После легкого немудреного завтрака из чая с яблоками и ягодами, мы некоторое время бездельничали: бродили по острову, подробней знакомились со своими владениями. Из вылазки принесли ежа и ящерицу и поселили их около дома.
— Теперь у нас и своя живность, — сказал я. — А когда окончательно обживем остров, разведем и крупнорогатый скот.
— А террасу, террасу мы будем строить? Для нее я сделаю плетеную мебель. Скажи, ведь корзины получились вполне приличные?
— Отличные корзины! Ты у меня молодчина, рукодельница что надо! И террасу поставим, и туалет, и душ, и выкопаем погреб и смастрячим сарай — все будет, дай только срок. Но вначале надо доделать окно и дверь, а главное — чердачные фронтоны, а то косой дождь зальет наши апартаменты. Смотри, ветер-то все поднимается. Как бы тучи не нагнал.
Ветер и в самом деле становился все порывистей. Ближе к полудню уже вовсю шумела листва, по воде бежала зыбь. Мы в спешном порядке стали заделывать чердак, но когда сделали половину работы, со стороны обрывистого берега из-за леса показалось нагромождение туч и послышались далекие раскаты грома.
— Ты прямо сглазил, — усмехнулась дочь. — Но это даже неплохо. У нас есть возможность проверить прочность нашего дома.
— Так-то оно так, но одного денька нам явно не хватило. Поди-ка завесь окно и дверь полиэтиленом, а то еще зальет. Я здесь и один управлюсь.
Во второй половине дня небо полностью затянуло тучами, налетел шквальный ветер, все чаще с треском полыхала молния, гремел гром и на землю падали тяжелые капли дождя. Но внезапно все стихло, и остров окутали предгрозовые сгустки тьмы, а в воздухе появилась удушливая влажность. Наступила долгая, тягостная тишина; листва замерла, смолкли птицы, вода стала темной, какой-то чернильной — на острове воцарилось напряженное ожидание. И вдруг послышался нарастающий шум — и с оглушительным грохотом на поляну обрушился затяжной ливень… Он лил весь вечер и всю ночь. Мы с дочерью молча лежали в спальных мешках, но ни я, ни она не могли уснуть — все прислушивались к происходящему на крыше, где неистово хлопал полиэтилен и скрипели жерди — наше сооружение явно еле выдерживало натиск проливного дождя. Изредка сверкала молния, высвечивая провалы во тьме, и я видел настороженный взгляд дочери.
— Наш дом, как крепость, выдержит любую стихию, — стараясь казаться беспечным, сказал я, но вдруг под полом услышал бульканье и тут же почувствовал, как над еще не обтесанными жердями выступила вода.
Дочь вскочила раньше меня. Схватив спальники, вслепую шлепая по воде, мы выбрались из дома наружу. Вся поляна уже была затоплена, стойки нашего дома шатались под напором течения, мимо несло сорванные ветви. Дождь стихал, светлело, но вода все прибывала с невероятной скоростью. Я ступил за порог дома, но сразу очутился по пояс в черной жиже.
— Давай забирайся на чердак! — скомандовал дочери и подсадил ее к верхним поперечинам. Потом влез сам.
В дом то и дело ударяли поваленные деревья, он весь содрогался, трещал, но не разваливался. Постепенно небо совсем посветлело и на востоке появилась розовая полоса, а вода все поднималась. Мутная, глинистая, с искромсанной листвой и древесной трухой. Сквозь разодранный полиэтилен мы отчетливо видели только один возвышенный берег; второй, низменный, где еще днем были луга, исчез под разлившейся рекой. Над огромным водным пространством одиноко торчали сосны и крыша дома — нашего последнего прибежища. Это было все, что осталось от острова.
Первой рухнула стена с дверным проемом. Потом, ломая ветви, повалилась одна из сосен; ее макушка зацепила вторую стену дома, и неожиданно образовалась своеобразная плотина, за которой прямо у нас на глазах скапливалась масса воды. Я попытался сдвинуть дерево в сторону, но вдруг услышал за спиной крик дочери:
— Смотри!
