаш и, не сводя глаз с падающей на стену тени, изобразил движение рапиры. Просто абсурд, подумал он с грустью: каждый раз воображаемый поединок завершало какое-нибудь известное классическое действие, которое противник без труда мог предвидеть и отразить. Совершенный укол – это особенное действие, – точное, стремительное, неожиданное и неотразимое, как удар молнии... Но какое же именно?
В тусклом свете фонаря надписи на корешках стоявших на полках книг поблескивали золотом. На стене монотонно раскачивался маятник; стоило карандашу маэстро прервать чуть слышное скольжение по листу бумаги, как нежное тиканье часов становилось единственным звуком, раздававшимся в тишине комнаты. Он побарабанил пальцами по столу, глубоко вздохнул и посмотрел в распахнутое окно. В сумерках вырисовывались смутные очертания мадридских крыш, едва посеребренных тоненьким серпом месяца.
Мысли его вернулись к уколу в четвертый сектор. Он опять взял карандаш, обкусанный с одного конца, и заново набросал линии и полукруг. А если атаковать в третий сектор с переводом?
Это было довольно рискованно: лицо фехтовальщика оставалось незащищенным. Значит, надо откинуть голову и парировать третьей защитой... В какой же момент атаковать? Когда противник сделает шаг назад? Самое разумное – атаковать уколом в третий или четвертый сектор... Он вновь нетерпеливо побарабанил пальцами по листу. Это не вело ровным счетом ни к чему; ответ на оба эти действия можно было прочесть в любом учебнике фехтования. Что же еще могло следовать за батманом в третью позицию? Он снова провел линии, окружность, обозначил градус, полистал книги, лежащие на столе. Все казалось сомнительным, ненадежным и никоим образом не соответствовало тому, что брезжило в его воображении.
Дон Хайме решительно поднялся, отодвинул стул и, взяв фонарь, пошел в зал. Он поставил фонарь на пол под одним из зеркал, скинул халат и сжал рукоятку рапиры. Идущий снизу свет отбрасывал на его лицо причудливые и зловещие тени, отчего дон Хайме стал похожим на призрак. Он сделал несколько движений навстречу своему отражению. Атака в третий сектор. Батман. Атака. Батман. Трижды наконечник рапиры коснулся отражения, которое двигалось внутри зеркала, в точности повторяя все движения маэстро. Атака. Батман. Две следующие одна за другой ложные атаки. Но что же дальше? Он гневно сжал зубы. Ведь должно же быть правильное решение!
Вдалеке, на здании Почтамта, часы пробили трижды. Маэстро замер, сделав резкий выдох. Вдохновение покинуло его. Но ведь некогда сам Лусьен де Монтеспан сделал неутешительный вывод.
«Совершенного укола не существует, – говорил этот учитель всех учителей, когда кто-нибудь задавался подобным вопросом. – Или, точнее говоря, их множество. Каждый укол, настигающий противника, совершенен, но не более того. Любая атака может быть отражена встречным уколом. Поединок двух бывалых противников может длиться вечно... И тогда Случай, этот мастер разрешать ситуацию самым непредвиденным способом, кладет поединку конец, рано или поздно заставляя одного из противников совершить ошибку. Значит, единственный выход – максимально сосредоточиться, откладывая вмешательство Случая до того момента, когда ошибку допустит противник. Остальное, друзья мои, – пустые мечты».
И все же дон Хайме упрямо продолжал верить. Он мечтал о неотразимом уколе, который будет назван в честь его, Хайме Астарлоа, о своем Граале. Эта заветная мечта – найти совершенный, неотразимый укол – преследовала его уже много лет, с ранней юности, с той давней поры, когда он учился в военной школе, собираясь поступить на службу в армию...
Армия... Как сложилась бы его жизнь? Молодой офицер, которому выпала честь быть сыном героя, павшего в войне за независимость, получил распределение в Королевский гарнизон Мадрида, в тот самый, где служил Рамон Мария Нарваэс... Великолепная карьера лейтенанта Астарлоа не состоялась, сломанная в самом начале безумством юности: однажды в его жизни появилась шелковая кружевная мантилья, из-под которой агатовым блеском сияли глаза, а тонкая белоснежная рука держала веер с неподражаемым изяществом... Молодой офицер страстно влюбился; но внезапно, как это обычно происходит в подобных историях, возник некто третий, – соперник, бесцеремонно вставший у него на пути... А потом – холодный туманный рассвет, звон шпаг, протяжный стон и алое пятно на пропитанной потом рубашке; пятно стремительно росло, и никто не мог остановить поток крови. Бледный, потрясенный юноша смотрел на поверженного соперника, не веря своим глазам; угрюмые секунданты уговаривали юношу бежать, чтобы сохранить свободу, которой грозила неминуемая опасность... Потом граница, дождливый вечер, рельсы железной дороги, уносившие его на северо-восток изумрудными полями, под свинцово-серым небом. И жалкий пансион на берегу Сены, и мрачный неприветливый город под названием Париж... Случайный приятель, ссыльный испанец, добившийся неплохого положения в парижском обществе, порекомендовал его маэстро Лусьену де Монтеспану, в те времена самому выдающемуся учителю фехтования во всей Франции. Заинтересовавшись судьбой юного дуэлянта, мсье Монтеспан взял его к себе в ученики и очень скоро обнаружил в нем недюжинное дарование. Вначале единственной обязанностью Хайме Астарлоа было подавать клиентам полотенца, следить за состоянием оружия и выполнять мелкие поручения знаменитого маэстро. Вскоре у него появились некоторые успехи, и маэстро стал обращаться к нему с более серьезными просьбами, уже непосредственно связанными с ремеслом. Двумя годами позже Монтеспан переехал сперва в Австрию, потом в Италию. Его молодой ученик неотступно следовал за ним повсюду. Ему только что исполнилось двадцать четыре года, и его очаровали Вена, Милан, Неаполь и, главное, Рим, где они с маэстро провели довольно долгое время, давая уроки в одном из самых модных римских залов. Слухи о мастерстве Монтеспана очень скоро разнеслись по всему городу. Его сдержанный классический стиль, воплощение старой французской школы, резко контрастировал с произвольной, вычурной и несколько хаотичной техникой, модной в Италии. Именно там, в Риме, благодаря своим незаурядным природным данным, дон Хайме превратился в великолепного фехтовальщика и завсегдатая светских салонов. И неизменно рядом с ним был учитель; Хайме Астарлоа привязался к нему и исполнял при нем обязанности помощника и секретаря. Вскоре мсье Монтеспан стал доверять ему занятия с начинающими, которым, прежде чем перейти к урокам самого маэстро, следовало обучиться азам фехтования.
