Ознакомительная версия.
Кстати о Пиндюрине. О нём в суматохе как-то поначалу забыли, а когда вспомнили, то ни его самого, ни его Nokiи уже нигде не было. Хотели спросить у тёти Клавы, но она тоже испарилась вместе с ведром, шваброй и тряпкой. Вот такие дела. Пришлось, и в самом деле, вызывать милицию. Но когда та приехала вместе с собакой, уборщица неожиданно нашлась. Она преспокойненько сидела себе в своей каморке под лестницей в окружении нехитрого инвентаря и напевала популярную некогда песенку «Ландыши», только почему-то на немецком языке. Откуда тетя Клава, никогда не бывавшая в Германии, узнала немецкий, и что с ней произошло во время испытания машины времени, выяснить так и не удалось. На все расспросы она только заговорщицки хихикала и, театрально запрокинув голову, повторяла: «Ах, оставьте меня, охальники. Ту би, ор нот ту би».
Даже товарищ Обрыдкина поначалу как-то потерялась… Но вскоре нашлась. Она случайно обнаружилась в милицейском УАЗике, лихорадочно тыкающей сосисочными пальцами в кнопки рации. Что-то у неё не получалось никак, отчего она сильно страдала и нервничала.
Да. Нехорошо как-то всё получилось, неправильно как-то.
Только Женя Резов остался во всей это суматохе самим собой. Хотя и заметно расстроился от неудачи эксперимента. Ведь это же был его первый рабочий день, и он так хорошо начинался. А теперь… С такими вот невесёлыми мыслями ехал Женя в переполненном, как всегда, вагоне метро домой. Было душно и обыденно. От сограждан, плотно обступивших его со всех сторон, пахло маринованными огурцами, пОтом вперемежку с дезодорантом «Свежесть» и чем-то ещё специфическим, что обычно насыщает воздух метро в час пик. Ноги ныли от долгого стояния, в животе урчало, булькало и нехорошо вибрировало, поднимая кверху неприятную, социально опасную волну. В голове тикало и кружилось, как в центрифуге, навевая тревогу и опустошающую грусть. От утреннего многообещающего настроения не осталось и следа. Хотелось упасть и забыться.
В том же вагоне, неподалёку от Жени ехала небольшая компания девчонок, лет семнадцати, не больше, в яркой боевой раскраске и недвусмысленном прикиде, с явным намерением где-нибудь затусить. Они беззаботно щебетали всякую чушь на понятном им одним сленге – модном ныне винегрете из русских и некогда английских слов, от которого русский язык ничего не выиграл, а английский многое потерял. Рядом стоял маленький, щупленький старичок с авоськой. Ноги его тряслись от слабости, и если бы не плечи и локти плотно обступивших его сограждан, он непременно бы рухнул на пол вагона, хотя это вряд ли бы кто заметил. Нос старика упирался в не по годам развитую грудь одной тинейджерши, и не потому, что она хорошо пахла, или чем-то ещё заинтересовала ветерана, а просто выбора у него не было. Такое положение весьма стесняло старика, и он всячески старался найти из него выход. Но как только в пространстве появлялось хоть какое-то место для носа, там тут же оказывалась и грудь. Можно было бы конечно возмутиться, сделать замечание, или хотя бы попросить девицу подвинуться, но воспитанность и природная скромность патриарха не позволяли ему этого сделать.
Вдруг старика осенило, выход нашёлся сам собой. Вернее не совсем ещё выход, но повод завести разговор оказался как нельзя кстати. На высокой груди тинейджерши, так досаждавшей старику, красовался большой круглый значок белого цвета с непонятными, заграничными буквами следующей конфигурации: «I’M GLAD TO GIVE ТОО YOU».
– Дочка, ты прости меня старика, разреши вопрос задать, – забросил удочку дед.
– Чё те надобно, старче, – ответила «Золотая рыбка».
– Скажи на милость, а чего это тут у тебя написано такое, не пойму никак.
– Тут, дед, написано: «Ам глад то гиве ту ёу».
– Как сказала? Не разобрал что-то.
– Глухой чё ли? «Ам глад то гиве ту ёу», понял?
– Понял. Вот теперь, милая, понял. А то смотрю и никак в толк не возьму. И главное ведь вижу, что Амглад…, а вот что он гиве именно ту ёу, не разберу. А как ты мне старому всё разъяснила, так сразу же и понял. Только вот вопрос, а это по-каковски же?
– Это на инглиш, дед. Ты по инглиш-то спикаешь?
– Чего сказала-то?
– А-а! Тебе не понять.
– Дык ты, дочка, объясни мне старому, что этот вот «Амглад» по-русски-то означает?
– А я знаю? Я те чё, переводчик чё ли?
– Так что ж тогда нацепила-то?
– А чё, прикольный значок.
– Да я вижу, что прикольный, не пришитый. А что на нём написано-то такое?
– Отстань, дед, чего прилип?
