Мне стало понятно, что России нужна радикальная современная национальная партия. Основывающаяся не на дебильном дремучем отвращении к «жидам» и иностранцам, замешанном на зависти к ним же. Основывающаяся не на этнических эмоциях, визгах дремучих людей. Основывающаяся не на несостоятельном и несовременном мировоззрении православия. Но основывающаяся на понятиях: национальные интересы, а также широко понимающая нацию как добровольное мощное содружество индивидуумов, ощущающих свою безусловную принадлежность к русской цивилизации, русскому языку, русской истории и русской государственности. Готовых пролить свою и чужую кровь ради этих ценностей. Такая партия должна быть молодой и поэтому молодёжной, у такой партии должны быть свои святые, свои ритуалы.
Труд предстоял гигантский.
глава VI. Сидим в «Советской России»
Дугин получил комнату небесплатно. Возможность сидеть в небольшом советском кабинете с двумя столами и шкафами и пользоваться спаренным телефоном Дугин оплачивал тем, что делал для «Советской России» переводы, когда это было необходимо. Сам он знает девять языков (четыре, я думаю, знает достаточно хорошо, чтобы переводить бегло) и ученик Карагодин, хрупкий тогда, белокурый мальчик, вполне мог переводить с трёх языков. А «Советской России» какие-либо переводы редко бывали необходимы. Мы сплотились на базе этой комнаты. Со стороны Дугина в команду вошёл он сам, его «ученики» Карагодин, Штепа и Чувашев, в случае необходимости он ещё мог подключить родственников: жену Наташу Мелентьеву и её брата Сергея. С моей стороны был неутомимый Тарас, языков он не знал, но двигательной энергией превосходил всех вместе взятых учеников Дугина. Штепу (неуравновешенного сына нового русского, пребывавшего где-то на севере) Дугин, впрочем, вскоре изгнал, так что в организации «Лимонки» и партии Штепа не участвовал. В результате нас была горстка какая-то, всего ничего, десяток человек. В мае приехала из Парижа Наташа Медведева, решено было, что насовсем, и поселилась со мной на Каланчёвке. Однако на неё нечего было взвалить. Впоследствии она участвовала в газете, писала живые статьи под псевдонимом «Марго Фюрер», до самых последних дней июля 1995 года, по-моему последняя её статья была опубликована в 17-м номере «Лимонки». Организационно же подруга моя была всегда крайне беспомощна, потому толку от неё было нашей команде мало. Она погрузилась тут в музыкальную среду, куда впоследствии и ушла. Если же говорить о её позднейших контрибуциях в нашу газету, то «статьями» её эмоциональные вскрики по тому или иному поводу назвать было трудно. В апреле первый раз приехал Егор Летов и остановился у своего московского менеджера в районе Филёвского парка. Я, Тарас Рабко и Штепа явились туда знакомиться. Сибирские парни: там были и Роман Неумоев, и Игорь Жевтун (Джефф), и Манагер, и ещё десяток сибирских punk-рокеров, — сибирские парни пили безостановочно водку и говорили о православии и о Боге. Мне эти споры новообращённых христиан были малоинтересны, я лишь понаблюдал, как они крючкотворствуют, пытаясь обыграть друг друга в различных схоластических софизмах. От водки я пьянею плохо, я просидел до самого упора, ведь Летов был нужен нам, так уверил меня Рабко, и за полчаса до закрытия метро мы ушли, через лес, оставив панков допивать. Телефон звонил безостановочно и бесполезно (Егор опрометчиво огласил телефонный номер накануне, выступив в телепрограмме «Студия А»), некая пара пыталась, кажется, совокупиться на кухне, спящий богатырь лежал поперёк прихожей. Короче, всё было у них как надо, у сибирских панков, когда мы выходили.
С Летовым мы поладили. Он тогда часто приезжал в Москву, может, потому мы и сумели спеться тогда, что он долгое время находился под нашим влиянием. Несколько раз мы с Дугиным брали Летова с собой к Баркашову. Заносчивый, как и Дугин, Баркашов взялся было учить Летова, как одеваться, и предложил ему подстричься, но встретил достойный отпор. «Я одеваюсь бедно, так же, как мои фанаты, — твёрдо заявил Летов и при этом его лохмы упали ему на очки. — Мои фанаты не могут позволить купить себе импортные кроссовки, поэтому я ношу кеды, а коротко стричься я не хочу, я punk, коротко стричься надо в армии». Пришёл сын Баркашова, похожий на сына Жириновского и на сына критика Володи Бондаренко одновременно, и благоговейно попросил у Летова автограф. Егор победоносно сверкнул очками, а Баркашов крепко задумался.
