Ознакомительная версия.
– С розами – в катакомбы? – только и сказала Нина. Предложение прогуляться под землю ее нимало не удивило.
Решили оставить цветы в кабинете. Коллега-сменщик Нины, рыжий месье Перрен, бледнокожий, весь в веснушках, явный сексуальный левша, ничего не имел против, заметив, что и сам не прочь получать такие розы в качестве «признательности за свою деятельность». Неугомонное воображение тут же нарисовало двусмысленную картинку. Кстати, мне абсолютно все равно, какие у человека интимные предпочтения и какой стороной кверху он предпочитает находиться в постели.
Нам повезло, мы почти сразу поймали такси и поехали на Данфер-Рошро, к месту начала экскурсии.
Что касается меня, то из всех многочисленных посещений этого места мне больше всего запомнилось первое. Именно тогда в одном из неглавных залов, стены которого сверху донизу представляли собой мозаику из черепов всех размеров, включая детские, скелетов и отдельно взятых тазобедренных костей, я увидел в углу женскую туфельку. Одну. Туфелька была изящной и на вид дорогой. Как она могла там оказаться?! Если бы речь шла о другой части туалета, бюстгальтере или трусиках например, еще можно было бы понять – какой-нибудь шутник решил устроить маленький перформанс в макабрическом стиле. Но туфелька! Не Золушка же приходила сюда на свидание. А если и Золушка... Так испугалась? Уж не принца ли?! Ускакала на одной ноге? Или запустила обувкой в свою мечту и решила не поднимать сама, а принц из-за лени не нагнулся? Почему никто не поднял до меня? Решили, что туфелька принадлежала одному из скелетов? Объяснения не находилось. Я, предварительно постреляв глазами в разные стороны и убедившись, что в зале никого, кроме меня, нет, поднял находку и положил в карман плаща. А потом поставил дома на письменный стол в качестве талисмана.
Ура! Ура! Нина ни разу не оскорбила меня – ни мои глаза, ни мой слух. Ни жестом, ни словом.
«Вечность сокращает жизнь», – элегически заметила она.
Я полностью согласился с Ниной. И предложил каждый божий день, начиная с сегодняшнего, считать первым днем оставшейся жизни. С бесцеремонностью времени нужно бороться, и только женщина может его остановить, пусть ненадолго.
Я так и не понял, что спасло Нину от моих придирчивых взглядов и вербальных провокаций. Интуиция вкупе с природной грацией или продуманная манера поведения и кошачья осторожность в общении с мужчинами.
С одной стороны, конечно «ура». А с другой, задача моя осложнялась – будет не просто довести ее до финального аккорда. И опрокинуть...
Когда мы наконец выбрались на свет, был восьмой час. Стрелки двигались к следующему пункту программы – ресторану.
– Знаешь, – сказала она (в подземелье, в непосредственной близости к вечности, мы незаметно для себя самих перешли на «ты»), – если ты не против, я бы хотела заехать домой, переодеться. А то ты вон какой шикарный, а на меня сегодня собаку вырвало.
Я был не против. Мы поехали к ней.
Нина снимала двухкомнатную квартирку в Семнадцатом округе, на бульваре Перрер, в старом доме, на последнем, пятом этаже, без лифта, зато с маленьким балкончиком, выходившим в крохотный зеленый дворик. Жилище благодаря разнокалиберной мебели и ярким тканям, скорее всего индийского происхождения, которые украшали диван, стулья, стол, абажуры, выглядело богемным, но уютным.
– Располагайся, – сказала она, – бар там. – И, включив радио, настроенное на классическую музыку, удалилась «на минуточку».
К счастью, в баре нашлась бутылка виски. Непочатая. Я свернул ей головку и, налив в стакан разумную дозу, уселся на диване. Звучала увертюра к опере «Сорока-воровка» Россини – лучшая часть этого творения. Музыка в сочетании с катакомбными впечатлениями и ополовиненной дозой алкоголя настроила меня на философско-лирическую волну. Я решил насладиться моментом.
Вообще мне это несвойственно. Я не умею наслаждаться моментом, даже самым счастливым. Мешает смещенность во времени по отношению к этому самому моменту – чисто техническая (а может, психическая) издержка мозговой деятельности.
Например, в данный момент я пребывал в следующей стадии, а именно – предвкушал всеми железами внутренней секреции ужин в любимом ресторанчике, где предусмотрительно заказал столик: ароматная запеченная ножка молодого барашка с тмином в сопровождении домашнего пюре.
Началось обильное слюноотделение.
Желая отвлечься, я принялся прикидывать, сколько все-таки понадобится времени и усилий, чтобы довести дело до заключительного аккорда – до заветного момента, когда Нина, полузакрыв глаза, сдастся под моим ненавязчиво-навязчивым натиском, – неделя, две, месяц?
