Как бы она была рада, узнай при жизни об этом решении сына.
„Смерть, по-видимому, не любит ждать, пока человек к ней подготовится, — писал Гарп. — Смерть капризна, ей нравится своим приходом набросить на жизнь флер драматизма“.
И вот Гарп, в кои-то веки забыв все свои дурные предчувствия и перестав чуять присутствие „Прибоя“ (во всяком случае, с той минуты, как приземлились в Бостоне), вошел наконец в дом Эрни Холма, своего тестя, неся на руках спящую Эллен Джеймс. Должно быть, ей было лет девятнадцать, но она была легче, чем Данкен.
В полумраке гостиной, к удивлению Гарпа, перед телевизором в одиночестве сидел директор Боджер, лицо у него было серое и печальное. Его не шокировало появление Гарпа, одетого, как проститутка. Но он с ужасом уставился на спящую Эллен.
— Она…?
— Она спит, — сказал Гарп. — А где все остальные? — И тут Гарп явно услышал шаги „Прибоя“ по холодному полу тихого дома. „Прибой“ давно уже воплотился для него в огромную, бутылочного цвета жабу.
— Я звонил вам, — сказал Боджер. — Эрни…
— Сердце? — догадался Гарп.
— Да, — сказал Боджер. — Хелен наверху. Ей что-то дали, и она уснула. А я решил дождаться вас — знаете, вдруг дети проснутся, что-нибудь попросят, они могут ее разбудить… Примите мои соболезнования, Гарп. Такие вещи время от времени происходят, и всегда неожиданно, или кажется, что неожиданно.
Гарп знал, что Боджер тоже любил его мать. Он был уже очень стар и собирался на пенсию.
Гарп положил спящую Эллен на софу и выключил бледный экран, который бросал мертвенный отсвет на лицо спящей девушки.
— Во сне? — спросил Гарп, стягивая с головы парик. — Вы нашли его здесь?
Бедный директор занервничал.
— Нет, наверху, в постели, — ответил он. — Я его позвал снизу, но сразу понял — надо идти наверх. Пришлось привести его немного в порядок, и уж потом звать кого-нибудь.
— Привести в порядок? — переспросил Гарп. Он расстегнул молнию на своем кошмарном бирюзовом костюме и теперь силился извлечь наружу подкладные груди. Должно быть, старый директор решил, что знаменитый писатель теперь нарочно переодевается в дорогу.
— Только, пожалуйста, никогда не говорите об этом Хелен, — попросил его Боджер.
— О чем не говорить?
Из-под оттопыривающегося жилета Боджер вытащил затрепанный замусоленный журнал. Это был тот порнографический журнал, в котором Джону Вулфу удалось опубликовать первую главу „Мира от Бензенхейвера“.
— Сердце его остановилось, когда он смотрел вот это, — сказал Боджер.
Взяв журнал из рук Боджера, Гарп вообразил сцену смерти старого Холма. Сердце его остановилось, когда он мастурбировал, глядя на скабрезные картинки. В те далекие годы учения в Стиринге среди борцов ходила шутка — если умирать, то только так. Именно так и ушел из жизни старый тренер, а добряк Боджер натянул на него трусы и спрятал журнал от дочери.
— Врачу, который удостоверил смерть, мне пришлось сообщить об этом, — сказал Боджер.
Гарп вспомнил, как мать ненавидела похоть. Она бы сказала сейчас: вот похоть одолела и погубила еще одного хорошего человека! Эрни был так одинок всю жизнь, и сердце у Гарпа зашлось от жалости.
— Ваша матушка, — вздохнув и покачав головой, сказал Боджер, стоя на крыльце в холодном свете электрической лампы, одиноко горевшей во тьме огромного школьного двора, — ваша матушка была удивительной женщиной. Настоящим борцом, — говорил старый Боджер с гордостью. — У меня до сиу пор хранится несколько ее записок к Стюарту Перси.
— Вы к ней всегда хорошо относились, — сказал Гарп.
— Она стоила сотен Стюартов Перси, — проговорил Боджер.
— Да, стоила, — согласился Гарп.
— Знаете, он ведь тоже умер, — сказал Боджер.
— Толстый Персик? — переспросил Гарп.
— Вчера, — сказал Боджер. — Долго болел. Знаете, как это бывает.
— Не знаю, — ответил Гарп. Он никогда об этом не думал.
— Обычная история — рак, — печально пояснил Боджер. — Он уже давно болел.
— Очень жаль, — сказал Гарп. Он подумал о Пушинке и, конечно, о Куши. И о своем давнем враге Балдежке; он до сих пор вспоминал во сне вкус его уха.
— У стирингской церкви завтра будет хлопотный день, — сказал Боджер. — Хелен вам объяснит, она в курсе. Стюарта будут отпевать утром, Эрни позже, днем. А насчет Дженни вы знаете?
— Нет, не знаю.
— О мемориале.
— Боже! — удивился Гарп. — Мемориал? Здесь?
— У нас в школе теперь учатся девушки, — сказал Боджер. — Вернее, молодые женщины, — добавил он, тряся головой. — Ничего не понимают, они совсем юные. Мне они кажутся маленькими девочками.
