В гольф Гарри играет сегодня плохо: когда он устал, то слишком резко размахивает рукой, вместо того чтобы плавно вести по воздуху клюшкой. Держи запястье, не крути им. Не раскачивайся на пальцах — представь себе, что ты носом прижался к стеклу. Думай, что ты на рельсах. И идешь по ним. Все эти рекомендации сегодня мало помогают — утро тянется бесконечно между жадными крыльями коралловых джунглей, на зеленых лужайках в буграх, точно они сшиты из кусочков, хотя он полагает, что это вообще чудо, чтобы под таким солнцем могла сохраниться зеленая трава. Он ненавидит Уэбба Мэркетта за то, что тот сегодня бьет без промаха, если лунка находится в пределах двадцати футов. Ну почему этот жилистый старый петух не только имеет такую фантастическую пышечку жену, но еще и обыгрывает его в гольф? Гарри жалеет, что нет Бадди Инглфингера — в его присутствии Гарри чувствует себя королем. А у Ронни волосы такие редкие да еще такой высокий лоб, что, когда он нагибается для удара, голова его выглядит этаким розовым яйцом. Размахивает руками, точно обезьяна, волос на голове почти нет, зато плечи ужасно волосатые — и как только Тельма терпит его? Женщины, они, видно, с чем угодно готовы мириться, лишь бы мужик был хорош в постели. И снова в голове Гарри возникает мысль о трехстах долларах, которые он продул за вчерашнюю ночь, а ведь его отец полтора месяца потел бы за такие деньги. Бедный папка, не дожил он до этих времен, когда деньги стали бумажками.
Однако днем, после двух коктейлей и сандвича с крабовым салатом, на душе у Гарри становится повеселее. Компания решает взять напрокат три маленькие яхты, все разбиваются на пары, и Гарри оказывается вместе с Синди. Они никогда не плавали под парусом, поэтому Синди, стоя по грудь в воде, отлаживает руль, а он сидит наверху сухонький и держит концы, управляющие полосатым треугольным парусом, который, на взгляд Гарри, недостаточно прочно прикреплен к двум алюминиевым трубкам — они постукивают друг о друга, парус хлопает на ветру, надувается то в одну сторону, то в другую. Все сооружение кажется на редкость хрупким. На станции заставляют надеть черный резиновый спасательный жилет, и Синди выглядит в нем презабавно — с этой своей короткой стрижкой она кажется женщиной-полицейским, каких показывают по телевидению, или женщиной-водолазом. До сих пор он не замечал, какие у нее черные и густые брови: они устремлены друг к другу и почти цепляются на переносице, пока ей не удается наконец выправить руль. Тогда со вздохом облегчения она подтягивается и ложится плашмя на борт — при этом груди ее сплющиваются, так что видно, какие они белые там, куда не добралось солнце, а ноги бьют по воде, и над краем яхты показывается обтянутый черной блестящей материей зад, — нет, слишком много в этой женщине плоти для такой лодчонки, и она резко накреняется. Гарри хватает Синди за руку выше локтя и втаскивает, в этот момент нижняя трубка, на которой укреплен парус, разворачивается и хлопает его по затылку. Синди, не выпуская рукоятки руля, выхватывает у него концы и кричит: «Шверт, шверт», но он не сразу понимает, чего она от него хочет. Ах, надо заткнуть в эту щель длинную доску, что у него под ногой; Гарри вытаскивает ее из-под ноги и вставляет в прорезь. Синди же, вместо того чтобы сказать спасибо, произносит: «А, черт!»
Скорлупа из плексигласа развернута параллельно берегу, где уже стоят полукругом зеваки-купальщики, и лодчонку с каждой волной все ближе прибивает к ним. Внезапно ветер надувает парус, туго натягивает его, так что трещит алюминиевая мачта, и они начинают медленно подпрыгивать на волнах в направлении мыса, который закрывает справа бухту.
А как только ты сдвинулся с места, то уже не ощущаешь скорости — на воде ведь нет опознавательных знаков. Гарри сидит ближе к носу, пригнувшись, чтобы его снова не ударило трубкой по голове. А Синди, сидя, точно йог, в своем тугом спасательном жилете и бикини, центральная часть которых едва прикрывает ее промежность, следит за рулем и наконец впервые улыбается:
— Гарри, тебе вовсе не обязательно держать шверт: мы вытянем его, только когда пристанем к берегу.
А берег, пальмы, бунгало — все стало крошечным, точно на открытке.
— Ничего, что мы так далеко заплываем?
Она снова улыбается:
— Мы вовсе не далеко.
Веревки впиваются Синди в руки, яхта накреняется. Вода здесь уже не зеленоватая, как сетчатая дыня, а зеленая, как желчь, даже местами, в водоворотах, — черная.
— Значит, не далеко, — повторяет он.
— Взгляни туда. — А там виднеется парус не больше гребешка на волне. — Это Уэбб с Тельмой. Они куда дальше нас.
— Ты уверена, что это они?
Синди становится жаль его.
— Мы сменим галс, когда подойдем к тем скалам. Ты понимаешь, что значит сменить галс, Гарри?
— Не совсем.
— Повернуть. При этом гик-трубка с парусом тоже повернется, так что смотри, чтоб тебя не ударило.
— Как ты думаешь, тут есть акулы? — А все-таки обстановка создалась интимная, твердит он себе: они вдвоем, и те же брызги окатывают ее и его, а ветер и плеск воды заглушают все звуки, и ее плечо блестит, словно отлитое из металла, в безжалостном свете добела раскаленного солнца; вдруг в его памяти встает солнце, к которому он привык с детства, — оранжевое, расплывшееся.
— А ты видел «Челюсти», фильм второй? — спрашивает она.
— Тебе не кажется, что в наше время идут сплошь многосерийные фильмы? — в свою очередь, спрашивает он. — Точно у людей вдруг иссякла фантазия. — Он настолько физически измотан и так устал от долго сдерживаемого желания, что ему вдруг становится безразлично, останется ли он жив среди этих неукротимых стихий. Здесь даже солнечные блики на воде кажутся жестокими, словно само небо посылает на землю зло, они как пламя, вырывающееся из-под крыльев садящегося самолета.
— Меняем галс. Приготовится, — говорит Синди. — Поворот оверштат.
Он пригибается, и гик проходит над его головой. Он видит еще один парус — это Ронни и Дженис плывут к горизонту. Похоже, она сидит на корме и держит руль. Когда она успела этому научиться? В каком-нибудь летнем лагере. Надо с самого начала быть богатым, тогда будешь пользоваться жизнью на всю катушку.
— А теперь, Гарри, — говорит Синди, — садись на руль ты. Это несложно. Вон та тряпочка, что висит на верхушке мачты, называется вымпелом. Она показывает, откуда дует ветер. А потом — следи за волнами. Надо, чтобы парус стоял под углом к ветру. Передний край паруса ни в коем случае не должен хлопать. Это называется идти в бейдевинд. Значит, ты идешь прямо против ветра. Ты отжимаешь от себя румпель, отжимаешь его от паруса. Ты это почувствуешь, обещаю. Раздвинуть румпель и линь — все равно что разомкнуть ножницы. Лихо. Да ну же, Гарри, ничего не случится. Давай меняться местами.
Им удается удачно провести эту операцию — правда, лодка под ними раскачивается, как гамак. Маленькое облачко набегает на солнце, окрашивая воду в темные тона, потом вдруг снова отдает ее солнцу. Гарри берется за руль и пытается найти нужное положение, пока ветер не становится попутным. И тогда это уже настоящее удовольствие: парус и руль тянут яхту вперед, невидимый морской бриз подталкивает ее, расстояния сокращаются и уже не кажутся такими безнадежно огромными, когда ты хозяин положения.
— Ты отлично справляешься, — говорит ему Синди; она сидит скрестив ноги, и ему видны подошвы всех пяти пальцев на ее голой ноге, тонкая голубоватая кожа здесь вся в морщинах, самый маленький, такой милый пальчик плотно прижался к соседу, точно пытаясь спрятаться. Синди доверяет ему. Гарри ей нравится. Теперь, немного освоившись, он уже осмеливается командовать яхтой и больше и больше натягивает парус, так что брызги летят мимо, а ладонь начинает гореть. Земля скачками приближается к ним, вот они почти достигли ее, как вдруг, нацеливаясь на то место, где уже причалили Дженис и Ронни и вытащили на берег свою лодку, он чуть-чуть отпускает парус, и ветер, налетев сзади, мигом надувает его; нос яхты в ярости резко зарывается в волну, и вся скорлупка, накренившись, черпает воду, а они с Синди соскальзывают с палубы, запутавшись в концах. Над головой смыкается прозрачная, вся в прожилках, толща воды. «Воздух!» — мелькает паническая мысль, и он выныривает — в глубокой тени яхта громадой вздымается над ними. Возле него в воде — Синди. Задыхаясь, желая как-то загладить свою вину, он обнимает ее. Такое ощущение, что в руках у него акула, скользкая и шершавая. Их резиновые жилеты, набитые поролоном, сталкиваются под водой. Каждый волосок на бровях Синди сверкает при этом странном освещении, среди рожденных волнами теней и тишины — ветра ведь не слышно, только вода слегка пошлепывает по плоскому днищу яхты. Синди с гримасой отталкивает его, глубоко вбирает в себя воздух и ныряет под яхту. Он пытается последовать за ней, но жилет выбрасывает его назад. Он слышит, как она пыхтит и плескается по другую сторону торчащего вверх шверта, сначала хватается за него, затем взбирается наверх, встает на него ногами, и лодка возвращается в нормальное положение, а с полосатого паруса, пересекающего солнце, летят крупные жемчужины воды. Гарри залезает на борт, и Синди ловко подводит яхту к берегу.