Девица, судя по всему, попалась не из легких – придется завоевывать, как крепость... так даже интереснее... брать жертву нахрапом... затаиться и ждать добычу, как паук... применить все известные мне способы, чтобы она первая потеряла голову...
Размышления прервались самым неожиданным образом. В комнату вошла Нина, закутанная в белый махровый халат. Под ним она была очевидно-голая и еще влажная после душа – капельки воды скатывались на босые ступни. Я хотел отреагировать остроумным (конечно!) замечанием, но не успел.
Нина подошла, высвободила судорожно зажатый в моей руке стакан, поставила на столик и, усевшись на колени, обвила мою шею руками. Подставила рот для поцелуя...
Пока я целовал ее, она раздевала меня, не церемонясь, – пуговицы с рубашки, естественно, посыпались в разные стороны, а галстук, разумеется, едва не превратился в удавку. Даже в эти мгновения я еле удерживался от смеха: кино властно вошло в нашу жизнь, и мы властно вошли в кино. Почта... Телефон... Телеграф... Интернет-провайдеры... кабель на дне Тихого и других океанов... Как я любил в детстве «Тайну двух океанов»! Хотя бы двух. Тогда я не мог представить, как это меня касается... Нина касалась меня...
Потом мы, продвигаясь рывками и короткими перебежками, залипая по дороге на стенках, сбивая стулья-вазочки и срывая индийские тряпочки, оказались в спальне.
То, что происходило дальше, более походило на схватку обезумевших вампиров, чем на первое романтическое телесное сближение.
Так-так! Давай-давай! Это тоже можно вбить в башку Негодяйке.
Давненько мною так не пользовались. Нина умудрялась воздействовать одновременно на все органы чувств и просто органы. «Может, этому учат в ветеринарных академиях?» – подумал я, почти теряя сознание.
Нина успокоилась, только опустошив меня до последней капли, вынув из меня душу и вырвав слова, которых я не произносил давно. На самом деле я просто несколько раз проваливался в другое измерение и слова являлись именно оттуда.
Потом мы подождали, пока тела перестанут дымиться, и кинулись голыми на кухню искать съестное.
Я в мгновение ока бросил на сковороду все, что нашлось в холодильнике: яйца, помидоры, болгарский перец, зеленый лук.
– А кусочка бекона у тебя не найдется? – спросил я с надеждой.
– Мяса в этом доме не бывает!
– Мы вегетарианцы? («Ну конечно!» – этого я не сказал.)
– А ты как думал? Не могу же я их и лечить и есть!
(«Как раз лечить и есть – высший пилотаж; девочка, ты пока не тянешь» – но и этого я не сказал.)
А сказал:
– Мне с полчаса назад показалось, что я попал к людоедке...
– Одно другому не мешает, – ответила она невозмутимо.
И тут я почувствовал, что Нина не только слушала, что я ей говорил, но и читала мои мысли.
К черту мясо! Зато в холодильнике нашлась бутылка пива для меня.
Мы ели то, что было. Молча. Недоверчиво поглядывая друг на друга – действительно ли нам было так хорошо? Или показалось?
Проглотив последний кусок, молча бросились обратно в спальню.
Все заново. Более цивилизованным манером, но с не меньшим накалом.
Потом, видимо, оба провалились в небытие.
Проснулись тоже одновременно, обжегши друг друга телами. Полежали тихо, взявшись за руки.
И тут Нина задала сакраментальный вопрос:
– Что ты думаешь о смерти?
Экскурсия в катакомбы не прошла для нее даром.
Впрочем, когда философствовать по поводу вечных вопросов, если не после ночи любви!
– Чего о ней думать! Это самое очевидное, самое предсказуемое и самое неизбежное событие в жизни. Живым из жизни не уйти никому, – глубокомысленно заметил я.
– Что ты думаешь о своей смерти? – уточнила она.
В ответ я прочел кусочек стишка, выловленного недавно в Интернете:
Между телом и душой
Промежуток небольшой,
И поди там разбери –
Что снаружи, что внутри.
Если душу не вложить,
Человек не станет жить,
Но без тела и душа
Не протянет ни шиша...[3]
– Так нечестно, – запротестовала Нина. – Скажи своими словами.
– Мои мысли о смерти заканчиваются одним – я представляю себя в гробу, со смиренно сложенными на груди руками и наконец-то с умным выражением лица. И ни о чем больше не надо беспокоиться, обо всем вынуждены позаботиться другие. У них не будет другого выхода – не бросать же меня на съедение бродячим собакам, – выдал я выношенное соображение, пытаясь изобразить на лице смесь мягкой грусти и легкой иронии.
Ознакомительная версия.
