— Только без сентиментальностей, — посоветовала она, — а то все испортишь. Из мужиков надо вытащить все, что можно, и не думать ни о чем таком. Спроси любую девушку в Лондоне — любую девушку в целом мире, если уж пошел такой разговор, — спроси тех, кто в этом разбирается, — и они скажут тебе то же самое.
— Я слышала все это тысячу раз, — сказала я, — меня уже тошнит от этих разговоров.
— Эх, мне ли все это говорить, — вздохнула Моди, — я сама глупо вела себя с Вивом! Хотя у меня другой случай. Понимаешь, мы собирались пожениться. Такая вот жизнь, — сказала она.
Мы перешли в спальню. Над умывальником висела картина с изображением цветущего дерева, а напротив — картина с девочкой в белом платье с голубым поясом, которая гладила пушистую собаку.
Моди удивленно уставилась на кровать, которая была маленькой и узкой.
— Он никогда не приходит сюда, — сказала я, — мы встречаемся у него дома или в других местах Он вообще никогда здесь не был.
— А, вот он из каких, — сказала Моди, — из породы осторожных. Вив был тоже жутко осторожным. Это не очень хороший знак, такие вот фокусы.
Потом она начала говорить, как мне следует вести себя, чтобы набить себе цену.
— Я не хочу вмешиваться, детка, но тебе действительно это необходимо. Чем больше ты будешь шиковать, тем лучше. Иначе все бесполезно. Он богатый мужчина и он содержит тебя. Ты должна заставить его снять хорошую квартирку где-нибудь на западе Лондона и обставить ее по своему вкусу. И потом, тебе нужно что-то иметь от этого. Я припоминаю — он сказал, что работает в Сити. Может, он один из тех типов, которые играют на бирже?
— Да, — ответила я, — и у него какие-то дела со страховой компанией тоже. Я не знаю, он не очень-то много о себе рассказывает.
— Ну да — он из осторожных, — сказала Моди, продолжая разглядывать мое платье. — Неплохо, совсем как у леди. Настоящий шик, я бы так сказала. Э, да у тебя еще и шуба. Ну что же, если у девушки есть куча хорошей одежды и шуба, это уже кое что. Хочешь посмеяться? — спросила она. — Знаешь, что мне недавно заявил один тип? Забавно, сказал он, но бывает так, что одежда для девушки стоит дороже, чем сама девушка.
— Ну и свинья! — сказала я.
— Я ему ответила то же самое, так не разговаривают, сказала я. А он мне. «Но ведь это так и есть, разве нет? Можно снять очень красивую девочку за пять фунтов, просто классную девочку; классную девочку можно снять даже даром, если умеючи. Но красивое платье для нее за пять фунтов точно не купишь. Не говоря о белье, туфельках и всем прочем». И мне не осталось ничего другого, как рассмеяться, потому что вообще-то все это правда. Люди стоят гораздо дешевле, чем вещи. Подумать только, даже некоторые собаки стоят дороже людей, а уж лошади, те вообще…
— Ох, замолчи, — сказала я, — ты начинаешь действовать мне на нервы. Давай вернемся в гостиную — здесь очень холодно.
— А как твоя мачеха? — спросила Моди. — Что она подумает, если ты откажешься от гастролей? Ты собираешься это сделать?
— Не знаю, что она подумает, — ответила я, — вряд ли она вообще будет думать об этом.
— Мне бы показалось это странным, — сказала Моди, — я имею в виду, будь я твоей мачехой. Она что, совсем тобой не интересуется?
— Объясню ей, что пытаюсь найти работу в Лондоне. Почему она должна этому удивляться? — сказала я.
Я выглянула на улицу, и мне показалось, что я смотрю в стоячую воду. Эстер должна была приехать в Лондон в феврале. Я стала думать, что я скажу ей, и почувствовала уныние. А вслух произнесла:
— Мне не нравится Лондон. Жуткое место, иногда он выглядит просто страшно. Лучше бы я вообще сюда не приезжала. Никогда.
— Ты, наверное, свихнулась, — сказала Моди. — Слыханное ли это дело? Чтобы кому-то не нравился Лондон? — в ее глазах я прочла презрение.
— Да никому он не нравится, — сказала я, — вот послушай.
Вытащив листок из комода, я прочла:
«Лошадиные лица, глаза, как лужи,
Серые улицы, где старики вопят надоедливо
Молитвы постылому Богу,
Там лавка мясника смердит в свинцовое небо,
Там рыбная лавка — воняет иначе, но хуже».
И так далее, и тому подобное.
Дальше — сплошные многоточия. А потом следовало продолжение:
«Но где они —
Прохладные руки, белее алебастра?»
— Интересно, — сказала Моди, — о чем это все?
