– А теперь очень жалею, что так поступил.
– Думается, Крамер жалеет еще больше, – заметил Том. – Ты, конечно, крепко его подловил. Я тут переговорил с А. Р. Батлером. Кстати, Батлер совсем не плохой мужик, когда узнаешь его поближе. Он сказал мне, что Крамер очень приличный чиновник – усердный, честный. По словам нашего ученого друга, “если вспомнить, сколько мы платим государственным служащим, то Крамеры нашей страны много лучше того, что мы заслуживаем”.
Элан промолчал.
– Как говорит Батлер, – не унимался Том, – Крамер уже получил одну нахлобучку за это дело – и не от кого-нибудь, а от самого премьер-министра. То, что произошло сегодня, на мой взгляд, вполне тянет еще на один нагоняй, и теперь ты, видно, сам догадываешься, что ты с ним сотворил.
– Мне просто стыдно, – с трудом выговорил Элан.
– Мне тоже, – угрюмо бросил Том.
От толпы, теснившейся вокруг Анри Дюваля, отделился Дан Орлифф и не спеша подошел к ним. Локтем он прижимал свернутую газету.
– Мы едем в отель к Анри, – объявил репортер. – У кого-то нашлась бутылка, и возникла неотложная потребность отпраздновать. Вы с нами?
– Нет, спасибо, – отказался Элан, а Том молча покачал головой.
– Ладно, – репортер, собравшись уходить, протянул Элану газету. – Дневной выпуск. Есть кое-что о вас, подробнее – в последнем выпуске.
Том и Элан проводили взглядом уводившую с собой Анри Дюваля группу. В центре ее энергично суетился рябой в верблюжьем пальто. Одна из женщин повисла на руке Анри. А он сиял счастливой улыбкой, наслаждаясь всеобщим вниманием. И даже не оглянулся.
– Пока дам ему волю, – сказал Элан. – А к вечеру разберусь с ним как следует, приведу его в чувство. Не могу же я предоставить его самому себе, взять и просто бросить.
– Желаю удачи, – сардонически усмехнулся Том.
– Да с ним все будет в порядке, – горячо запротестовал Элан. – Может, он прекрасно устроится. Ничего нельзя знать заранее, тем более предрешать заранее.
– Да, – согласился Том с некоторым ехидством. – Заранее предрешать нельзя.
– Если даже он сорвется, – стоял на своем Элан, – дело не в человеке, дело в принципе.
– Ага, – Том начал спускаться вслед за Эланом по ступеням. – Сдается мне, так оно и есть.
Сидя за тарелкой исходящих паром спагетти в итальянском ресторанчике около их конторы, Элан рискнул сообщить Тому печальную новость о гонораре. К его удивлению, Том воспринял ее довольно равнодушно.
– Я, вероятно, поступил бы так же, – признался он. – Не переживай, как-нибудь выберемся.
Элана охватила теплая волна благодарности. Застеснявшись собственной чувствительности и пытаясь ее как-то спрятать, он развернул оставленную ему Даном Орлиффом газету.
На первой странице был опубликован отчет о судебном слушании по делу Дюваля, не успевший, однако, вместить сообщение о приговоре суда и выходке Эдгара Крамера. В телеграмме Канэдиан Пресс из Оттавы говорилось о том, что премьер-министр сегодня днем выступит в палате общин с “серьезным и важным заявлением”, характер заявления оставался неизвестным, но, по слухам, оно связано с обострением международной обстановки. На отведенном для последних новостей месте в рамке помещались результаты скачек и отдельно короткое извещение: “Сенатор Ричард Деверо скоропостижно скончался сегодня утром, предположительно в результате сердечного приступа, у себя дома в Ванкувере. Ему было семьдесят четыре года”.
Дверь в особняк была открыта. Элан вошел. Он нашел Шерон в гостиной, одну.
– О Элан! – Она подошла к нему. Глаза у Шерон покраснели от слез.
– Я поспешил к тебе, как только услышал, – тихо произнес он.
Взяв ее под руку, Элан повел Шерон к кушетке. Они сели рядышком.
– Если не хочется говорить, давай помолчим, – предложил он ей.
После долгой паузы Шерон проговорила:
– Это случилось.., примерно через час после твоего ухода.
– Но ведь не потому, что… – начал он было виноватым тоном.
– Нет, – тихо и твердо прервала его Шерон. – У него уже прежде было два приступа. Мы уже год, как знали, что еще один…
– Понимаю, никакими словами не выразишь, – произнес Элан, – но я хотел бы, чтобы ты знала, как я сожалею…
– Я любила его, Элан. Он заботился обо мне с самого моего детства. Он был добрым и щедрым. – У Шерон перехватило горло, но она справилась с собой и продолжала:
– А я все знаю про эту политику – сколько в ней хорошего, но и подлости тоже. Иногда казалось, что дед просто ничего не может с собой поделать.
– Все мы одинаковы. Так уж, видно, мы устроены, – вполголоса успокаивал ее Элан. И подумал о себе и Эдгаре Крамере.
Шерон подняла на него глаза. Ровным голосом спросила:
– Я так и не знаю.., из-за всего этого… Ты выиграл дело?
Элан задумчиво кивнул:
– Да, мы выиграли, – но сам с уверенностью не мог определить, что он выиграл, а что потерял.
– После того как ты ушел сегодня утром, – осторожно начала Шерон, – дед рассказал мне, что произошло. Он понял, что не должен был обращаться к тебе с такой просьбой. И все собирался признаться тебе в этом.
– Теперь это не имеет значения, – попытался утешить ее Элан, жалея, однако, про себя, что был так груб с нею утром.
– Ему было бы приятно, что ты теперь знаешь об этом. – Глаза Шерон наполнились слезами, голос дрожал, – Он сказал мне.., что ты самый славный парень.., из всех, кого он знал.., что если я не.., вцеплюсь обеими руками.., и не выйду за тебя…
Рыдание сдавило ей горло. Она упала Элану на грудь.
Три двадцать. Осталось сорок минут.
В четыре часа дня одновременно в Оттаве и Вашингтоне будет обнародовано предложение о заключении союзного акта.
В палате общин нарастала напряженность. Сегодня утром офис премьер-министра дал понять, что будет сделано “серьезное и значительное заявление государственной важности”. Подробностей не сообщалось, и на Парламентском холме плодилось множество догадок и слухов.
Сама палата занималась своими обычными делами, однако подспудно ощущалось все нарастающее чувство ожидания. Места для публики были уже заполнены, опоздавшие неудачники толпились в холлах и коридорах. На галерее для дипломатического корпуса появились несколько послов. Смежную с ней галерею быстро заполняли жены депутатов, стремившиеся занять лучшие места.
Прилегающие к залу палаты общин холлы, коридоры и помещения для прессы гудели множеством голосов. Широко обсуждалась неподтвержденная новость о расколе в кабинете, но пока, насколько было известно Джеймсу Хаудену, причина его широким кругам оставалась неизвестной. При появлении премьер-министра минуту назад шум в правительственном зале стих, и Хауден при всеобщем внимании прошел в палату и занял свое место.
Усевшись, он оглядел зал и раскрыл принесенную с собой папку. Не слушая очередного оратора – какого-то “заднескамеечника”, явно наслаждавшегося небывалой для него аудиторией, Хауден еще раз перечитал согласованный текст совместного заявления и вступительную часть своей речи, которая последует за его оглашением.
Над речью он трудился несколько дней, урывая время между повседневными обязанностями, и завершил ее подготовку сегодня ранним утром после возвращения из Монреаля. Спать ему пришлось совсем мало, но возбуждение и предощущение судьбоносности момента поддерживали в нем бодрость духа.
Речь, с которой он выступит сегодня в палате общин, в отличие от произнесенных в последние несколько дней была целиком написана им самим. Никто, кроме Милли, которая перепечатывала черновики, не видел ее и не работал над ней. Поэтому Хауден знал, что все, что он написал и сегодня произнесет, шло от его сердца. Его предложения изменят ход истории. Для Канады, во всяком случае, на какое-то время они будут означать некоторое ограничение национальной государственности. Но в конечном итоге, он был убежден, преимущества союза перевесят риск противостояния угрозе в одиночку. Признание реалий требовало мужества и смелости, возможно, много больших, нежели бессодержательные мятежи и бунты против них, которыми так изобиловало прошлое.
Но поймут ли это другие?
Некоторые поймут. Многие доверятся ему, как и прежде. Других убедят его доводы, а кое-кого и просто страх. Значительная часть населения по своему образу мыслей была уже американской, для них союзный акт покажется логичным и верным шагом.
Но будет также и оппозиция, и ожесточенная борьба. Собственно, борьба уже началась.
Сегодня рано утром он побеседовал по отдельности с каждым из восьми несогласных в кабинете, поддерживавших Адриана Несбитсона. Силой своего убеждения и личного обаяния ему удалось перетянуть на свою сторону троих, но пятеро остались непреклонными. Они собирались подать в отставку вместе с генералом Несбитсоном и в качестве независимой оппозиционной группы выступить против союзного акта. Вне всяких сомнений, как минимум несколько депутатов поддержат их и образуют в палате свою фракцию.
