Париж. Не могу поверить. Все эти годы Париж казался мне далекой планетой, недостижимой и загадочной. И вот теперь…
Картины Аластера продолжают изумлять меня. На днях я призналась ему в этом, сказав, что они уникальные. Вот что он ответил:
— Я понятия не имею, хороши они или плохи. И даже когда я их закончу, не исключено, что они мне не понравятся. Но ты можешь любить их за меня.
Потом мы с Томасом спустились к нему в мастерскую, выпить водки. Когда Томас отлучился в туалет, Аластер повернулся ко мне и сказал:
— Ты выглядишь счастливой, как никогда. Что случилось?
— Жизнь стала проще.
Потому что Хакен исчез. Хотя бы на время.
* * *
Я только что из Парижа.
Париж.
Если я завтра умру, то могу хотя бы сказать: по крайней мере, я побывала в Париже. С мужчиной всей своей жизни.
Париж.
С чего же начать?
Может, с Гэ-Люссак? На этой улице примостился наш очаровательный маленький отель, где Томас заказал для нас номер на несколько ночей. Он весело заметил, что отель слегка побитый жизнью, слегка шумноватый, слегка пропитанный табачным дымом, а сантехника «слишком французская», намекая на еле живой душ. Но мне было все равно. Мы были в Париже. А Париж меня завораживал. Да, он грандиозен. Да, он зрелищен. Но что мне было особенно дорого в нем, так это милые мелочи, вроде той маленькой булочной возле нашего отеля, где можно было купить божественно вкусные круассаны. Или маленьких кинозалов, где можно было погрузиться в мир старых фильмов всего за несколько франков. Или джаз-клуба возле Шатле, где музыканты сплошь чернокожие американские émigrés, жутко талантливые и умопомрачительно стильные. Или чудесного маленького café рядом с нашим отелем, где каждое утро, ровно в девять, собирались, кажется, все местные работяги, чтобы пропустить по бокалу вина, а я, захаживая сюда с Томасом на чашку кофе, могла ощутить прелести богемной жизни, хотя знаю, что это не более чем фантазии любого приезжающего в этот город с обратным билетом в кармане.
Но как же восхитительна эта фантазия! Неужели Париж всегда соблазняет своей чувственностью и картинкой безоблачной жизни? Конечно, я прекрасно знаю, что, как и везде, люди здесь платят аренду и воспитывают детей, ссорятся со своими супругами и занимаются нелюбимой работой; просто весь этот «реалполитик» повседневной жизни ускользает от нас, праздно попивающих кофе за столиком café на колоритной улочке пятого округа.
Со мной «официальный» дневник, куда я записываю свои впечатления от всех кинофильмов, музеев и café, где мы зависаем, играя в беспечных парижан. Но как жаль, что со мной нет «настоящего» дневника, которому я могла бы доверить то, что занимает мои мысли в последнее время.
Вот уже несколько недель, как Хакен исчез из моей жизни, и в прошлый «критический период» я приняла решение, зная, что не рискую забеременеть от него.
Я перестала принимать таблетки.
Да, да, мне следовало сразу объявить об этом Томасу. Да, я была не вправе самостоятельно принимать решение за нас двоих. Да, я помню, что он не раз говорил о ребенке. Но слово «когда-нибудь» неизменно витало в воздухе.
Так почему же я решила забеременеть, не посоветовавшись с ним?
Потому что боюсь, что вернется мой кошмар. Потому что хочу определенности. Потому что знаю, Томас не рассердится. Возможно, удивится. Встревожится, конечно. (Разве не все мужчины такие?) Но он так часто говорил, что хочет от меня ребенка. И я хочу его. Сейчас. Хочу ребенка. Новую жизнь.
В то же время я чувствую себя очень виноватой. Мне следовало бы сказать ему. Но я не могу. Так же, как не могу рассказать о еще одном, куда более страшном предательстве.
Допускает любовь — настоящая любовь — определенную долю предательства? Я все время задаю себе этот вопрос. Если бы я с самого начала доверяла своим инстинктам, то оттолкнула бы Томаса сразу, потому что слишком много конфликтов и противоречий во мне намешано. И потому что я должна отвечать за свои поступки перед человеком, который взялся управлять моей судьбой.
Но если бы я его оттолкнула — выбрала куда более спокойный маршрут (хотя какого покоя ожидала я от дьявольской сделки с Хакеном?), — то никогда бы не узнала, что такое любить, быть уверенной в своем избраннике, чувствовать себя любимой.
Но, черт возьми, почему я просто не сказала ему: «Я хочу от тебя ребенка прямо сейчас»? Почему я опять забилась в свою раковину, предпочла хитрость и обман, когда на простую просьбу могла бы получить ответ, о котором мечтала?
Почему я все так усложняю? И зачем рискую любовью единственного мужчины своей жизни, который открыл для меня это чувство, показал, что такое истинная любовь?
* * *
Мы сидели в café на площади Одеон, держась за руки, и пили вино, когда он сделал мне предложение выйти за него замуж. Вот так просто. Да, он что-то говорил о женитьбе и раньше, но всегда как-то неопределенно, как говорят о каком-то месте, где мечтают побывать в будущем.
На этот раз все было конкретно. Его предложение прозвучало сразу после того, как я (в который раз!) завела разговор о том, как хорошо было бы переселиться сюда. Он сказал: «Тогда почему бы нам заодно и не пожениться?» Сначала я подумала, что это шутка. Но по нему было видно, что он говорит абсолютно серьезно. И это ошеломило меня. Боже, как же я хотела этого!
Но вместо того чтобы выразить радость, которую я на самом деле испытывала, меня понесло в дамскую комнату, где я закрылась в кабинке, закурила и попыталась успокоиться, подавить приступ паники, снова напоминая себе о том, что у меня есть план. Как только этот план осуществится, все будет замечательно. Я вернулась за столик и сказала «да». Он настоял на том, чтобы заказать шампанское, и мы заговорили о нашей будущей жизни в Нью-Йорке, об аренде квартиры, о моей будущей работе… да, и о том, что я уже отказалась от надежды на воссоединение с Йоханнесом… и Томас поддержал меня, сказав, что это решение правильное, каким бы трудным оно ни было. А я все это время думала: то, что я отказалась от надежды, позволило мне сформулировать план, как навсегда избавиться от Хакена.
Но теперь нужно действовать. Я молю о том, чтобы ускорить получение грин-карты, и тогда, возможно, мы сумеем вырваться из Берлина до возвращения Хакена. Конечно, он мог выследить меня в Нью-Йорке. И что тогда? Новые угрозы разоблачения? Теперь, когда его нет рядом, я не чувствую его власти над собой. Мой сын был их последним козырем в сделке со мной. Конечно, они могли припугнуть меня физической расправой, но у меня был ответ и на эту угрозу. Однако нельзя отклоняться от плана. Для начала мне необходимо еще раз встретиться с Хакеном. Просто чтобы окончательно закрыть эту главу своей жизни, перевернуть страницу — ну, какие еще банальности мы произносим в надежде на то, что все изменится. И жизнь снова станет прекрасной.
На великие дела нас вдохновляет мечта о счастливой и свободной жизни, где нет трагедий, предательств, злобы и разочарований. Так и в любви движущей силой становится вера в то, что рядом с тобой человек, который защитит от жизненных бурь… или, по крайней мере, смягчит боль любых ударов судьбы.
* * *
Вернувшись в Берлин, мы поделились с Аластером радостной новостью о своей помолвке в Париже. Он тоже настоял на шампанском и, кажется, был очень растроган нашей новостью. Я чувствую, что он до сих пор тоскует по Мехмету.
Сегодня я очень нервничала перед встречей с американским консулом. Если честно — боялась до смерти.
Но встреча прошла по-деловому. Консулом оказалась женщина. Не из тех, кто слишком много улыбается, зато вопросы она задавала прямолинейные. О причинах моей депортации из ГДР. О смерти моего мужа. О том, как давно мы с Томасом знакомы. В конце она сказала, что не видит причин для отклонения моего ходатайства, но добавила, что решение принимают другие инстанции.
После собеседования я была на грани истерики и еле держалась на ногах. Я объяснила Томасу, что виной всему мой врожденный страх перед бюрократией. Он пытался успокоить меня, заверяя в том, что ничего страшного не случится и они просто не могут не выдать мне грин-карту.
Но причина моей нервозности в другом.
Я беременна. Вчера я купила тест и на работе, когда все разошлись на ланч, забежала в туалет и помочилась на полоску. Потом выждала десять минут, наблюдая за тем, как на серой бумаге проявляется многозначительный розовый.
Не могу не сказать, что я на седьмом небе от счастья. Но это ликование с легкой горчинкой; я понимаю, что должна найти подходящий момент и выложить новость Томасу, объяснить, как это произошло: забыла взять в Париж таблетки, — и я надеялась на то, что он не будет слишком сильно расстроен. А если все-таки… если он почувствует, что я загнала его в ловушку…
