— Пустить ей! — закричал я. — Я сразу бью! Сюка!
И вдруг увидел в руке у опыленного нож и от страха ударил держащего Алку типа по голове бутылкой. Стекло разлетелось, а тип покатился на землю. Алка, задрав юбку, перелезла через спинку, крикнув:
— Бежим! — и я, откинув осколок бутылки и обогнув скамью, бросился за ней.
Опыленный тип, выпрыгнув из кустов и обогнув скамейку, попытался достать меня ножом, но лезвие только скользко чирикнуло по крепкой лоснящейся куртке, а он не удержался и упал на землю.
Мы пробежали мимо каких-то людей с собаками… мимо стайки детей… мимо зонтов кафе… завернули на большую улицу, где следовало сбросить ход и пойти не спеша. Задыхаясь, мы шлискорым шагом, приходя в себя после бега.
От волнения меня тошнило, я стал мелко-мелко глотать, отчего кислотное мутилово отпустило. Но я чувствовал себя крепко и уверенно: Фредя — молодинец, не побежал, а ударил! И этого дворняжку сейчас, и Стояна в ресторане… Ну и что, надо учиться, если в гимназии не научился, хотя в школе у нас были турки-драчуны и пара хитрых итальянцев, с которыми они всегда дрались, но это было без ножей и большой злобы, скорее из куража… Это хорошее французское слово — «courage». Вот и у меня сегодня — кураж, в голове — раскардак, под рукой — Алка. А в душе гордость — не испугался, а дал по куполу, чисто и реально! Да и какой у него купол?.. Так, голова в шапочке, как у тех стариков, что водку на чердаке варили и других сожгли, за что сидеть Раисе до гроба в Столыпинске…
Алка нежнощупала и гладила мой локоть, отчего было приятно, но гордость мешалась теперь с беспокойством: ведь я видел кровь из-под шапочки на лбу ударенного!.. Опять криминал!.. Что за реверс? Мало было 50 тысяч заплатить? Но что делать — он же нападал? Любой суд оправдает. Да, но… больше квази-Гагарина я видеть не хочу. Да и полковника не желаю! Бежать сейчас, одному! Но он знает рейс, найдет… А тот тип с ножом… Хотел меня в спину ударить, куртка максимычевская спасла — крепкая, битая, путная, спасибо ему и удачи!
«Злом зло убил!» — вдруг пришла фраза, я начал вспоминать, откуда она («не из Лютера ли?»), стал беспокоиться, оглядываться:
— Алка, пусть чёрт туфли берёт, поехали отсюда, komm, weg von hier![119]
Алка преданно сжимала мой локоть:
— Комм так комм… Ладно. Я еще дома поищу, кажется, Стояновы обувы где-то торчат… А ты молоток! Ну, фашист! Дал ему как следует! С такими так и надо, а как еще? «Я сразу убью» — и как даст по башке бутылкой! — восхищенно изобразила она. — Ты не трус, не сдрейфил!
— Дрейф… Да, я как плыл… плавал… в дрейфе…
Когда мы добрались до квартиры, было уже темно, в домах светились окна.
Алка уступила мне свою комнату (где главной мебелью была очень большая трёхспальная постель и не менее большое зеркало рядом с ней):
— Ляг, отдохни перед дорогой, а я с сестрой телик посмотрю, — и ушла в другую, где бубнил телевизор и сестра занималась сортировкой тёплых вещей для посылки, вслух комментируя новости:
— Это они любят — в большом зале собраться и лапшу на уши вешать! А народ слушай да молчи! Шеи на галстуках лежат! Мундиры лопаются! Тут не знаешь, как концы с концами свести, а эти бессовестные совсем о людях не думают!.. Ну хоть что-то народу дай! Нет, ненасытные! И всё только — надо, нужно, необходимо, уже пора, должны, обязаны, пришло время… а сами пока что — карманы набивать да яхты покупать…
— А чего это они так колготятся? — спросил Алкин голос.
Голос сестры со злорадством ответил:
— А с коррупцией бороться хотят! Ты на них только погляди — самые главные коррупщики собрались и талдычат… Вон, пишет что-то, поперёк себя шире, ручки в лапе не видать от жира…
Алкин голос засмеялся:
— Наверно, записывает, что взятки брать плохо, чтобы дома на стенку повесить и наизусть выучить… Да как усердно, мама родная, пишет — аж язык высунул, словно первоклашка какой, ебись ты в рот слоеным пирожком!..
Голос сестры с возмущением объяснил:
— Это чтоб все видели, какой он честный и покорный, всё записывает, что начальники говорят, чтобы, не ровен час, не забыть по дороге на свою Рублёвку, что с понедельника надо срочно начать бороться не на жизнь, а на смерть! Смех один! А ты день и ночь думай, где деньги взять, чтобы все эти мохнатые лопаты умилостивить и подмаслить… Всюду обдирон — мама не горюй! Коррупта проклятая! Короста!