Надо отдать должное Летову, политическая позиция у него всё-таки была. Он настаивал на том, чтобы в идеологии национал-большевизма было побольше «красного» и русского, но поменьше национализма. Такую позицию не назовёшь рафинированной, но в ней есть определённость. С Баркашовым они были не так уж далеки (я, к примеру, оказался прямо противоположен Баркашову), но приязни между ними не возникло. Вообще сближение с Баркашовым произошло по вине моего несносного любопытства к людям и желания создать помимо Национал-большевистской партии ещё и союз левых и правых радикалов, Анпилова и Баркашова. На уровне человеческом с Баркашовым делать было нечего. Тонкими замечаниями он не поражал, никаких сенсационных идей не выдвигал, не мог быть увлекательным, как Дугин. Он, кстати, разговаривал двусмысленно, с подтекстом, как криминал.
Осенью Егор опять появился в Москве. Пришёл в комнату в «Советской России» вместе с солистом группы «Родина» Манагером. На самом деле у солиста совсем простая русская фамилия, по-моему — Судаков, мне объясняли, почему он назвался Манагером, но я забыл тотчас почему. Сибирский солист группы «Родина» был в тулупе. Худенький, бородатенький Егор называл меня «Лимоныч» и ласково похлопывал по плечу. К тому времени мы уже заключили договор с типографией «Тверской Печатный Двор» на публикацию нашей газеты и делали первый номер. В связи с этим усилился поток посетителей в комнату в «Советской России». И раздражение по этому поводу главного редактора Валентина Чикина. Нам передавали об этом сотрудники газеты, и даже первый помощник Чикина, через которого Чикин общался с нами, настучал нам. Я в свою очередь вознегодовал. Я перешёл в «Советскую Россию» в январе 1991 года, когда интеллигенция такой мой поступок назвала «самодурственным». Я печатал в «Савраске», как её называли злопыхатели, по паре статей в месяц до самого октября 1993 года. Я своим именем поднял тираж этой газеты, когда я впервые приехал к ним в феврале 1992 года, Чикин предложил мне любой кабинет на выбор. Я был их лучшим журналистом. На выборах в Госдуму КПРФ, членом которой состоял Чикин, предала меня в лице самого Зюганова (подробности есть в «Анатомии героя»), и вот теперь ещё Чикин выражает недовольство, как домовладелец, недовольный тем, что к жильцам ходят гости! Можно было не заметить, что ходят, и не так много ходят, и ходят по делу. Я написал Чикину письмо, но не передал.
Разумный коллектив хотел, чтоб мы выпустили «О» номер, и потом ставили номера в скобках, обозначая количество номеров за год и нумерацию всех номеров. Я решил, что подобное рабское следование не лучшим газетным стандартам нам ни к чему, и мы приняли сквозную нумерацию. Рабко нашёл в здании «Литературной газеты», в том самом кабинете, где когда-то помещалась газета «День», распространительскую фирму «Логос-М» и мы отправились туда однажды. Диспетчером и секретаршей Андрея Панова, главы фирмы, работала Светлана Евгеньевна — бывший распространитель газеты «День», и сам Панов, как оказалось, был молодой человек, начинавший свою деятельность бизнесмена в газете «День» в качестве распространителя. В походе в «Логос-М» мы с Рабко преуспели больше, чем рассчитывали. Мы рассчитывали лишь показать копию макета Светлане Евгеньевне и получить от неё телефоны распространителей. Однако, когда я сидел в секретарской комнате, беседуя со Светланой Евгеньевной, меня узнал партнёр Андрея Панова, заинтересовался макетом и потащил меня в кабинет к Панову. Дело кончилось тем, что «Логос-М» захотел взять у нас весь тираж, все 5 тысяч экземпляров, на распространение, это была победа. В такой, более или менее удачливой, атмосфере появился на свет первый номер газеты «Лимонка». Со всеми затяжками и отлагательствами всё же 28 ноября 1994 года номер был вывезен мною и Шлыковым из Твери и ночью сдан в один из дворов на площади Восстания, где поворот к метро «Баррикадная», — там тогда помещался склад фирмы «Логос-М». К утру я привёз пачку газет в наш штаб в «Советской России». Мы не выпускали газету из рук, радовались, ухмылялись. В первом номере была статья Дугина «Старые и Новые», моя «Лимонка в Проханова», интервью с Егором Летовым. Учредителем газеты был обозначен Рабко, главным редактором — я, макетистом — Костя Чувашев.
Нас пришли поздравлять Анпилов, фотокор «Правды» Майя Скупихина, по-моему, кто-то из газеты «Аль-Кодс» (они снимали помещение у Чикина). В связи с этим весьма скромным праздничным шумом нам тотчас передали, что Чикин вне себя от ярости. Казалось бы: вы — оппозиция, и мы — оппозиция, мы — радикалы, появилась газета — союзник в борьбе с Системой. Целые анфилады комнат находились во владении главного редактора «Советской России». Рядом с лифтами был огромный холл, в котором, разгородив его, можно было разместить целую редакцию газеты, ей-богу! В помещении такого размера располагалась газета «Новое русское слово» в Нью-Йорке, где я работал в 1975 году. У самого Чикина был кабинет, в котором можно было расположить всю редакцию. А он злопыхал, что в одной из 20 или 30 комнат у него сидят радикалы и делают свою газету. По меньшей мере он был неблагодарен! Посоветовавшись, мы решили стать невидимыми. Мы стали ходить через помещение полиграфкомбината, не через ментов, сидевших у главного входа, но сбоку: там сидели строгие старикашки-вахтёры. Дело, впрочем, было не в ментах или старикашках-вахтёрах. Заходя со стороны полиграфкомбината, мы не могли встретить в лифте или на лестнице самого Чикина, да и большинство сотрудников «Советской России» ходили через главный вход. Помню унизительное чувство, с каким я пробирался в некогда «свою» газету. И довольно горькое чувство обиды лично на Валентина Чикина, «старого патриция», как я его называл в лучшие времена. Партийная дисциплина и нехороший характер толкали его на поведение хозяина коммуналки. На лестницу (это был мощный полиграфический комбинат, администрация не преминула отторгнуть его от газет, тогда ведь была эра приватизации) выходили покурить и сотрудники полиграфкомбината и сотрудники «Савраски», помню, что пытался проскочить побыстрее мимо. На самом деле это им следовало проскакивать и стесняться. Я остался на прежних политических позициях, никого не сдал, ничем не поступился. КПРФ же, чьим органом стала «Савраска», всё более скатывалась в соглашательство и в серый бесцельный парламентаризм. Если до выборов 1993 года «Савраска» была некоторое время органом всей оппозиции, то после выборов она сознательно превратилась в орган КПРФ. Надо сказать, что некоторые мои статьи «Савраска» не печатала уже в 1992 году. Статью, опускающую Руцкого, доказывающую, что он бесталанный дурень-офицер, я послал Чикину летом 1993 года, и мне тогда сообщили, что сейчас не время для появления такой статьи. После выборов, на которых Зюганов откровенно, без стеснения, лживо кинул меня лично, не могло быть и речи о том, чтобы печататься в «Советской России». Для этого мне не только нужно было обратиться к ним как ни в чём не бывало первому, но и изменить своё мировоззрение, сбросить накал страстей, отказаться от радикализма. Но даже при таких условиях я не был гарантирован, что меня возьмут, уж не говоря о том, что и речи быть не могло, чтобы Чикин объяснился! Позвонил мне и сказал бы что-то вроде: «Эдуард, мы три года вас печатали, сейчас политическая ситуация изменилась, газета ушла под КПРФ, если хотите, то приносите статьи, подходящие духу газеты, мы будем по возможности вас печатать». Ну уж нет, их благородным манерам не учили. Их учили хмурому хамскому молчанию. Он даже ни разу не подошел к нам лично, чтобы высказать свои претензии относительно гостей или что там ему не нравилось. Он присылал помощника, который нашёптывал мне и Дугину, оглядываясь по сторонам. Постепенно Чикин почистил и свой личный состав. Изгнал Володина, Гаридуллину — разогнал всех звёзд «Савраски» 1991–1993 годов.
