…Едва к Пронькину, оглушенному ударом так некстати свалившейся на темя балки, вновь вернулось сознание, он обнаружил себя в совершенно незнакомом месте...
Яркое солнце плавилось в ясном, если не считать двух небольших, зависших в вышине, облаков, небе. Одно было светло-золотистым, как копна волос блондинки, а другое, напротив, темным, как у брюнетки. Когда они заслонили дневное светило, их края окантовались сияющей ослепительным блеском оправой.
В сознание Пронькина привел разряд молнии, проскочившей между этими двумя тучками, в самую последнюю очередь похожими на грозовые. Молнию сопроводил легкий вихрь, возникший ниоткуда, взметнувший песок с земли и исчезнувший так же внезапно, как появился.
Когда ветер улегся, Пронькин разглядел рядом с собой Матвея Петровича, перхающего от забившей рот пыли. Его верный помощник сидел на земле, ощупывая огромную шишку, украсившую лоб ровно посередине. В этой симметрии было что-то забавное – шишка казалась некой врожденной материей, присущей ему от рождения, и делала его похожим на инопланетянина из блокбастера «Звездные войны».
Вокруг них, как будто только что оттаявшие после глубокой заморозки, кряхтя и покашливая, копошилась пара десятков порядком потрепанных людей, в которых, спустя секунду, Пронькин с удивлением начал различать знакомые лица: вот генерал Безбо-родько, Нурулло, Апута с Себаи и своими идиотами министрами; вот Поль с Олегом, Стасик с продюсером своим чокнутым... что-то плохо соображается... Только почему-то одежда на всех разодрана в клочья, рожи в ссадинах и синяках, как у Матвея.
В недоумении, смешанном со страхом, жалкие на вид, собравшиеся в кучку оборванные люди жались друг к другу, нервно озираясь по сторонам. Что произошло?.. И что это так гудит?.. В голове… Невозможно сообразить... Ах, да – землетрясение. Ну, конечно... Твою-ю-ю мать! Кажется, это было землетрясение.
Но самое поразительное – исчез куда-то остров... Как в воду канул... Да что там остров – исчез сам океан!
Внезапно гул в голове у Пронькина резко стих – полностью прекратился. Внутри черепа возникла ватная тишина. Он осмотрелся и похолодел. Кто-кто, а уж Марлен Пронькин мог узнать это место даже с завязанными глазами!
Да и как не узнать?! Ведь именно сюда любил он приезжать, бродить здесь, обдумывая свой план... особенно в последние два года. Да, да! Именно из этого источника и его истории черпал он свои идеи. Именно это место вдохновляло его, не давало покоя по ночам.
Нескончаемый гул заполнял всё вокруг – шумел великий амфитеатр! Каким бы фантастичным не было такое предположение, он узнал его. Нет, не серые развалины, перемежающиеся бетонными заплатами, не зияющие черными провалами арки, не торчащие, словно гнилые зубы во рту старика, полуразрушенные стены подземелий на том месте, где некогда была арена, не разноязыкие, увешанные фотоаппаратами и телекамерами туристы на заросших мхом руинах, встретили его здесь.
Во всем своем ослепительном великолепии, презрев неумолимое время, ревел, куда ни кинь взор, словно возведенный только вчера, Колизей.
Барьер из черного гранита, украшенный фризом с горельефами сражений, отгораживал арену от зрителей. Слабый ветерок лениво шевелил кисти перекинутых через перила ковров. Резные мраморные карнизы украшали порталы. А на галерке, высоко над зрителями, бежала по последнему ярусу цепочка арочных ниш, в которых ослепляли глаза алебастровой белизной изваяния богов.
Ошеломленный величественным зрелищем, Пронькин не сразу осознал, что находится в средоточии сражения. Вокруг бушевал бой – полуголые люди с копьями, мечами и щитами насмерть бились друг с другом.
—Матвей... ты что-нибудь понимаешь? – дыхнул в ухо Корунду, на всякий случай шепотом, Пронькин.
—В как-к-ком смысле? – заикаясь от страха, переспросил, втянув голову в плечи, Корунд, впервые в жизни лицезревший нешуточный испуг своего патрона.
—Ты что, идиот?! Посмотри по сторонам!
—Ага... – невпопад агакнул Корунд.
—Твою мать! – снова выругался Пронькин, безнадежно махнув рукой на бесполезного в данном случае Матвея Петровича. – Ни хрена не понимаю!
Понять что-либо действительно было сложно. И Пронькин поступил так, как поступал в жизни всегда – включил логический аппарат.
Начал он с рассуждения о том, что произошло землетрясение – что-что, а это он помнил отлично.
«Потом, что же было потом?.. Нет, не помню. На затылке огромная шишка и ссадины... и у Матвея тоже. Может, оглушило чем-то? Точно – балка! Балку помню… сверху свалилась, а после... что после-то было? Провал в памяти? Это нормально – при сотрясении мозга бывает. Но всё это вокруг?! Что все это значит, твою мать?! Картина получается не совсем ясная. Похоже, они находятся не на острове и, вообще, не в Африке».
Версию с потусторонними силами он, убежденный атеист, отмел тут же. Но с другой стороны, очевидно было и то, что перенестись в Колизей в одно мгновение ока не представлялось возможным даже с помощью самых современных технических средств. А что, если их усыпили и в бессознательном состоянии перевезли сюда? Чушь! Кому и, главное, зачем это понадобилось, скажите на милость? Кстати, Колизей... Да Колизей ли это? Новый, с иголочки? Можно, конечно, предположить, что вокруг – декорации, макет, съемки какого-то фильма, а люди – массовка...
Мысль блуждала по закоулкам сознания в поисках спасительного рационального объяснения, тычась, как слепой котенок, в углы.
Ноги подкосились, и Пронькин в бессилии опустился на песок.
«Может быть всё же сон?» – подумал он, но горячий песок обжег зад, не оставляя шансов на столь простое и естественное объяснение.
Он попробовал применить детский по своей наивности прием (банально, но других идей пока не было): зажмурился и, выбрав место почувствительней, ущипнул себя за внутреннюю сторону ляжки. Стало больно – он даже пожалел, что перестарался. Потом осторожно приоткрыл сначала один, потом второй глаз – видение не исчезало. Напротив, события развивались с потрясающей реалистичностью.
Поначалу казалось, что люди вокруг их попросту не замечают, но тут возгласы изумления подобно волне прокатились по трибунам.
И тогда баталия стала затухать, пока полностью не прекратилась. Смолкли крики атакующих, стоны раненых и умирающих, звон мечей. Воины, выглядевшие крайне озадаченными волшебной материализацией живых людей из окружающего воздуха, в нерешительности опустили оружие и стали обступать пришельцев. Даже какой-то раненый, окровавленный, невзирая на боль, не в силах превозмочь любопытство, подполз к кругу, опираясь на обломок копья.
Пронькин почувствовал – еще минута, и его мозг вскипит, не выдержав потрясения. Ему казалось – он сходит с ума.
—Я сплю, – успокоил он себя со всей решимостью, на какую был способен, – а значит, всё, что бы ни происходило, не имеет значения. Матвей, мы спим, – сообщил он Корунду, – или я сошел с ума – одно из двух.
—Понимаю... спим... – глупо улыбаясь, ответил приснившийся ему, но не потерявший от этого ни грана реалистичности образ Матвея Петровича.
Восстановив таким простым способом душевное равновесие, Пронькин понял, что во сне совершенно бессмысленно пытаться вступить в контакт с кем бы то ни было, и, подняв голову, осмотрелся.
Они находились у подножия гранитного барьера, над которым возвышалась роскошная ложа, своеобразный подиум. Между двух пилонов из красноватого мрамора, увенчанных золотыми орлами с победно поднятыми крыльями, стояло широкое кресло, сияющее позолотой, а за ним на позолоченных шестах был растянут огромный гобелен.
В кресле удобно расположился какой-то человек в плаще цвета спелой вишни. Голову его украшал венок из переплетенных золотых лавровых ветвей. По правую руку от него сидела молодая женщина в богатых украшениях; к ней склонился он, наговаривая что-то в ушко.
В глубине ложи за их спинами толпились люди, облаченные, как и эти двое, в античные одеяния...
Император, согласно своему положению, позволял себе принародно проявлять гнев, монаршую милость, глубочайшую мудрость, крайне редко скупо улыбаться и ни коем случае не имел права обнаруживать признаки страха или удивления, равно как и другие человеческие эмоции. Но и он не в силах был сдержать оторопь при виде буквально свалившихся с неба странных людей. Лишилась дара речи и его супруга Домиция; изумился и немало повидавший на своем веку Луций; были поражены и другие приближенные, столпившиеся в ложе и на сенаторских местах. Да и остальные зрители на трибунах, ошеломленные, притихли.
Домициан, наконец, совладал с удивлением. Он принял подобающую ему царственную позу и, не поворачивая головы, недовольный тем, что его не посвятили во все подробности представления, спросил стоящего позади Луция:
