И вот, едва стемнело, Маруся провела Ленина за околицу; там ждали оседланные кони... Они пустились вскачь. «Как бы мне вежливо отделаться от этой твари?» — думал Владимир Ильич. Когда гермафродит не пел, его общество снова было Ленину противно; что б он ни говорил об отсутствии предрассудков — но терпимости всякого человека есть пределы...
— Извините, батенька, — сказал он, натягивая поводья, — но мне нужно направо, в Гуляй-Поле. А вы езжайте в Москву — это прямо и потом налево.
— Прощайте, — тихо сказала Маруся, — и благодарю вас. Вы пожмете мне руку? — она гибким движением перегнулась к нему с седла.
Ленин помедлил; потом нехотя протянул руку. Кони их стояли смирно и дружелюбно обнюхивали друг друга... И тут впереди раздались выстрелы и крики, и из зарослей на них выскочил конный отряд; знаков различия никаких не было... «Это еще кто такие? Неужели опять в плен возьмут!» — подумал Владимир Ильич; только сейчас он почувствовал, как сильно его утомили фронтовые приключения.
— Бегите! — крикнула Маруся. — Я их задержу!
Но он не мог бросить в беде товарища, каков бы тот ни был; он сорвал с плеча винтовку... Те открыли огонь; через миг уже тело Маруси, прошитое десятком пуль, безвольно свешивалось с седла... Ленин в очередной раз попрощался с жизнью, но вдруг услышал:
— Товарищи, не стрелять! Это же наш Ильич!..
То был разведотряд 14-й армии Уборевича. Командир отряда видел Ленина на митингах и узнал его; это спасло ему жизнь.
Тотчас же Ленина с почетом повезли в штаб армии; он только раз оглянулся... Маруся лежала на земле, прекрасные черные глаза ее были широко раскрыты, и по лицу уж ползала муха... «И где награда для меня, и где засада на меня — гуляй, солдатик...» Он в кровь закусил губу и отвернулся.
Заботясь о безопасности Председателя Совнаркома, красные не отпустили его ни в Гуляй-Поле, ни в Екатеринодар, и, какие чудеса изворотливости он ни проявлял, бежать от своих ему не удалось... Он вернулся в Москву, вернулся в свой кабинет, вернулся к привычной жизни. Большевики не поняли его, когда он стал убеждать их сдать Деникину Москву, и даже жена не поняла... Собственные министры вертели им, как вертят любые царедворцы любым государем; он не мог сопротивляться толпе... Наступление Деникина было отбито; хитрый Махно вновь перешел на сторону красных; с Колчаком вскоре было покончено; война продолжалась, но впереди маячила уже мирная жизнь и новая экономическая политика...
Поначалу воспоминания Владимира Ильича о козацкой вольнице и о золотых погонах были очень ярки, но постепенно они таяли в гуще повседневности и заволакивались туманом; в конце концов ему стало казаться, что все фронтовые приключения ему приснились во сне, в том самом страшном и прекрасном сне, без которого выносить явь было бы совершенно невозможно.
А может, это и был всего лишь сон, сон кремлевского мечтателя?..
Важнейшие искусства. Смерть на Кавказе. Старые друзья встречаются вновь. Призрак Кремля.
1
— Не ве-рю.
— Но, Владимир Ильич...
— Не верю, товарищ Вертов! — отрезал Ленин. («Господи, что за имечко — Дзига! Что за мода пошла на имена такие дурацкие!») — Вот когда я смотрю на Мэри Пикфорд в этой, как его... — Он досадливо прищелкнул пальцами, пытаясь вспомнить название фильмы, которую смотрел в прошлый четверг в «Первом показательном» — бывшем «Арсе», — где блондиночка Мэри танцевала на столе среди бутылок с шампанским так зажигательно. — Короче говоря, ей я верю: такие ножки лгать не могут. И Дугласу Фэрбенксу верю; а вашей «Киноправде», дорогой мой Дзига, не верю...
— Но почему?! — удивлялся режиссер.
— Потому что ваша правда скучная и никому не нужна. «Агитпоезд Троцкого!» «Выступление Рыкова на съезде профсоюзов!» Неужто вы думаете, что хоть один человек в здравом уме пойдет это смотреть? А со мной что вы делаете? Ну, кому это надо — смотреть, как я бегаю из угла в угол экрана с картонным бревном наперевес?!
— Вам, Ильич, никто не возбранял бегать с настоящим бревном, — сухо ответил Вертов, донельзя разобиженный.
— Да, двадцать дублей подряд! Вы бы хоть сняли меня верхом на белом коне, что ли... На кой чорт я вам отдал ателье Ханжонкова?! Народу нужен «Тарзан»; народу нужен «Мститель Зорро»; народу нужна «Дама с камелиями»... А это... — Ленин не стал договаривать и лишь махнул рукой. Он уже отчаялся справиться со своим придворным синематографистом.
Досада его, впрочем, была неглубока. Куда печальней было другое. Товарищи, за годы военного коммунизма безнадежно развращенные талонами и карточками, сопротивлялись новшествам что было сил, крутили пальцем у виска, в пылу споров обзывали его толстопузым буржуем и ревизионистом; он бы не выдержал, наверное, этого противостояния, если б умница Бухарин не поддержал его. Может, удастся вернуться к старому, только без прежних глупостей вроде самодержавия и цензуры. Откроем казино, коммерческие магазины, кафешантаны... назовем «Новая экономическая политика»... и постепенно, постепенно... Одно угнетало его: Инесса не увидит всей этой красоты и благополучия. Никогда он не войдет под руку с нею в модную лавку, никогда не скажет угодливому официанту принести устриц и шампанского во льду, никогда не сожмет ее маленькой ручки в полутьме кинозала, никогда, никогда!
Осенью двадцатого года у Инессы обострилась почечная болезнь, и Ленин уговорил ее поехать на курорт. Путь в Европу был закрыт — после скандалов и восстаний, устроенных большевицкими эмиссарами, любой приезжий из красной Москвы неизбежно оказался бы в тюрьме. Оставался Кавказ: хотя там и бесчинствовали чеченские абреки, но воздух и минеральные воды были по-прежнему целебны. Ильич с товарищами долго думали, кого отправить с Инессой для ее безопасности. Дзержинский предлагал Кобу — тот ужасно раздражал его тем, что всюду ходил за ним и вслушивался в каждое слово, словно стараясь запомнить. Ленин не хотел оставлять любимую женщину на попечение рябого идиота, у которого неизвестно что на уме. Если бы приставить к Кобе кого-нибудь поумнее...
Тут под окнами Кремля раздался веселый голос:
— А вот камо петрушка, укроп, кинза! Лючший зэлэнь, налетай, покупай!
— Камо! — закричали все хором и бросились на улицу. У кремлевской стены с лотком зелени и правда стоял давно потерянный Камо-Тер-Петросян, отважный исполнитель эксов. Оказалось, он долго маялся в немецкой лечебнице, потом сумел бежать, добрался до родной Армении, но не поладил там со взявшими власть дашнаками и опять побежал в Москву. Без лишних слов ему доверили охрану Инессы, вручив заодно чемодан с золотом для установления на всем Кавказе советской власти. На всякий случай — мало ли как годы скитаний повлияли на человека? — Кобе велели следить за ним. Усердно кланяясь, дурачок согласился.
Под перестук колес Инесса сладко заснула. Ей снилось, что они с Ильичом снова в Женеве, им хорошо вместе, и тут же Надя, Луначарский, Шурочка Коллонтай, и все такие добрые и веселые, даже страшный Феликс улыбается, и все пьют шампанское и говорят: «Давайте не поедем в эту холодную Россию, пусть она живет спокойно, без всяких революций!» Разбудил ее робкий стук в дверь. Инесса не желала расставаться с приятным сновидением, но стук раздался снова, уже громче.
— Да-да, войдите! — отозвалась она. В дверь купе просунулась голова Кобы, почему-то в фуражке проводника.
— Таварыщ Инэсса, нэ жэлай ли чай, чурчхела, мандарин?
— Спасибо, товарищ Коба. Если можно, принесите чаю.
Коба принес вместо одного стакана чаю два и по-хозяйски расселся напротив, шумно отхлебывая и исподлобья поглядывая на нее желтыми волчьими глазами. Инессе стало неуютно, и, чтобы рассеять напряженность, она спросила:
— А у вас, товарищ Коба, остались на Кавказе родные?
— Мамка старый, — сказал Коба, наморщив низкий лоб и словно что-то припоминая. — Гори жывет.
Инесса не знала, что это название города, и решила, что мамка, мол, живет в горе — и немудрено, с таким-то сыном.
— Жэна помер, сын Яшка, — продолжал дурачок. — Нарком нужен другой жэна, красивый.
— Конечно, вы мужчина видный и при должности. За вас любая пойдет, — она по привычке пыталась кокетничать, чтобы обратить разговор в шутку. Но желтые глаза Кобы оставались серьезными.
— Любая нэ нужэн. Баба глупый, жадный. Таварыщ Фэликс вэрно гаварыт: «Плох тот революционер, который отдает себя семье. Партия — это орден меченосцев, и в ней нет места личным привязанностям». — К изумлению Инессы, эти слова были сказаны безо всякого акцента... вернее, со слегка шипящим польским акцентом Дзержинского. — Удывылась? — Коба вновь заговорил своим привычным голосом. — Думала, Коба дурак, да? Всэ думают, и пускай. Коба еще им пакажэт. Ильич старый, скоро Ильич нэт — а Коба есть. Таварыщ Инэсса будэт новый муж.
