Не нужно было и сообщать, почему он к нам явился. Приблизившись, он посмотрел на меня, а потом снова перевел взгляд на Селию. Я увидела на ее лице улыбку. И увидела также, как от этой улыбки взор воина зажегся радостью.
Они переходили на английский, только когда Селию подводил язык мускоги. Оцеола – голос у него звучал то хрипло, то звонко – обращался только к ней. Селия, как посредник между нами, пользовалась двумя языками, и в итоге определилось следующее:
Нет, я – не рабовладелец. На деле скорее как раз наоборот. О нашем бегстве Селия поведала по-английски. Менее подробно – за что я была ей благодарна – она описала нашу жизнь в Сент-Огастине.
Да, я пришла из Форт-Брука. Да, это я совещалась с Миканопи. Услышав это из уст Селии, я попыталась объясниться, однако воин прервал мои сбивчивые оправдания и повернулся ко мне спиной.
Мы с Селией сопроводили Оцеолу к трапезе, состоявшей из рубленой оленины и кукурузной каши. Подавалось и виски, но на этот раз я позаботилась о том, чтобы воздержаться от выпивки. Говорили мало. И когда после ужина мы разошлись, я с облегчением перевела дух.
Меня, собственно, отослали прочь. Одну. Отправили ночевать вдалеке от костра, под плохо устроенным навесом из сосновой щепы. Проснувшись посреди этой рождественской ночи, я снова услышала шум дождя… Было сыро, темно, холодно; нигде по сторонам не горело ни одного огня.
Спустя три утра, двадцать восьмого декабря, я все еще оставалась в лагере.
Когда я проснулась, было темно и холодно. Спала я, завернувшись в шкуры, под открытым небом. Звезды ярко сияли, обещая ясный день, что меня радовало. Тут я почувствовала, как меня толкнули ногой, и увидела над собой чью-то тень.
Рядом со мной стояла третья женщина, жившая в лагере, – вертлявая противная мулатка, накануне давшая мне задание – чинить мокасины; работа явно женская и порученная мне с умыслом унизить и опозорить. Я, однако, не возражала. Даже была благодарна за то, что могла чем-то заняться – за два дня Селия в мою сторону почти не глядела. Я казалась себе изгоем, посторонней чужачкой. Между тем вокруг меня было неспокойно. В лагере, несомненно, что-то затевалось, но тайком, исподтишка. Меня откровенно задерживали: чалую лошадь куда-то запрятали, и я, боясь ответа, даже не решалась о ней осведомиться.
– Что такое? – спросила я у женщины, которую теперь узнала. – Что тебе нужно?
Я была сильно раздосадована, поскольку за толчком ногой последовал пинок. Пробуждение было столь грубым и внезапным, что глаз сопроводила головная боль. К счастью, было темно, и жаба осталась незамеченной.
– Он тебя требует, – услышала я. – Говорит, ты поедешь с ним верхом.
– Кто?.. Кто это говорит?
Но мне было понятно и так. Оцеола.
Он возвратился в лагерь предшествующей ночью. Совет держали за пределами лагеря, и все это время Селия тоже отсутствовала. Прислуживала она там или же была посвящена в секретные планы – сказать не могу.
Но зачем воину понадобилась я? Вместо ответа я получила только новый пинок. Разумеется, мой глаз вспыхнул, будто факел на ветру.
– Скажи спасибо Лидди, что жив. Другим сегодня повезет меньше… Живо собирайся – поедешь верхом.
Я ненавижу охоту – и всегда ненавидела. Ни разу в жизни не целилась в живое существо. До того дня. И только позднее узнала, чьей смерти стала очевидицей.
Уайли Томпсон. Агент по делам индейцев. Белый, руководивший переселением.
Именно Томпсон заковал Оцеолу в кандалы, лишил свободы и препроводил в тюрьму, когда воин пронзил ножом Договор Пейна об отселении. А теперь, когда час отмщения пробил, мне предстояло стать свидетельницей.
Мы – Оцеола, с которым мне пришлось делить седло, дабы я самовольно никуда не ускакала, и примерно дюжина воинов – пустились вскачь к Форт-Кингу. Я, разумеется, и понятия не имела, с какой целью, и вопросов не задавала, но долго гадать не пришлось.
По прибытии в Форт-Кинг я с изумлением увидела, что крепость не сдана. И никто ее не осаждал. Солдаты не спеша входили внутрь и выходили наружу, некоторые с оружием на плечах. Гарнизон был усилен, это верно, однако в остальном обстановка выглядела нормальной… Могла ли я вырваться от индейцев, чтобы остановить людей Дейда, шедших через мятежную индейскую территорию спасать солдат, в спасении не нуждавшихся? Могла ли?.. Хотела ли?.. Должна ли была?.. Вихрь этих мучительных вопросов терзал меня все эти долгие часы до полудня, пока мы таились в кустарниках, менее чем в сотне ярдов от крепости.
Я понимала, что явились мы сюда не для торговли, не для переговоров. Тихонько подкрались, молча наблюдаем, воины держат наготове ножи и винтовки… Я понимала это, видела и мало-помалу должна была признать: да, мы пришли убивать.
Оцеола постоянно находился рядом со мной. Прочие рассыпались по зарослям, выбрав наиболее удобные точки. Кое-кто пристроил винтовки на ветках. Кое-кто расположился на земле плашмя. Все дула были направлены на дом маркитанта, рядом с крепостью; и мой взгляд устремился туда же.
Там обедали. Я без труда опознала нашу мишень. Томпсон был в униформе высшего чина и находился в центре внимания – ему первому подавали блюда, он первым приступал к еде и первым начинал разговор. Его сотрапезники сидели за круглым столом – некоторые в военной форме, другие в штатском. Прислуживали два белых мальчика, подчинявшихся толстой негритянке. Они ставили блюда на стол и следили, кому что надобно. Мне все было видно через открытое окно с рамами, затянутыми ситцем.
Когда едоки, покончив с обедом, блаженно откинулись на спинки кресел, потягивая из бокалов, Оцеола протянул мне винтовку. Я отказалась ее взять. Возьми! – одними губами приказал он. И мне пришлось и взять винтовку, и расположить ее так, как мне было предписано. Теперь я видела Томпсона ясно, более чем ясно, – через перекрестие, доживающим последние минуты жизни.
Руки скользили по гладкой стали. Я вдыхала запах пороха, ощущала тяжесть заряженной пули. В нос разило лесной гнилью.
Мы пролежали на земле так долго, что нас атаковали мелкие насекомые. По спине у меня ползла какая-то многоножка, и, хотя затевали убийство мы, мы сами и стали бы первыми жертвами – стоило только пошевелиться.
Внезапно деревья обсела стая птиц – нет, не птиц. Это зазвучал боевой клич, похожий на птичий свист. Призыв к началу схватки – белые люди готовились встать из-за стола.
Сначала мне показалось, что мы терпим неудачу (и очень на это надеялась), поскольку Томпсон исчез из поля зрения. Однако он тут же вновь появился на крыльце. Чтобы довольно потянуться. Предаться пищеварению. Раскурить в компании сигару. И умереть.
Я похолодела, услышав, как взвели сначала один курок, потом второй, третий… Это походило на треск сучьев под ногами.
Безмолвие нарушил первый выстрел – Оцеолы.
Оглушенная, я покрепче стиснула в руках винтовку, всмотрелась в прицел. Первая пуля разорвала голубую нашивку на груди Томпсона, вторая расколола череп надвое, мозг брызнул на стоявшего рядом с ним маркитанта.
Оцеола, вдруг вскочив на ноги, издал столь пронзительный крик, что я кубарем покатилась от него в сторону. Он выстрелил снова. Я увидела невооруженным глазом, как вокруг крепости забегали люди. Сверху указывали на кустарники, на нас – на меня! Я плотно прижалась к земле, вскинула винтовку и через прицел различила внутри дома женщину и мальчиков. Она торопливо подгоняла их укрыться в помещении, похожем на кухню, где, как мне подумалось, они будут в безопасности.
О, но потом в поле моего зрения попали мои недавние спутники, мароны и семинолы. Они вскочили на крыльцо и ворвались в дом. Какая судьба постигла женщину и мальчиков, поведать не могу. Я поискала их взглядом, но вместо того увидела смерть солдата. Стоя у окна, он взмахнул руками. Сдавался в плен? Нет, рванулся в распахнутое окно, однако из невидимого ружья грянул выстрел, превративший его лицо в окровавленное месиво.
Оцеолу я видела тоже через прицел. Он орудовал ножом над распростертым Томпсоном, затем с громким возгласом распрямился, демонстрируя некоему небесному наблюдателю скальп белолицего.
Двое – старый и молодой, один в униформе, другой в штатском, – столкнулись с Оцеолой лицом к лицу на крыльце. Оба были безоружны. Семинол жестом показал им на крепость: Бегите! Они бросились бежать, поскальзываясь на залитых кровью ступенях, но в пятнадцати шагах от ворот крепости рухнули, подстреленные, на землю.
Сотрапезники Томпсона также были перебиты, и с ними жестоко расправились. Раненных пулей закололи ножами, раненных ножом пристрелили. Оскальпированные головы размозжили прикладами винтовок. Через то же самое окно я видела, как опустошали полки и поджигали дом. Выбежав наружу, воины ринулись к зарослям. У многих руки были в крови. Некоторые тащили трофеи. Один из индейцев прижимал к груди две бутылки вина.
