Хью рванул дверцу кабины, благодаря Бога, что стекло не заклинило. Он был так близко к морю, что приходилось действовать, как часы. Это сработало. Как только он прекратил управлять самолетом, двигатель «харрикейна» заглох, и самолет лениво стал заваливаться на бок. За минуту до того, как нос истребителя наклонился вниз и он полетел в море, как подбитый фазан, Хью выпрыгнул.
Его дыхание перехватило от толчка, когда парашют раскрылся, и через мгновенье он погрузился в воду. Несколько минут он плавал в воде, пытаясь освободиться от парашюта и накачать воздух в спасательный жилет, молясь, чтобы он не оказался поврежденным.
Истребителя нигде не было видно; должно быть, он ударился о воду и затонул. Хью с облегчением увидел, что и «Юнкерс-88» исчез из поля зрения. Пилот понимал, что он беспомощно барахтается в воде, его могут и подстрелить.
После шума и беспорядочных действий в последние полчаса тишина открытого моря давила на уши. Вокруг расстилался бескрайний водный простор.
Неожиданно Хью осознал, в какое трудное положение он попал. Только команда немецкого бомбардировщика знала, что он выпрыгнул из «харрикейна» на парашюте, но вряд ли они станут докладывать об этом кому-нибудь, кроме как своему офицеру разведки в эскадрилье. Если и придет спасательная команда, то ее пошлют немцы. Если…
Хью мгновенно охватила паника, и он, используя руки как весла, стал лихорадочно вращаться в воде, пытаясь увидеть горизонт. Море было безжизненно и, скорее всего, останется таким. Это ведь не относительно узкий Ла-Манш, в котором малейшее движение замечалось как с немецкой, так и с британской стороны. Он сделал вынужденную посадку недалеко от вод Атлантики, где не было регулярных водных путей и самолеты тоже пролетали не часто.
Пугающая мысль, и Хью отказался развивать ее дальше, прикидывая, что может с ним произойти. Он уже начинал чувствовать холод и попытался шагать в воде, чтобы сохранить циркуляцию крови. Скоро наступит темнота, и это будет самое трудное время.
Хью не помнил, как наступил рассвет. Это была самая длинная ночь в его жизни. Ног он не чувствовал. И, хотя пытался заставить их двигаться, на самом деле не понимал, подчиняются ли они его приказу. Временами он проваливался в небытие, терял сознание, но полностью этого не осознавал. И его мозг начал играть с ним шутки. Ночью он слышал странные звуки — звуки, которых быть не могло. Голоса из прошлого, из его детства. А однажды ему почудилось, что Эльза Росс зовет его приехать в Шотландию и сновать посетить Ратаган.
Хью окоченел, конечности его совершенно онемели, провалы в бессознательное состояние теперь длились гораздо дольше, но он никак не мог этому противостоять.
Странные звуки вернулись: голоса и звук работающего мотора вдали. Он представил, что кто-то был в воде с ним рядом, поддерживая его, поднимая его… Неожиданно Хью понял, что это уже не игра воображения. К его губам поднесли бутылку, и он задохнулся от незнакомого вкуса виски — ирландского виски.
Лежа на койке, которая раскачивалась в такт движению лодки по морским волнам, Хью изо всех сил старался улыбнуться склонившимся над ним людям. Они были одеты как рыбаки, и все вокруг было полно запахом рыбы — видимо, он находился на траулере.
— Вы говорите, что вас сбили вчера? Господи Исусе! Для меня и десяти минут хватило бы побывать в этой воде. И что бы вы делали, если бы мы не обнаружили вас?
— Мне пришлось бы умереть. — Хью обнаружил, что ему трудно говорить, потому что его губы были сухими и потрескались, он пробыл в холодной воде на холодном ветру более четырнадцати часов.
— Наверняка, — сказал один из рыбаков, — но ведь мы вас нашли, поэтому не стоит больше говорить о смерти. Брайан, дай парню еще выпить, у него, небось, все, как в холодильнике, замерзло внутри после ночи в воде.
Хью не стал выдвигать никаких аргументов против выпивки. Он уже не был уверен, хочет ли оставаться трезвенником и далее. Кроме того, у него в желудке действительно было холодно, «как в холодильнике». Похоже, ему понадобится целая неделя, чтобы отогреть все тело.
Рыбак приставил бутылку к его рту и не отнимал ее, пока Хью не стал задыхаться. Он было хотел сделать жест, чтобы ее убрали, но его руки отказывались отвечать на команды мозга.
— У нас небольшая проблема. — Рыбак, который приказал дать Хью еще виски, оказался шкипером рыболовного судна. — Нам нужно еще пару дней порыбачить, до того как вернуться в бухту.
— В какую бухту? — с болью спросил Хью.
— В Бэллидонеган, в Ирландии. Вы этого места не знаете. А вы-то откуда? Вы — не англичанин?
— Нет, я — американец.
— Я бы спросил, ради чего вы сражаетесь на стороне англичан, если бы у меня не было двоих братьев, которые делают то же самое. Оба скорее сражались бы с англичанами, но они говорят, что немцев ненавидеть легче. — Неожиданная улыбка промелькнула на лице ирландского рыбака. — Я просто горю желанием посмотреть на лицо военного коменданта в Бэллидонегане. Он — единственный из всей семьи, кто не уехал в Америку. А тут вы. И что прикажете с вами делать — то ли отправлять на гауптвахту, то ли стать на вашу сторону. И нужно ли уведомлять посла, и какого — британского или американского? Ему придется проконсультироваться с Главным управлением, непременно, а он избегает его вот уже несколько лет!
Присутствие Хью в нейтральной Ирландии, да еще в военной форме, вызвало дипломатический фурор, но обстоятельства его прибытия в Бэллидонеган немедленно сделали его местной знаменитостью. Размещенный бесплатно в самой комфортабельной гостинице, он принимал людей, которые приходили, чтобы познакомиться с ним и пожать руку, из отдаленных мест, многие хвастали своими родственниками, которые «сделали себе состояние» в Америке.
Только спустя восемь дней после того, как он был сбит, Улисс Кадди, официальный представитель посольства Соединенных Штатов в Дублине, приехал в маленький городок. После поспешного представления, дипломат настоял, чтобы Хью сменил форму на плохо сидящий на нем гражданский костюм, а потом увез его, изо всех сил притворяясь, что толпы ликующих жителей были лишь игрой его воображения.
Кадди не делал попыток скрыть свое недовольство тем, что ему пришлось оставить благополучный Дублин, чтобы приехать в Бэллидонеган забрать Хью.
— Мысль о том, что придется возвращаться назад по этим отвратительным дорогам, заставляет каждую косточку моего тела стонать, — пожаловался он. — А что касается шума, который был поднят этим несчастным случаем, то должен вам сказать, что мы еще не получили официальной реакции Германии, а если брать во внимание неофициальную, то, возможно, правительство Соединенных Штатов окажется в затруднительном положении.
— Наверное, мне лучше было оставаться в самолете, когда он пошел ко дну, — саркастически заметил Хью.
— Лучше было бы, если б вы вообще не летали на самолете. Мы — нейтральная страна. Для правительства чрезвычайно затруднительно посылать свои извинения за своего гражданина, который воюет на стороне другой страны.
— Дания, Норвегия, Нидерланды, Бельгия и Люксембург тоже держали нейтралитет. И немцы захватили их как миленьких. Почему же, черт побери, нас должно волновать, что они подумают? А что касается Соединенных Штатов… если мы такие высокоморальные, то нам следовало бы вступить в войну, когда это сделала Британия. В любом случае, нам придется это сделать.
— Уж оставьте это решать президенту. Моя задача сейчас понять, как лучше выпутаться из создавшегося положения.
— Очень просто. Когда мы придем в Дублин, посадите меня на корабль, идущий в Англию. И если хотите, я забуду, что мы знакомы.
Улисс Кадди начинал раздражать Хью. Сомнительно, чтобы он когда-нибудь видел, как люди погибают в сражении, и маловероятно, что ему когда-нибудь придется это увидеть. Единственное, что имело значение в его ограниченном мирке, — это правила марионеточной политики.
