Есть другая возможность, я уже обсудила ее с мужем. Мы оба будем страшно рады, если ты приедешь и поживешь с нами в Падуе, пока не надоест. Подозреваю, что первым твоим импульсом будет ответ "нет", но, прошу, не спеши, обдумай хорошенько это предложение.
Любящая тебя кузина
Джованна”.
– Ну что? – нетерпеливо спросила Бьянка, когда Алессандра, дочитав письмо, положила его на каменную скамью.
– Они ничем не могут помочь, – ответила девушка. – Правда, приглашают приехать и жить у них в Падуе.
– В Падуе… – без всякого энтузиазма повторила Бьянка.
– Я не заставляю тебя ехать со мной.
– Так значит, собираетесь бросить меня, госпожа?
– Да нет. Просто подумала, если тебе туда не хочется…
– В Падую так в Падую, значит, так тому и быть, – философски рассудила Бьянка. – Я свою госпожу ни за что не оставлю.
– Спасибо тебе, Бьянка.
Бьянка и ее муж Нико прожили с семьей Россетти много лет, с тех самых пор, как умерла мать Алессандры. Оба тяжело переживали смерть ее отца и брата, остались с ней даже после того, как она стала любовницей Лоренцо. Супруги были люди тихие, даже замкнутые, никогда никого не осуждали и не сплетничали и, несмотря на годы – Нико уже исполнилось пятьдесят, – усердные и преданные работники, всегда проявляющие заботу о молодой хозяйке.
– Подумайте обо всем хорошенько, – сказала Бьянка. – А я пойду готовить ужин.
Предложение кузина сделала от чистого сердца, Алессандра понимала это, но и помыслить не могла о том, чтобы покинуть Венецию или свой родной дом. Здесь прошли лучшие годы ее жизни, здесь она рисовала, читала, училась вместе с братом Якопо. Все, что было дорого ее сердцу, находилось здесь, в этом доме с садом и видом на лагуну. Отсюда любовалась она кораблями, приплывавшими из Маламокко и швартующимися в порту, в доках, что находились неподалеку от Дворца дожей, могла часами смотреть на воды лагуны, меняющиеся в разные времена года, но всегда прекрасные. Хотя, несмотря на этот завораживающий вид, Алессандра предпочитала ему сад, место, где можно сидеть и чувствовать, как солнце ласково греет кожу, вдыхать солоноватый запах моря, а вместе с ним – и сладчайший аромат роз и смородины, кусты которой вместе с огородными растениями насадила трудолюбивая Бьянка.
И тем не менее все, в том числе и Джованна, считали, что оставаться в этом доме одной ей не стоит. Она превратилась в сплошное недоразумение – одинокая женщина, незамужняя, но и не вдова. И не девственница с приданым. Ни в какие ворота не лезет. Алессандра вспомнила популярное изречение: “Aut maritus, aut maris”. Если нет мужа, который мог бы наставлять и защищать ее, тогда выход один – монастырские стены.
В Венеции это изречение постоянно воплощалось в жизнь. Сотни венецианских девушек уходили в монастырь. Лишь немногие оставляли мирскую жизнь охотно, и религиозные убеждения тут были ни при чем. Слишком часто в Венеции все сводилось к деньгам. Для выдачи дочери замуж семья аристократов должна была собрать приданое в размере двадцати тысяч дукатов: лишь немногие семьи были в состоянии выдать всех дочерей, обычно денег хватало только на одну. И девушки поплоше – больные или хромые, некрасивые, упрямые или неуправляемые – вынуждены были идти в монастырь. Это тоже стоило денег – ибо даже монастыри требовали приданого, – но размеры его были куда скромней, всего лишь тысяча дукатов. Эти религиозные заведения помогли спасти немало аристократических семей Венеции от полного разорения.
В пятидесяти монастырях, разбросанных по городу и берегам лагуны, находилось несколько тысяч женщин, чьи имена значились в Золотой книге [4], этом “справочнике” венецианской аристократии. Всю свою жизнь они были обречены провести за монастырскими стенами, отделенные от общества, вынуждаемые пастырями размышлять о благости и преимуществах своей девственности.
Существование их было незавидным, Алессандра это прекрасно понимала. У большинства этих женщин никогда не было истинного стремления и призвания к монастырской жизни, и церковные свои обязанности они выполняли без энтузиазма. Они проводили время за вышивкой, сплетнями, охотно общались с навещавшими их подругами и членами семьи. Для этих встреч было отведено специальное место – приемная. Посетителей туда пускали, а вот общаться с монахинями они могли только через зарешеченные окна. Так что радостей и развлечений в жизни этих бедняжек было не много. Неудивительно, что, пытаясь хоть как-то разнообразить унылую жизнь, многие из девушек отчаянно флиртовали и влюблялись, а уж шашни со священниками стали делом настолько распространенным, что патриарх Приул назвал монастыри Венеции борделями и предал их анафеме. Но у кого бы поднялась рука винить сестер, ведь они были обречены вести такую унылую и скучную жизнь!