— Старшеклассницы? — спросил Гарп.
— Да, старшеклассницы. Они проголосовали за то, чтобы назвать изолятор ее именем.
— Изолятор? — переспросил Гарп.
— Ну да, он ведь никак не называется, — сказал Боджер. — А большинство наших зданий имеют название.
— Изолятор имени Дженни Филдз, — произнес ошеломленно Гарп.
— Красиво, не правда ли? — спросил Боджер; он не был уверен, что Гарп согласится, но тот не возражал.
За всю долгую ночь малышка Дженни проснулась всего один раз; пока Гарп вставал с постели, расставаясь с теплой, крепко спящей Хелен, Эллен Джеймс нашла в темноте плачущего ребенка и поставила подогревать бутылочку. Тихое воркование, издаваемое ее безъязыким ртом, походило, как ни странно, на „гулиньки“ младенцев. Эллен работала в яслях в Иллинойсе, написала она Гарпу в самолете, знает о малышах все и даже умеет издавать такие же звуки, как они.
Гарп улыбнулся, глядя на нее, и снова пошел спать.
Утром он рассказал Хелен об Эллен Джеймс, повспоминали об Эрни.
— Хорошо, что он умер во сне, — сказала Хелен. — Когда я думаю о твоей матери…
— Да, да, — сказал Гарп.
Данкен познакомился с Эллен Джеймс. Одноглазый и безъязыкая, подумал Гарп, это теперь моя семья.
Позвонила Роберта, рассказала, как ее арестовали, а Данкен, самое болтливое существо в доме, поведал ей об инфаркте и смерти Эрни.
На кухне в корзине для мусора Хелен нашла бирюзовый спортивный костюм и огромный, тяжеленный бюстгальтер; представив себе в нем мужа, Хелен рассмеялась. Резиновые сапоги цвета бордо оказались ей впору, но она все-таки выбросила их. Эллен Джеймс понравился зеленый шарфик; шарфик ей подарили, и Хелен тут же повела ее в магазин купить одежду. Данкен попросил парик и, получив его, все утро разгуливал в нем, действуя Гарпу на нервы.
Позвонил Боджер, спросил, не надо ли чем помочь.
Новый администратор школы Стиринга остановил Гарпа для конфиденциального разговора. Он сказал, что Эрни жил в служебном доме и хорошо бы поскорее забрать его вещи, но, конечно, когда у Хелен выберется свободная минута. Гарп знал, что родовой дом семейства Стирингов, принадлежащий Мидж Стиринг Перси, несколько лет назад был подарен школе, в честь чего даже устроили торжественную церемонию. И Гарп сказал, что Хелен потребуется на сборы ровно столько времени, сколько потребовалось Мидж.
— Нам придется продать эту обузу, — доверительно сказал Гарпу администратор. — Ведь если смотреть правде в глаза, это всего-навсего старая хибара.
Дом Стирингов в памяти Гарпа не был хибарой.
— Но этот дом — сама история, — ответил Гарп. — Вам наверняка хотелось его заполучить. И, в конце концов, это дар.
— Но он в ужасном состоянии, один водопровод чего стоит.
По-видимому, он хотел намекнуть, что дряхлые Мидж и Стюарт сами довели дом до такого состояния.
— Может, это и очаровательный старый дом, — сказал молодой человек, — но надо думать о будущем. Нельзя бросать на ветер деньги, отпущенные на строительство. Истории здесь и без того хватает. Нам нужны новые учебные здания. А это — рухлядь. Что с ней ни делай — все равно останется коттеджем для одной семьи.
Гарп рассказал Хелен, что дом Стирингов будет продан, и она расплакалась. Она очень горевала об отце и Дженни, а тут еще самый замечательный дом их детства оказался никому не нужен. Гарпу предстояло еще договориться с органистом, чтобы для Эрни и Стюарта Перси звучала на похоронах разная музыка. Это было важно для Хелен, Гарпу же ее поручение казалось бессмыслицей, но она так страдала, что Гарп не стал ей возражать.
Гарп шел к церкви, наступая на длинные подколотые булавками брюки от темного в полоску костюма Джона Вулфа: он так и не отдал костюм в переделку настоящему портному. Стирингская церковь — приземистое строение в стиле Тюдоров — была так плотно обвита плющом, что, казалось, с трудом пробившись из земной толщи, теперь силится разорвать путы густо переплетенных стеблей.
Гарп заглянул в душное, затхлое помещение церкви. И над его головой проплыла, как дым, первая волна мрачной органной музыки. Он был уверен, что придет до начала службы, но, к своему ужасу, увидел, что похороны Толстого Персика уже начались. Он никого не узнавал. Публика собралась особенная — древние старцы и старухи, посещающие любые похороны как бы из двойного сострадания — оплакать усопшего и свой собственный близкий конец. Эта смерть, думал Гарп, собрала довольно много народу, потому что Мидж была урожденная Стиринг, ведь у Стюарта Перси друзей почти не было. На скамьях рябило от вдов; их маленькие черные шляпки с вуалями казались темной паутиной, опустившейся на головы старух.
