– Киона, я так сильно сама на себя сержусь! – простонала Эрмин. – Я была рядом с ней, но даже не смогла попрощаться.
– Иди ко мне, я тебя обниму. Знаешь, плачь, сколько хочешь. Может, тебе станет от этого легче.
Киона привлекла к себе Эрмин и обняла ее. Как это уже было в случае с Эстер, она попыталась прибегнуть к своим неистощимым запасам сострадания и безграничной любви в надежде на то, что ей удастся ослабить мучения своей сводной сестры.
– Не забывай последние слова нашей маленькой Лолотты. Она была очень красивой в платье из зеленого муслина. Она вся сверкала на солнце и была молодой и радостной – клянусь тебе! Она сказала мне, что больше уже не придет. Я почувствовала, что ее охватило чувство внутреннего умиротворения.
– Если послушать тебя, то создается впечатление, что она хотела умереть и ей было наплевать на то, что она уходит, оставляя нас горевать по поводу ее безвременной кончины!
– Ей не хотелось жить без любви Людвига, а над этой любовью, как она чувствовала, нависла серьезная угроза, – тихо сказала Киона.
– Господи, ну как такое могло произойти?! – воскликнула, всхлипывая, Эрмин. – Я до сих пор еще не могу понять, что привело к трещине в их отношениях там, в Германии. Как она могла изменить такому хорошему, красивому и ласковому мужчине, как Людвиг? Она заявляла, что он часто оставлял ее одну, что она чувствовала себя одинокой, но ведь и Тошан часто оставлял меня одну. Он с самого начала войны отправился на фронт, причем это произошло вскоре после того, как я потеряла ребенка. Я тем не менее Тошану не изменяла.
Киона, еле удержавшись от ехидной улыбки, прошептала:
– Это верно, Мин, ты ему не изменяла, потому что, хотя ты и пыталась это сделать, у тебя ничего не получилось.
– Черт побери, с тобой невозможно спорить! – посетовала Эрмин. – Если я и сделала тот неверный шаг, то у меня в любом случае больше оправданий, чем у Шарлотты. Киона, ты должна знать, что мне тебя жалко. Как ты выдерживаешь то, что можешь читать наши мысли и знать о нашем вранье, наших ошибках и секретах? Тошан стал защищать тебя вчера, когда заставил меня лечь в постель и проглотить эту дурацкую таблетку. Он сказал правду. Было бы нелепо пытаться относиться к тебе как к обыкновенному человеку. Прости меня, я погорячилась во время вчерашнего невеселого ужина.
– Я не могу тебя прощать, потому что я тебя ни в чем не упрекаю. Может, выпьем крепкого кофе или чая с бергамотом? Сегодня утром тут удивительно тихо. Мирей не спускается на кухню со второго этажа, Лора тоже, да и дети всё еще спят.
– Еще слишком рано. Я вообще-то поднялась, чтобы выпить чаю, а то у меня во рту пересохло. Тошан, наверное, лег вчера очень поздно: он даже не пошевелился, когда я вылезала из постели.
– Давай воспользуемся тем, что нам никто не мешает, – сказала Киона, соскакивая с дивана. – Я обещала детям, что устрою для них сегодня после обеда кукольное представление при помощи тех кукол и декораций из папье-маше, которые Лора подарила в прошлом году Констану. Мне еще нужно найти этих кукол на чердаке.
Она протянула руку Эрмин, и та, почувствовав облегчение, посмотрела на нее ласковым взглядом.
Час спустя Киона уже шла по берегу озера. Она только что вышла из кухни, в которой собрались все проголодавшиеся домочадцы. Мирей и Лора разрывались на части, пытаясь одновременно накормить завтраком Одину, Мадлен, четырех малышей, сестер-близняшек, Тошана, Жослина, Мукки и Луи. А вот Людвига на кухне не было.
– Я слышал, как он поднялся очень рано, – пробурчал Луи, проснувшийся в дурном расположении духа.
– Пойду его поищу, – сказала Киона равнодушным тоном. – Он вряд ли ушел куда-то далеко.
Акали тут же пообещала ей присмотреть за Аделью и Констаном, поскольку Эрмин поднялась на второй этаж, чтобы привести себя в порядок и одеться.
«Весь мой клан собрался в Робервале!» – подумала Киона, наслаждаясь своей прогулкой, в которой компанию ей составлял лишь фокстерьер.
Она забавлялась тем, что придумывала для каждого его роль – так, как будто они собирались жить вместе в глубине леса. «Тошан и Мукки были бы охотниками, Одина – старейшиной и знахаркой, Эрмин, конечно же, пела бы для всех, а папа… Хм, а какая польза могла бы быть от папы? Он разводил бы огонь и поддерживал его. Мадлен и Акали присматривали бы за детьми, а Лоранс рисовала бы красивые узоры на шкурах, из которых были бы сделаны наши вигвамы и туники. А вот чем могла бы заниматься Нутта, я не знаю… Возможно, она ловила бы лососей и собирала бы ягоды. Что касается Лоры, то она провозгласила бы себя вождем нашего племени… Остается Луи. Ага, я и его отправлю ловить рыбу, хотя и сомневаюсь, что он что-то поймает: уж больно он неловкий и нетерпеливый».
Фокстерьер начал лаять, но как-то так беззлобно, даже по-дружески. Киона, оглядевшись по сторонам, заметила, что вдалеке выходит из воды какой-то мужчина, одетый в полотняные шорты. С шорт стекала вода. Шевелюра мужчины была зачесана назад. Несмотря на то, что расстояние от Кионы до этого мужчины было довольно большим, Киона была уверена, что это не кто иной, как Людвиг. Она узнала его по фигуре и по легкой, почти женской походке. Киона увидела, как он натянул свитер и стал вытирать голову полотенцем.
«Я забыла причислить и его к нашему клану. Да и про саму себя забыла. Пустяки! Это ведь была всего лишь детская игра!» – подумала Киона.
Она подошла к Людвигу, но намного раньше к нему подбежал Фокси, взбудораженный ветром и акробатическими полетами недоступных для него чаек, в чьи крылья он с удовольствием вцепился бы зубами.
– Доброе утро! Все завтракают! – сказала она. – Адель спросила меня, куда ты подевался. Она, похоже, волнуется. Ей нужно уделять внимание, потому что она очень впечатлительная! Раз у нее уже нет матери, она еще больше, чем раньше, нуждается в отце.
Людвиг посмотрел на Киону ошеломленным взглядом и сказал в ответ странные слова:
– А еще она нуждается в Кионе, которую мать Адели попросила позаботиться о своих детях. Ты сама вчера это сказала. Почему же ты тогда пошла искать меня, вместо того чтобы остаться с Аделью?
Киона, удивившись такому заявлению Людвига, ответила резким тоном:
– Я поднялась с постели первой и уже успела выпить кофе и съесть бутерброд. Поверь мне, сегодня утром о твоих детях есть кому позаботиться.
– Не сердись, Киона, я просто немножко тебя поддразнил. Воспринимай мои слова как шутку. Я удрал сюда, потому что мне захотелось поплавать. Это очень полезно для здоровья.
Киона знала, что он говорит правду. Смущаясь из-за того, что слегка вспылила, она улыбнулась Людвигу с извиняющимся видом.
– Кроме того, хотя я не осмелилась сообщить об этом вчера вечером своим родственникам, Шарлотта попросила меня позаботиться и о тебе. Так что если кому-то следовало отправиться тебя разыскивать, так это мне, – попыталась, в свою очередь, пошутить Киона.
Людвиг присел на песок и скрутил себе папиросу. Киона осталась стоять и повернулась к огромному озеру Сен-Жан.
– Это вообще-то странно! – сказал Людвиг.
– Да, я знаю. Я сидела на пляже, а Адель и Томас забавлялись тем, что бросали гальку в озеро. И тут вдруг я услышала голос Шарлотты. Она звала меня по имени. Шарлотта предстала предо мной в зеленом платье – том самом платье, в котором мы ее похоронили. Она была очень красивой, а на лице у нее было безмятежное выражение.
Киона вкратце пересказала Людвигу свой диалог с усопшей, упомянув о том, что Шарлотта уже больше никогда не будет появляться перед ней, Кионой.
– Она вела себя так, как будто хотела побыстрее вознестись на небо и получить там небесное прощение, о котором нам ничего не известно.
– Мне было очень интересно все это узнать. Спасибо тебе. Имей в виду, что я никогда не подвергал сомнению то, что ты говоришь. Никогда. Ты – медиум, а медиумы могут общаться с мертвыми.
– А ты хоть и не медиум, но все же смог узнать жуткую правду об истинной причине этих преждевременных родов. Как у тебя это получилось? Я прочла о том, что ты знаешь правду, в твоих мыслях.
– Когда я пришел сообщить Онезиму, что его сестра мертва, он выбежал из дому. Иветта удержала меня за рукав рубашки. У нее на лице было какое-то безумное выражение. Она заикалась и дрожала. Она сказала мне, что это ее вина, потому что она посоветовала Шарлотте вытолкнуть из себя плод и объяснила, как это сделать. Она попросила меня простить ее и не выдавать никому эту тайну. Я пообещал ей никому ничего не рассказывать и ушел злой как черт. Я до сих пор еще злюсь, Киона. Я отправлюсь работать с Тошаном, потому что мне нужно уехать из этого места. Осенью я напишу своим родителям, сообщу им, что овдовел, и попрошу денег на дорогу обратно. Хочу вернуться в Германию и воспитывать своих детей у себя дома, в кругу своих кровных родственников. В Квебеке мне больше делать нечего.
Киона постаралась остаться невозмутимой, несмотря на недомогание, которое начало одолевать ее и с которым она стала изо всех сил бороться. Это недомогание заключалось в том, что ей, как частенько бывало раньше, становилось то жарко, то холодно, в ушах гудело, а к горлу подступил ком.