Что же касается Алессандры, она просто не перенесла бы монастырского существования. Она не принадлежала к сословию нобилей, к тому же денег на вступление в монастырь у нее не было. Так что участь ее там ждала самая печальная, ей предстояло выполнять самую тяжелую и грязную физическую работу, от которой отказывались более привилегированные монашенки. Думая о том, что остаток жизни она должна провести в стенах монастыря, прислуживать женщинам менее образованным, существовать без книг, без музыки и свободы, она содрогалась. Возможно, двигала ею и гордыня, но Алессандре монастырь казался тюрьмой, где ей предстояло отбыть пожизненный срок. Лучше бы она родилась мужчиной: стала бы выходить в море, как старший брат Якопо, продолжать дело отца, а не целовать холодные плиты монастырского пола, отбивая бесчисленные поклоны.
Но если не монастырь, тогда что? Алессандра откинулась на спинку скамьи. Лучи солнца ласково грели лицо, навевая дремоту. Надо что-то делать с деньгами – на эту мизерную сумму и до августа не продержаться. Она уже начала экономить: заставила Бьянку переделать зимние платья на летние, уволила Зуана, своего гондольера. Отныне Нико будет исполнять его обязанности. Возможно, стоит послать его на барахолку, продать ненужные вещи. Но что можно продать? Раскрашенные сундуки, гобелены, лютню, сделанную в Вероне? При одной только мысли об этом заныло сердце – ведь все эти вещи принадлежали когда-то не только ей, но и маме, отцу, Якопо. Но выхода нет, иначе ее ждет голодная смерть. Она представила, как живет с Бьянкой и Нико в доме, который постепенно пустеет, до тех пор, пока в нем не останется ничего. И что тогда? Что дальше? На этот вопрос ответа у нее не было.
Она проснулась от писка и верещания маленькой обезьянки, и еще показалось – кто-то на нее смотрит. Алессандра открыла глаза и ахнула от изумления. Над ней возвышался чернокожий гигант, темный цвет кожи лишь подчеркивался фоном – ярко-голубым небом. У него было длинное мрачное лицо, одет он был в костюм гондольера: полосатый камзол и ярко-красные облегающие штаны.
– Синьорина, – сказал он и почтительно поклонился. Голос низкий, с каким-то странным акцентом. – Моя хозяйка желает с вами переговорить.
Алессандра выпрямилась на скамье. И только тут в поле ее зрения попала Ла Селестия, облаченная в роскошные золотые одеяния. Она была столь ослепительна, что казалось, в сад заглянуло второе солнце. И еще вся она буквально утопала в драгоценностях, словно бросая дерзкий вызов законам о скромности. На лоб спускалось с полдюжины нитей жемчуга, в ушах сверкали огромные бриллианты, корсаж платья был расшит рубинами и изумрудами. За спиной у куртизанки маячила молодая красавица служанка, рядом стоял мальчик и держал на поводке маленькую обезьянку. На обезьянке была пурпурная шелковая накидка, на голове красовалась крохотная шапочка с кистями. При виде Алессандры обезьянка запрыгала и заверещала, затем вскочила на плечо мальчику. Алессандре хотелось себя ущипнуть – уж не сон ли все это? Если сон, то самый странный из всех, что доводилось видеть.
– Очаровательно, – протянула Ла Селестия и оглядела сад, лагуну, четырехэтажный дом с высокими стрельчатыми окнами. Потом приблизилась к Алессандре и начала изучать ее лицо, пристально и с одобрением. – Да, так я и думала. Ты очень хороша собой, когда не плачешь. – Она взглянула на небо и сощурилась. – Может, пройдем в дом? Солнечные лучи… они просто убийственны для цвета моего лица.
Алессандра поднялась со скамьи.
– Да, конечно.
Ее так и распирало от любопытства, но задавать вопросы сейчас было бы невежливо. И она провела Ла Селестию по ступеням наверх, на второй этаж, где находилась гостиная. В комнате царил приятный полумрак и было прохладно – плотно задернутые толстые шторы из Дамаска не пропускали жарких лучей солнца. Куртизанка наметанным взглядом оглядела мебель, стены в деревянных панелях.
– Немного простовато для столь выгодно расположенного дома, но если чуточку переделать, будет просто шикарно, – заметила она. – Я знаю очень талантливых художников и декораторов, которые помогут решить эту проблему.