— Нет, ты послушай вот это, — сказала я:
«Мерзкий Лондон, вонючая и гнусная дыра…»
— Перестань, — сказала Моди, — с меня уже хватит.
Я начала смеяться. Я сказала:
— Это написал тот человек, который жил здесь до меня. Мне о нем рассказала хозяйка. Ей пришлось выставить его, потому что он не платил за комнаты. Я нашла в комоде его бумаги.
— Наверное, у него плохо шли дела, — предположила Моди. — Кстати, что-то здесь нагоняет на меня тоску; я жутко чувствительная. Если рядом что-то не в порядке — я сразу это чувствую. Ненавижу высокие потолки. И эта жуткая лепнина на стенах, ананасы какие-то. Здесь совсем неуютно.
— Заставь его снять тебе квартиру, — снова сказала она, — Парк-Мэншнз — вот что тебе нужно. Он без ума от тебя, это уж точно, и все сделает как миленький. Только ты особо не тяни, можешь и опоздать.
— Знаешь, если мы куда-то идем, надо выйти сейчас. Через несколько минут станет темно.
Мы доехали на метро до Марбл Арч[21] и пошли через Гайд-парк. На некотором расстоянии от толпы, окружившей ораторов, на деревянном ящике стоял мужчина, выкрикивавший какие-то религиозные лозунги. Его никто не слушал. Доносилось только: «Бог…сатана… гнев Божий…»
Мы подошли ближе. Я смотрела, как ходит вверх-вниз его тощий кадык. Моди стала смеяться, он рассвирепел и завопил, глядя на нас:
— Смейтесь! Ваши грехи все равно станут известны. В ваших сердцах страх смерти и ада, страх Божьей кары сжигает ваши сердца!
— Ах ты, грязный мерзавец! — закричала Моди, — он смеет оскорблять нас, потому что рядом нет мужчины. Знаю я таких, которые выбирают, кому можно и нагрубить. Наглые и трусливые твари. Он наверняка ни слова бы нам не сказал, если бы мы были с мужчиной.
Он продолжал кричать нам вслед, суля страшные кары на том свете.
Тот старик был худым, замерзшим. У него были маленькие несчастные глаза. Но Моди никак не могла успокоиться. Она шла быстрым шагом, сжимала кулаки и повторяла:
— Грязные твари, грязные твари… Они знают, кого можно оскорблять!
Мне захотелось вернуться и спросить этого беднягу, о чем он действительно думает, ведь в глазах у него была тоска, как у что-то учуявшей собаки.
На Гайд-парк Корнер мы сели в автобус и поехали в ресторанчик рядом с вокзалом Виктория. Там мы заказали устрицы и портер.
А потом Моди села на другой автобус и поехала домой.
— Пиши мне, детка, — сказала она, — если что случится, дай мне знать. Позаботься о себе сама и, главное, будь осторожна. И так далее и тому подобное.
Я сказала:
— Не удивляйся, если я вдруг появлюсь на репетиции.
— Да нет, зачем же удивляться, — сказала она, — я уже ничему не удивляюсь.
На следующий вечер мы вернулись на Грин-стрит около одиннадцати. У дивана горела лампа и стоял поднос с напитками. В доме было темно и тихо. Мне показалось, что эта молчаливая комната недружелюбно смотрит на меня и еле заметно усмехается, как старый лакей. Кто это такая? Где он ее подобрал?
— Кстати, — сказал он, — как тебе понравился Винсент? Красивый парень, правда?
— Да, — сказала я, — очень.
— Ты ему понравилась. Он сказал, что ты просто прелесть.
— Неужели? А мне почему-то показалось, что он так не думает.
— Господи, да почему же?
— Не знаю, просто так мне показалось.
— Конечно, ты ему понравилась. Он сказал, что хотел бы услышать, как ты поешь.
— Зачем? — сказала я.
Шел сильный дождь. Прислушавшись, можно было различить шум воды.
— Потому что он может помочь тебе с работой. Он знает многих из этого круга и может оказаться очень полезным. Кстати, он сам это предложил, я его ни о чем не просил.
— Ну, вообще-то я могу вернуться в шоу, — сказала я.
Я все время ждала, когда он начнет целовать меня, и мы пойдем наверх.
— Нужно устроить для тебя что-нибудь получше этих гастролей. Винсент говорит, что тебе надо учиться дальше. Я тоже так думаю. Мне кажется, что неплохо бы тебе брать уроки пения. Я помогу тебе. Надо, чтобы ты двигалась вперед. Ты хочешь сделать карьеру?
— Не знаю, — сказала я.
— Но, дорогая моя, что значит «не знаю?» Господи, ты должна это знать. А чем ты действительно хочешь заниматься?
Я сказала:
— Я хочу быть с тобой. Это все, что я хочу.
— Ну, я тебе скоро надоем, — он усмехнулся.