— Да, короядцы… где Роза с берёзы… — громко вспомнил я, на что невидимый, весело-удивленный Алкин голос отозвался из другой комнаты:
— Во как! А ты такие слова откуда знаешь?
— Откуда? От верблюда!
Хоть я и шутил, но в голове крутилась сцена с типами. Надо сказать Максимычу, что я на свободе и что его куртка спасла мне жизнь!
Я не поленился и позвонил. Максимыч был рад, что всё уладилось:
— А то что это — студентов ловить? Совсем они там торкнулись умом! Других преступников нету, что ли? Мы уж с Павлом Ивановичем хотели этих ментов поганых прищучить, да больно быстро они вас увели, а то им пасть порвать — это в два счёта…
— Есть другие, спасибо… куртка спасала. — И я коротко рассказал, как было дело в скверике.
Максимыч стал предупреждать:
— Мы же говорили — осторожнее, хулиганья полно… один ко мне недавно шился, пока не получил по мозгам…
Я начал представлять себе его рубонь, которой я никуда не хотел бы получить от него… А Максимыч стал ругаться, что идешь по улице — тебе на башку сосульки валятся, или асфальт рухает, а оттуда кипяток бьёт; сел в метро — а там террористы, чечены, нашисты, скины, блин, всякие, готы-переготы, чтоб их чёрт побрал, молодежь жарит на Вечном огне колбасу, совсем совесть потеряли, по улицам фашисты шмыгают, а за что мы на фронте с сапёрными лопатками за поясом, чтобы хоть как-то грудь прикрыть, голыми руками с фашистом бились:
— Вот, сосед пошёл на футбол, а нарвался на фугас… А милиция таких, как вы, ловит. Вот какая у нас милиция. А вы когда едете?
— Вечером. Да, на скором поезде… Красное седло, кажется…
Максимыч пошуршал чем-то:
— Вот листок, где мы писали… Этот скорый всегда с третьей платформы отходит?
— Откуда знать? Сегодня — в Петерсбурх, завтра — в Мюнхен. Да, Павелу Ивановичу — приветы!
— Спасибо. И братской Баварии — привет! Рад был знакомству.
— И вам спасибо… за всё хорошего… много узнал, что не знал… Удачной удачи вам! Чтоб конь всегда валялся!
Он отключился.
Я прилёг, тянуло заснуть, но надо было писать дневник, и я, пересилив себя, около часа записывал всё, что было, но потом всё-таки уплыл в никуда, и качался в тёмном прибое сна, и кто-то что-то настойчиво требовал у меня, а мне очень не хотелось это что-то отдавать — самому очень нужно было…
Просыпаясь, я ждал, что в темноте появится Алка, но она не входила, а за дверью слышались голоса, различить что-нибудь я не мог, засыпал и обнимал вместо Алки упругую и сладко пахнущую подушку. И всё казалось таким родным и близким, как будто я прожил всю мою жизнь здесь, в этом доме, среди этих отзывчивых и простых людей!
И когда папа в конце неизбежной «беседы» спросит меня: «Ну, как тебе русские? Какой народ? Пьют водку? “Наздровье”?» — я отвечу: «Добрый, душевный народ, но несчастлив, разорен, заброшен, обобран, потому и пьет, а что еще делать?» Но я уверен, что меня будет тянуть сюда, где люди веселы, беспечны и неподдельны, живут одним днем, ничего хорошего не ожидая от завтра и мало что помня из вчерашнего, потому что голова болит и пива нету, где заботливые губы могут вмиг вознести на небеса и дать излиться белым дождём на всё сущее… снующее… сующее… где можно отлично выспаться в ванне без воды, где от водки распирает вены и душа бредёт по ним, и бродит, и бредит… и бередит соски счастья, которыми человек держится за всё это сущее снующее, присосан к нему, как теленок — к вымени…
Очнулся я от крика Алки:
— Фредя, вставай, за тобой приехали. На вокзал пора!
Она стояла у окна и показывала на улицу, где в свете фонаря можно было разглядеть милицейскую «по-пугайку»: из одного окна выглядывал сержант Пьянчужников, из другого — полковник, который, улыбаясь, показывал на часы: «Время! Пора!»
— Присядем на дорожку! — сказала сестра, когда я вышел из ванной, наскоро приведя себя в порядок.
Обе женщины присели, где стояли. Сел и я, хотя не понял, зачем садиться, когда надо идти. Как будто отвечая на это, Алка посоветовала:
— Проверь — паспорт, деньги, билет — всё взял?
Да, деньги!.. Я достал 500-евровую, протянул её Алке:
— Дорогая Алка, тебе надо «пи-си», контактовать… Вот, купи ноутбук!
— Ой, да я не умею! — сконфузилась она, но сестра подтолкнула её:
— Бери, дурочка, человек правильно говорит — сейчас без компьютера никак, даже в тюрьму не попадёшь…
Алка взяла, спрятала куда-то за пояс:
