Ознакомительная версия.
Сандро не ожидал такой реакции. Он думал, что Нателла давно уже не нуждается в своем муже, у нее своя жизнь. Они жили на разных скоростях, и им даже удобнее было жить врозь. Но, объявив о разрыве, Сандро почувствовал пустоту и страх. Как будто обрубил якорь и теперь его корабль вышел в открытое море, и неизвестно, куда плыть, и страшно, что перевернется.
Если бы Нателла сказала: «Иди с богом, гуд-бай», ему было бы легче, но она страдала, и он страдал вместе с ней.
Казалось бы, узел разрублен, с двойной жизнью покончено. Должно наступить облегчение, но…
Это было тяжелое время. Как будто ампутировали прошлое и мучили фантомные боли.
Началась презентация.
Народу набежало много, человек сто. Для книжного магазина это – большая толпа.
Я сидела за столом рядом с Сандро. Слева и справа высадились издатели – молодые женщины, красивые и нарядные, как кинозвезды.
Зал захлопал, приглашая.
Я видела, что Сандро волнуется. Это была его первая книга.
Сандро поднялся. Интересно, как он выглядит со стороны? Для меня он был тот же: яркий, талантливый, красивый. А для непосвященных – внушительный старик с седой бородой.
– Мне семьдесят пять лет, – начал Сандро, – моему сыну три года.
Зал ухнул, но быстро затих.
– Я никогда не увижу свадьбу своего сына. И это меня печалит.
Я задумалась. С одной стороны, Сандро обрел новую молодую любовь, а с другой стороны – он нарушил ход времени.
Как распорядилась жизнь? Двадцать пять лет – отец. Пятьдесят лет – дед. А семьдесят пять лет – прадед. Значит, Сандро родил себе правнука.
Ребенок – это большое счастье, но и большой труд. В семьдесят пять лет взращивать человечка изо дня в день – большая нагрузка, особенно если у тебя нет лишних денег. А у Сандро нет лишних денег. По сегодняшним временам он – беден. Не голодает, конечно, но няньку ребенку нанять не может. Все на Верочке.
Верочка сидит в первом ряду, обняв своего цыганенка. Ее личико непроницаемо. Счастлива ли она?
А какой у нее выбор? Осталась бы в Сочи, вышла за ровесника, получила серую унылую жизнь, которая тянется долго, как степь. А сейчас она живет рядом с талантом.
Талант – это особая энергия. Зрители ощущали эту энергию и слушали, внимали, не дыша.
Сандро рассказывал о грузинском кинематографе, о грузинских короткометражках шестидесятых годов. Новое поколение, сидящее в зале, ничего об этом не знало.
Я с удивлением заметила, что в зале много молодых лиц и много особей мужеского пола.
Это непривычно. Обычно на культурные мероприятия ходят женщины.
Я сидела и думала: как изменилось время. Солнце светит другим, а мы, холстомеры, пребываем в тени и делаем вид, что солнце светит нам в макушку.
После Сандро выступали издатели. Сегодняшний издатель – это менеджер. Хороший менеджер – тоже особый талант.
Я наклонилась к Сандро и тихо спросила:
– Как я выгляжу? Я сильно изменилась?
– У тебя глаза, как у этого… как его… у Стаханова.
Стаханов – это шахтер, который в тридцатые годы дал две нормы угля. А может, пять. И этим прославился. Он был оружием сталинской пропаганды. При чем тут я и Стаханов?
– Что было у него в руках? – спросил Сандро.
– Отбойный молоток.
– Вот. У тебя глаза, как отбойный молоток.
Сандрик хотел сказать: личность сохранилась.
Меня это устроило.
– Ты что-нибудь снимаешь? – спросила я.
– Да. Пушкина.
– Что именно?
– Как это… Ну… В общем, там был Герман.
– «Пиковая дама», – догадалась я.
– Да! Господи, как это я забыл… Ну конечно, «Пиковая дама».
Я поняла: память говорит Сандрику «до свидания». Все портится от времени: самолеты, корабли, люди. Это называется энтропия. Рассеивание энергии.
После презентации Сандро пригласил всех в ресторан, но я не пошла. Мне уже вызвали такси, и было неудобно отменять заказ, хотя, конечно, хотелось праздника. И есть тоже хотелось.
Я стала прощаться.
– Ну как же, – огорчился Сандрик, – ведь я ради тебя все это затеял.
– Бороду покрась, – посоветовала я.
Шофер такси оказался вполне молодой брюнет с трехдневной щетиной.
Я села рядом. Я люблю ехать рядом с шофером, хотя это считается самое опасное место.
Я искоса приглядывалась: какой он национальности? Я умею считывать с облика национальную принадлежность. Я четко отличаю грузин от армян и сразу вижу азербайджанцев. Мусульмане имеют совершенно другую музыку лица, и поразительно – их язык похож на их лица. Казалось бы: как может быть язык похож на лицо? Может. Единый Божий замысел.
Я не выдержала и спросила:
– Какая у вас национальность?
– Чеченец, – хмуро ответил шофер.
– А как вас зовут?
– Шамиль. А что?
– Ничего. Так…
Я никогда не слышала чеченского языка. Я попросила:
– Скажите что-нибудь по-чеченски.
– Зачем?
– Интересно…
Он подумал, что бы сказать, и проговорил по-чеченски несколько фраз.
– Что вы сказали? – поинтересовалась я.
– Совесть моя спокойна. Я работаю.
– А можно еще раз?
Он повторил.
Я вслушивалась в язык – очень сложный, какой-то горный и дикий. Я не в состоянии была бы повторить ни единого слова. Я спросила:
– А к какой языковой группе относится чеченский язык? К тюркской?
– Нет. Ни к какой. Он один, в одном экземпляре. Кроме чеченцев на нем не говорит никто. Чеченцы уникальны.
– Я знаю. Кроме чеченцев никто не сажает пленных в зинданы. Я недавно перечитала «Кавказский пленник» Толстого. Там два царских офицера были захвачены в плен и сидели в яме. И сейчас в XXI веке – то же самое: воруют людей – и в яму. Что за манера такая?
Пауза. Я решила, что Шамиль не хочет это комментировать. Мы ехали молча.
Неожиданно для меня он проговорил:
– Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. Независимо от того – Ермолов это или Ельцин.
Я поняла, что мне лучше помолчать. Мы, москвичи, были подвержены античеченской пропаганде. Для нас чечен – это головорез. Режут головы людям, как баранам. Еще Лермонтов писал: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». А вот рядом со мной сидит вполне красивый, мужественный Шамиль. От него исходит спокойная, властная и благородная энергия. Что мы о них знаем? У них своя правда, а у нас – своя. У нас «Отче наш», а у них «Аллах акбар». Как могут люди быть такими разными и такими одинаковыми одновременно?
Дорога была длинная, полтора часа пути. Ехать и молчать – тягостно. Я спросила:
– Нравится вам в Москве?
– Нет, – коротко ответил он. – Просто в Чечне нет работы.
– А какое у вас образование?
– Финансовая академия.
– Финансист не может найти работу? – удивилась я.
– Не платят, – объяснил Шамиль. – Дают смешные деньги. Кошку не прокормить.
– Сейчас везде так, – утешила я.
– Вот и приходится крутить баранку.
– А вы бы хотели остаться в Москве?
– Ни в коем случае.
– Почему?
– Я не люблю большие города, я люблю маленькие аулы. У меня дом у подножия горы. Родник бьет прямо из-под земли. Я провел воду в дом. У меня из крана течет минеральная вода. Это живая вода. А та, что в московских трубах, – мертвая.
– Почему? Ее очищают.
– Вот поэтому и мертвая. Из воды удаляют все микроэлементы. Яблоки в палатках обмазаны воском. Блестят и ничем не пахнут. Овощи в нитратах. Ваши куры пахнут рыбой. Вы не живете, вы выживаете.
– Сейчас весь мир так живет.
– А я так жить не хочу. И не буду.
«Хорошо тебе», – подумала я. И мне вдруг тоже захотелось к подножию горы: пить бульон из курицы, кормленной кукурузой и пшеном, есть мелкую сладкую натуральную клубнику, а не турецкую, облитую формалином.
– Вы женаты?
– Конечно.
– А жена с вами?
– Конечно.
– А у вас есть здесь друзья?
– Конечно.
– Чеченцы?
– В Москве большая чеченская диаспора. Мы общаемся и помогаем друг другу.
– Как евреи, – сказала я. – У евреев взаимопомощь записана в религию.
– Религия ни при чем. Просто мы не дома. Мы здесь, как в лесу… Недавно ко мне в машину села чеченка. Мы разговорились. Я ей сказал: «Если тебе понадобится машина – звони. Вот телефон. Я отвезу тебя куда надо, без вопросов».
– Молодая? – догадалась я.
– Двадцать шесть лет. Зовут Мадина. Но это не то, о чем вы думаете. Просто она в Москве одна. В Гудермесе осталась ее семья, мать и братья. В Москву она приехала на заработки. Как я.
– Позвонила? – спросила я.
– Позвонила на другой день.
– Понятное дело. Вы – красивый.
– Да нет. Она позвонила и сказала, что ей плохо. Надо срочно в больницу. Сообщила адрес съемной квартиры. Я подъехал. Вышла хозяйка и сообщила, что Мадине стало совсем плохо, они вызвали скорую, и Мадину отвезли в больницу. Сказала в какую.
Я поехал, поднялся в хирургию. Вышел хирург. Он мне не понравился. Совсем молодой, тощий, как дрыщ, в прыщах, волосы серые. Практикант. Я спросил, что с Мадиной, и сказал, что хочу ее увидеть. А он мне: «Больная в реанимации, спит после наркоза. Приходите завтра».
Ознакомительная версия.