– Тут, дедушка, написано… – в диалог вмешался стоящий рядом интеллигентного вида мужчина в очках и шляпе, – …«Я рада»… хм, как же это лучше сказать…? «Я рада… уступить вам».
– Весьма вам признателен, молодой человек, – поблагодарил интеллигента старик. – Так значить, уступишь? – снова обратился он к девице, – А то я уже и не знаю, куда деваться от твоих… гм… прелестей.
– Ты чё, дед, угорел, не иначе? А не поздновато ли тебе? Еле стоишь ведь, а всё туда же.
– Да, дочка, сил уж маловато осталось, потому и прошу, что б ты, значит, сама мне, ну это самое, уступила то есть. Мне-то тебя тормошить уж не сподручно, так ты бы уж сама, а.
– Ну, ты, дед, даёшь. А бабки-то у тебя есть?
– Бабки? А что бабки? Бабок-то полон дом, только на кой они мне, старому, сдались-то? Мне бы воздуху свежего глотнуть.
– А не жалко бабок-то?
– Да что ты всё о бабках? Чего их жалеть-то? Они ж зелёные ещё – меня переживут! А мене уж не долго топтать-то.
– Ну, дед, ты, я вижу, ходок ещё тот. Тебе всех нас троих, или на меня только запал?
– Да ну! Куда там троих, мне шибко много не надо. Ты вот только уступи мне старому маленько, да и будет с меня.
– Ладно, старче, уговорил. Хата твоя, или на моей территории?
– Твою, дочка, твою территорию. Мне бы только воздуху глотнуть.
– Ну, пойдём тогда, нам выходить.
– Давай, дочка, иди с Богом, спасибо тебе.
Поезд остановился на очередной станции, компания тинейджерш с шумным смехом направилась к выходу, а вместе с ними ещё полвагона. Старик сел на освободившееся место и с большим наслаждением вдохнул всеми лёгкими порцию воздуха.
Вагон снова наполнился до отказа новой партией пассажиров, и поезд помчался дальше.
Полная, румяная дама в кримпленовом брючном костюме в яркую крупную розу, и огромных увесистых серьгах в ушах поднялась со своего места недалеко от Жени. Она всколыхнула собой раскалённый воздух, привнеся в почти привычный букет запахов аромат не то дикой степной орхидеи, не то горной лаванды, и поспешно направилась к выходу, работая во все стороны локтями и бёдрами. Несколько стоящих до сих пор пассажиров, обезумевших от внезапно свалившейся на них удачи, как по команде ломанулись к освободившемуся месту, но… Женя был первым. Не обращая внимания на ропот и косые взгляды менее удачливых попутчиков, он запрокинул голову, закрыл глаза и постарался забыться. Резов успел ещё подумать о том, как бы не проехать свою станцию, но утешительная мысль, что поезд движется по Кольцевой линии, окончательно успокоила его. И, как оказалось, напрасно.
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Площадь Революции», – услышал он через пару мгновений.
«Однако быстро, – подумал Женя. – Не успел присесть, как уже „Площадь Революции“. Потом „Курская“, дальше пару остановок на электричке и дома. Можно ещё минут пять-семь подремать… Стоп! Как это, „Площадь Революции“? Какая „Площадь Революции“? Я же на Кольцевой…».
Сон как рукой сняло. Женя открыл глаза и вскочил с места…, но тут же снова плюхнулся на диван. Вагон был пуст. Вернее, почти пуст. Никакой давки, никаких «ароматов», насыщающих атмосферу вагона, уже не было. Только прямо перед ним, буквально в одном шаге стояли холёные, с иголочки одетые мужчина средних лет и молодая шикарная дама. Они в упор рассматривали Резова. Несколько поодаль находились два огромных бритоголовых амбала в чёрных костюмах и чёрных же очках.
– Здравствуйте! – с очаровательной улыбкой произнесла дама.
– З-д-рав-ствуй-те, – еле выдавливая из себя звуки, ответил Женя.
– Добренький вечерочек! – подхватил нить разговора мужчина. – Ви извиняйте, що ми к вам обращаемось, ми сами люди не местные, приезжии…
– Из Киева… – уточнила дама.
– Да, з Кыиву ми, щось у Украини. Чулы мобуть? – мужчина очень волновался, с трудом подбирая нужные слова, и постоянно озирался на свою более уверенную спутницу. – Ми тилькы з Канади. У Канади ми булы, ось…
– Муж был болен…
– Хворый я був, бач, болыть щось, аж неможлыво…
– Ему необходима была срочная операция…
– Операция в мэни, да-а! У копчику болыть щось…
Мужчина нервно бегал взглядом то на жену, то на Женю, стараясь не упустить нить разговора и вставить очень важную, на его взгляд, информацию. От волнения он даже вспотел.
– Очень сложная операция…
– Ну-у! Ликар ризав мэни. Да-а! Ножиком прямо, бач, тильки вжик, и усэ…
Ознакомительная версия.
