Тысяча фунтов масла, почти полтонны, хорошо промешанное, питательное, полезное. Достаточно, чтобы наполнить желудки более чем половины обитателей Бэттл-Крик. Оставалось лишь разлить его по банкам. На поверхности играла толстая пленка чистейшего золотого масла, роскошно сверкавшая в слабом свете, проникавшем из коридора, дрожавшая и переливавшаяся от бурного натиска, с которым коротышка доктор, охваченный яростью, вновь и вновь швырял Джорджа спиной на чан. И тут произошла странная вещь. Уворачиваясь от кулаков доктора, сложившись вдвое от боли в щиколотке и думая только о том, как уберечь сломанную ногу, Джордж оступился и полетел в чан. Сперва в масло погрузилась только его правая рука, Джордж дернулся назад, кисть руки, запястье и сама рука по локоть блестели от масла, рукав пропитался жиром до плеча. Доктор, обретя вдохновение, не зная колебаний, швырнул мальчишку назад, в пахучую, хлюпающую, пенящуюся гущу, он окунал его с головой, крестя, очищая, он опустил его лицо в жидкость и держал его изо всех мобилизованных яростью физиологических сил, прилив которых он внезапно ощутил. Несколько раз это лицо выныривало на поверхность, с воплем требуя воздуха, и вновь погружалось в маслянистые объятия наполнявшего чан вещества.
Доктор держал Джорджа, пока тот не прекратил борьбу. Под конец хватка приемного отца сделалась почти ласковой, ему казалось, что он отмывает мальчика в большой фарфоровой ванне – ребенок только что вошел в его семью, – он оттирает его мылом и губкой, уничтожая грязь, он моет и умащает сына, которым Джордж так и не смог стать. Какая печаль! Бесконечная печаль! Но Джордж – это всего-навсего неудавшийся эксперимент, а человек науки подобных поражений не стыдится. Если эксперимент провалился, надо перейти к следующему, и к следующему, и так далее, продвигаясь все дальше в мерцающей вселенной открытий и откровений, распростершейся во всем своем блеске отсюда и до самого подножья престола Божьего. Джордж оказался слабаком. Ошибкой природы. Ему не следовало появляться на свет, не следовало делать первый вдох, не следовало добавлять своей лепты к общей массе человеческих болезней и грехов, ведущих нашу расу к вырождению.
Доктор Келлог распрямился. Бережно, нежными касаниями, с необычайной физиологической грацией, он прижал жалкую безжизненную плоть юноши к своему телу и перебросил через край чана сперва одну его ногу, затем вторую. И отпустил тело, позволив ему плыть по пенистым волнам вниз лицом, блестя драгоценным маслом. Нелегкое это было дело – самое трудное в его жизни. Но, стоя там, окропляя кровью разодранные лохмотья своего костюма, следя, как Джордж понемногу уплывает прочь от него, доктор знал, что и в этом он почерпнет новые силы. Ведь он – не слабак, он не Джордж. Он – Джон Харви Келлог, и он никогда не умрет.
Ч. У. Пост, человек, подаривший миру «Постум», «Грейп-Натс» и дутую рекламу, стал первым из апостолов здоровья, кого постигла неизбежная участь. Он так и не оправился от болезни желудка, которая привела его в 1891 году в заведение доктора Келлога, хотя позитивное мышление и приумножение собственного состояния (он вошел в число богатейших людей Америки) какое-то время позволяли держать эти проблемы под контролем. Высокий, подвижный, самый фотогеничный и гибкий духом из пищевых магнатов Бэттл-Крик, Пост боролся со своими недомоганиями с помощью брошюр и лозунгов («Грейп Натс: в них весь смысл», «Постум: кровь становится краснее»). В 1904 году он омолодился, разведясь со своей шьющей подвязки супругой и взяв в жены собственную машинистку, невинное дитя тридцатью годами моложе его самого. В 1914 году у магната лопнул аппендикс. Специальный поезд примчал его из особняка в Санта-Барбаре в Рочестер, штат Минессота, и там братья Майо произвели срочную операцию – полмира ожидало ее исхода, затаив дыхание. Удаление слепой кишки прошло успешно, но то была лишь верхушка айсберга. Чарли Пост был болен: отказывал желудок, барахлило сердце. В том же году, 9 мая, в спальне своего дома с видом на яркий, мощный прибой Тихого океана, он приставил себе к солнечному сплетению дуло винтовки и покончил все счеты с жизнью. Ему исполнилось пятьдесят девять дет.
Бэттл-Крик оплакивал его кончину. Здания затянул черный креп, магазины и фабрики закрылись, тысяча работников Постума выстроилась в почетном карауле, охраняя кортеж, который двигался по улицам, густо запруженным скорбящими. Это был печальный день для Бэттл-Крик, хотя братья Келлоги, и доктор Келлог в особенности, в глубине души испытали облегчение при этом известии – поприще борьбы за здоровый образ жизни, последнее время привлекавшее чересчур много поборников, сразу сделалось как-то просторнее.
Доктор Келлог не проливал слез по поводу кончины своего соперника, но его оплакивал Чарли Оссининг. Эта новость застала Чарли в Париже. Он проживал в квартале Сен-Жермен-де-Пре с женой Марией-Терезой, урожденной швейцаркой, дочерью посла, знавшей пять языков, сочинявшей музыку и стихи и выступавшей со статьями в ведущих интеллектуальных журналах того времени. У Чарли был также дом в Цюрихе и имение площадью в двести пятьдесят акров в северном Вестчестере – там он проводил по шесть месяцев в году, руководя делами компании «Иде-То». Он носил теперь то имя, которое ему дали при рождении – Чарльз Питер Мак-Гахи. Оба принадлежавших Чарли особняка были просторными и роскошными, как и квартира в Сен-Жермен-де-Пре, в каждом из этих жилищ имелась бильярдная. Телеграмма из Нью-Йорка застала Чарли как раз возле бильярдного стола: он играл по маленькой с бароном Тьерри де Вилльерсом.
Известие о смерти Ч. У. Поста поразило его. Барон рассказывал, что Чарли, прочитав телеграмму, аккуратно отставил высокий бокал с «Поммери-Грено», прислонил кий к книжному шкафу и расплакался. Чарльз Пост, наряду с Лидией Пинкхэм и безымянным изобретателем таблеток для улучшения памяти, был его светочем и духовным наставником. Именно этому человеку он в первую очередь следовал, строя собственную жизнь. Чарли переживал и печалился несколько дней. Первым его побуждением было купить билет до Нью-Йорка, а оттуда поездом поехать в Бэттл-Крик на похороны, однако и жена, и барон отговорили Чарли от этой затеи. Тело короля готовых завтраков должно было прибыть в Бэттл-Крик из Санта-Барбары самое позднее на третий день после его смерти, и к тому времени, как Чарли добрался бы до Бэттл-Крик, Пост уже давно покоился бы в земле. Чарли нехотя согласился с этими доводами. Но много лет спустя, уже сам состарившись, Чарли совершил паломничество в Бэттл-Крик – город, вдохновивший его и отвергший, – постоял перед большим мраморным склепом на кладбище Оук Хилл, заплатил последний долг усопшему.
Оссининг в самом деле считал себя в неоплатном долгу перед Постом: тот проложил путь для «Иде-То», как и для всей индустрии готовых завтраков и напитков на зерновой основе, которые на рубеже веков затопили США и Европу. Покидая Бэттл-Крик на следующий день после Дня памяти погибших 1908 года, Чарли уносил с собой мечту и надежду, а также пару стальных браслетов, принадлежавших городской полиции. Еще в его распоряжении были девятьсот долларов, уцелевших от вложения Уилла Лайтбоди в «Иде-пи», точнее, ему был известен номер тайного счета в Центральном Национальном банке. С этим первоначальным капиталом ему предстояло основать компанию «Идеальный Тоник», с юридическим адресом в Бэттл-Крик, штат Мичиган, с отделениями и фабриками в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско и Бостоне, и увидеть, как она разрастется в империю. Кое в чем Чарли сильно повезло, но особенно он поздравлял себя с тем, что ему удалось улизнуть из Бэттл-Крик ранним утром того июньского дня, когда весь город разыскивал его, и впереди беглеца не ждало ничего, кроме металлической койки и грязной камеры.
Всю долгую, подсвеченную вспышками ракет ночь, пьянея от планов и патентованного напитка Лидии Пинкхэм, он высматривал, не идет ли Джордж, но тот так и не вернулся. За час до рассвета Чарли махнул рукой, запихал за пояс пинтовую бутылку «Растительной настойки», чтобы было чем подкрепиться в дороге, и пустился в путь вдоль темного русла ручья, в честь которого был назван город. Он пробирался на северо-восток, пока не рассвело, а затем завалился поспать в кустах. Путешествуя ночью, отсыпаясь днем, пугая собак, рвавшихся с цепей, и кур на насесте, питаясь чем бог пошлет и прячась от людей, Чарли потихоньку выбрался за пределы города, а потом покинул и штат. Постепенно он добрался до Индианаполиса, нашел умеющего хранить тайны кузнеца, который за соответствующее вознаграждение избавил его от полицейских украшений, и получил работу на винном заводе. Получив по почте свои деньги из Центрального Национального банка, Чарли с помпой вернулся в Нью-Йорк на поезде «XX век лимитед», без малейших угрызений совести поедая устриц и жирные, сочные бифштексы.
