Она очень устала. Она присела на каменную ступеньку какого-то парадного, и холод мрамора пополз по телу, заволакивая сердце. Она заплакала. В третий раз в этот день. Сжимая в руке веточку акации. И плакала долго — безутешно, горько и сладко.
А в это время Калерия Игнатьевна кричала в телефонную трубку:
— Она сошла с ума, я вам говорю! Немедленно найдите ее, уложите в постель и вызовите врача! И ни-ку-да,— слышите? — ни-ку-да не отпускайте ее завтра! Да-да, вероятно, это от перегрузки — она слишком усердно готовится к экзаменам!..
20
Мать встретила Игоря на пороге и теперь стояла перед ним, охватив ладонями свое искаженное страхом лицо; острые розовые ногти глубоко вдавились в мякоть щек; должно быть, все это время она выглядывала его, не отходя от окна.
— Все в порядке, мама.
Он не выносил мелодраматических сцен. Осторожно высвобождаясь от ее судорожных объятий, добавил холодно:
— А как насчет обеда?
Потом они сидели в столовой. Игорь с усилием глотал жесткие ломтики подогретого картофеля, не поднимая головы от тарелки. Бледное лицо его было непроницаемо. Только иногда что-то в нем вздрагивало, и он на мгновение прикрывал глаза.
Его бесили расспросы матери.
— Дай мне спокойно поесть,— едва сдерживаясь, попросил он. — Я не умею говорить с набитым ртом.
Она воскликнула:..
— Я так настрадалась... Ты меня совершенно не жалеешь...
Вот как! Значит это ему надлежит еще кого-то жалеть?..
Он почти с ненавистью взглянул на неё — плохо причесанную, истерзанную, измятую тревогой — опрокинул в рот стакан компота и не стал выбирать ягоды на донышке.
— Что же ты теперь будешь делать?..
— Спать.
Игорь брякнул первое, что пришло на ум, и дал поцеловать себя в лоб — дань, в которой он не мог отказать матери.
На секунду она задержала в своих руках его голову, с ласковой мольбой заглянула в глаза:
— Ты сказал мне правду, Игорь?.. Всю правду?..
Он заметил паутину морщинок, заткавшую ее виски, и — странно — почувствовал себя совсем взрослым рядом с маленьким, наивным ребенком. Но горечи, переполнявшей его, хватило только на шутку:
— Все к лучшему в этом лучшем из миров. Тебе не о чем больше беспокоиться.
Затворяя дверь в свою комнату, он слышал, как она уговаривала на кухне домработницу не греметь кастрюлями.
Палец соскользнул с гладкой кнопки на изогнутой ножке настольной лампы, не нажав.
Несколько мгновений он простоял неподвижно, всем телом впитывая утешающий покой темноты, и ничком бросился на кушетку.
Долго лежал с открытыми глазами.
Как ветер ворошит листы забытой на подоконнике книги, так память ворошила воспоминания, выхватывая из них обрывки событий.
Полночные споры, пьеса, ссора на острове... Проливной дождь на Собачьем бугре... Диспут... Комедия в пятой школе... Помои ядовитой клеветы... Бюро.. И завтрашний актив, конец которого нетрудно предвидеть... А там — исключат из школы, не допустят до экзаменов. К черту школа, к черту медаль, к черту институт, все — к черту, и — дорогу гасконцам! Куда?
И — ради чего? Ради чего все это?
Он впервые задал себе такой вопрос на бюро: зачем, ради чего сидит он перед людьми, которые его судят?..
Да, Бугров... С того дня, как они встретились, над ним повисло дамокловым мечом: а Бугров? Вдруг он сочтет его таким же, как все — мещанином, трепачом?.. Он делал все, что хотел Бугров. И даже сейчас... Один, в темной комнате с наглухо закрытыми ставнями, представляя, как он войдет завтра на трибуну, он ловил себя на, мысли: а Бугров?.. Какими глазами взглянет на него Бугров?..
Но разве не знал он раньше всю бесполезность, обреченность затей Бугрова?..
Нет. Нелепо думать, что ввязался он в эту историю из-за Бугрова...
Но тогда — ради чего?
Неужели ради того, что скажут все эти мамыкины, казаковы или еще там кто-нибудь, что скажут те, кого — каждого в отдельности — он ни во что не ставил?..
От мыслей, нахлынувших на него, ему стало жарко и беспокойно. Он перевернулся на спину и почувствовал, как в бок ткнулось что-то твердое. Игорь нащупал статуэтку Наполеона.
С тех давних пор, как Бугров его высмеял из-за этой статуэтки, она неприкаянно скиталась по всей комнате, кочуя из угла в угол. Игорь и теперь, ощутив ее чугунную тяжесть в своей руке, хотел по привычке зашвырнуть ее под стол, но вовремя опомнился. Даже в таком пустяке он привык повиноваться Бугрову!
Из передней донеслись голоса, громкие, возбужденные. Он с досадой узнал Мишку и Майю. Меньше всего хотелось бы ему сейчас встречи с ними! Он присел, затаил дыхание, прислушался.
— Игорь очень устал... А что же, по-вашему, он должен делать?..
В тоне матери раздражение. Она не пустит их. Игорь вскочил, распахнул дверь.
— Вот и он! — радостно вскрикнула Майя.
Они оба стояли у порога — дальше им путь преграждала Любовь Михайловна.
Мишка обиженно сверкнул стеклами очков.
— То-то же,— проворчал он,— а то спать... Выдумают же...
Мать делала ему какие-то знаки, но Игорь притворился, будто не замечает.
— Проходите,— сказал он угрюмо и пропустил Мишку и Майю вперед.
— Ты что, фотопленку проявляешь? — спросил Мишка, в темноте громыхнув о стул.
— Может быть,— сказал Игорь и щелкнул выключателем.
— Нет, в самом деле, чего ты? — проговорила Майя, жмурясь от яркого света.
Она присела к столу, Мишка, хмуро озираясь, стал с нею рядом.
Игорь с треском выдвинул нижний ящик стола, достал пачку папирос, присел напротив ребят на кушетку, закурил и выпустил из ноздрей дым двумя тонкими струйками.
Майе не нравилось, когда он курил. Она считала это пижонством. Но сейчас она ничего не замечала,
— Надо что-то решать, мальчики,— сказала она и взглянула на Игоря.— Мы были у Клима, его нет, мы его ждали-ждали, потом помчались к тебе. Надо что-то решать...
— Что? — спросил Игорь отрывисто.
— Ясно, что,— сердито сказал Мишка.— Надо спасать человека.
— Да? — холодно переспросил Игорь.— И как же мы будем спасать?
Мишкино лицо, погруженное в тень абажура, выглядело необычно суровым и строгим.
— Одни мы тут ничего не сделаем. Надо поднять ребят. Чтобы завтра все выступили и выложили всю правду. Все как есть... Там будут люди, они поймут!
— Да? — сказал Игорь.— Это кто же выступит? Эти бараны?
— Ребята,— сказал Мишка.
— Бараны,— сказал Игорь.
— Я говорю, ребята,— сказал Мишка.
— А я говорю — бараны,— сказал Игорь.
Они достаточно хорошо понимали друг друга.
Губы Игоря сложились в едкую усмешку.
Мишка достал из кармана платок и начал старательно протирать очки.
— Ты не прав, Игорь,— смущенно вмешалась Майя.— Ты же видел, никто ребят не тянул, они сами пришли в райком...
— А как же — бесплатное развлечение!
— И отправились к Вере Николаевне...
— А это помогло?..
— Они и сейчас не расходятся, ждут ее. Ты бы знал, как ждут!.. Мы не должны так плохо про всех думать...— она произнесла это мягко, тоном уговора.
Игоря взорвало.
— Что с вами? — сказал он ломким, вздрагивающим голосом.— У вас поотшибало память или вы превратились в сверхидиотов? Кто выступит завтра? На кого вы надеетесь? На тех, кто языком шевельнуть боялся — раньше, когда им ничто не угрожало?.. Теперь, теперь они выступят?.. Теперь, чтобы их вместе с нами поперли из школы?..
Его трясло от ярости.
Майя никогда еще не видала его таким.
Она вскочила, умоляюще прижала руки к груди.
— Ты не можешь так говорить, Игорь!
— А как же я еще могу говорить? Как?! Хватит! Мы достаточно жертвовали для этих баранов! Мы им верили!..
— Но кому же тогда еще верить, Игорь?.. Да, они растерялись тогда, у нас на диспуте, и все равно — они хорошие, честные ребята... Они... Я знаю, мои девочки все для меня сделают, и я для них...
— Сделают! А потом в записочке попросят извинения!
— Но это же один раз...
— А завтра будет второй! А потом — третий, десятый, сотый! Вы думаете, они ждут, что им скажет Вера Николаевна?.. Что она им может сказать?.. Они уже разошлись, они уже побежали сочинять свои завтрашние выступления. Завтра на активе они докажут свою высокую сознательность!.. Скоты!..
Игорь выронил окурок и затоптал его тут же, на ковре.
— Скоты! — повторил он, смакуя это слово.— Настоящие скоты — и ничего больше!
Майя отступила к стеллажу, сжалась; она смотрела на Игоря с изумлением, почти с ужасом. Мишка надел очки; придерживая рукой дужку, как бы желая разглядеть Турбинина получше, сказал негромко:
— Так что же ты предлагаешь все-таки делать?
— Теперь уже поздно об этом спрашивать.
— Поздно?
— Да, поздно!
— Что ты хочешь этим... этим сказать?
— Разве не ясно? Да, конечно, мы можем еще раз показать себя героями, разозлить Карпухина и всех, кто там с ним будет... Потом выступят... эти бараны... потопчут нас копытами. Потом мы торжественно, под барабанный бой, положим комсомольские билеты. Рядом с билетом Бугрова. Это вы хотите от меня услышать?..