Обернувшись, я увидел ее глаза, наполненные страхом. Она остекленело уставилась на противоположную стену, от которой медленно отделялись верхние жерди — невесомо, точно прутья, они падали в воду, увлекая за собой чердачное перекрытие.
— К деревьям! — крикнул я, и мы бросились вплавь к стоящим в воде соснам.
В это время лавина воды снесла остатки нашего строения. Когда мы доплыли до сосен и, вцепившись в ветви, обернулись, на месте дома уже бурлили пенистые водовороты.
Под утро вода стала спадать, постепенно обнажая стволы сосен, верхушки берез и елей, прибрежные бугры. С восходом солнца показались основные очертания острова и почти весь низменный берег. Кругом лежали поваленные деревья, вырванные с корнями кусты; на них, как бахрома, висела тина.
А день опять начинался безветренный, жаркий, и все, что произошло, казалось нелепой, глупой случайностью, против которой мы оказались бессильны. Снова засверкали позолотой сосны, распрямились березы и ели; снова на острове появились птицы, вот только вместо пышной растительности на поляне зияли комья грязи, но вскоре и они просохли, рассыпались, и один за другим, как из небытия, появились цветы… А потом мы вдруг увидели… ежа!
— Непостижимо! Неужели это наш?! — воскликнула дочь, подбегая к зверьку. — Как он уцелел?!
«Ну что ты? Этого просто принесло течением», — чуть было не брякнул я, но вовремя спохватился и сказал:
— Конечно, наш. В норе отсиделся… Жизнь продолжается!
Мы рассматривали ежа, как вдруг услышали сигналы автомашины. Поднявшись, увидели на обрывистом берегу сверкающие лаком и никелем «Жигули» и рядом красиво одетых мужчину и женщину. Они махали нам руками и что-то кричали.
— Мать с Толей прикатили, — хмыкнула дочь. — Прощай дружище! — дочь с грустью кивнула ежу и пошла по мелководью к берегу. Я поплелся за ней.
Увидев нас, ободранных, Анатолий и моя бывшая жена рассмеялись.
— О господи, ну и видок у вас! Мы знали, что у вас ничего не получится. Хорошо еще, что не умерли с голода… Мы все предвидели, и взяли вам палатку и десять банок тушенки.
Мы с дочерью переглянулись и она, уставшая после бессонной ночи и всего пережитого, широко улыбнулась мне. Мы оба подумали о том, что выжили, победили. И пусть чуть-чуть не успели достроить дом, зато выстроили свои отношения.
И кому она мешала, эта хромоногая старушенция Анна Ивановна? Собак своих выгуливала на рассвете, когда все еще спали, или поздно ночью, чтоб лишний раз не попадаться на глаза; телевизор включала тихо, в магазин ходила раз в два дня и по пути ни с кем не судачила, никого не осуждала, только раскланивалась с благожелательной улыбкой. Сдаст бутылки из-под кефира, купит собакам кости, кошкам — дешевой рыбы и ковыляет, опираясь на палку, к дому. С пенсии Анна Ивановна исправно платила квартплату и содержала свою крохотную квартирку в чистоте, несмотря на то, что имела семь кошек и три собаки.
И кому мешали ее животные, беспородные тихие существа, которых она подобрала на улице? Ну иногда затевали возню котята или играл с палкой старый пес Руслан, или гавкнет Алиса, заслышав на улице крики мальчишек. Но остальные-то кошки целыми днями мирно дремали на шкафу и тахте, а кобелек инвалид Трезор и вовсе редко вставал.
Жила Анна Ивановна одиноко, никому не досаждала, ни в чью жизнь не вмешивалась. По вечерам разговаривала со своими питомцами, рассказывала им про железнодорожный полустанок под Смоленском, где прошло ее детство.
…Там были синие ларьки, горячая дорожная пыль, цветущая вода, светящиеся гнилушки и одуванчики, похожие на стеклянные шарики.
Рассказывала, как подростком упала с ясеня, сломала ногу, долго лежала в больнице.
…Потом в девичестве стеснялась хромоты, даже редко выходила на улицу… И надо же, полюбила женатого… мастера ремонтных путей… С первого свиданья вернулась ночью. Вошла в дом на цыпочках, а наутро мать оттаскала за косу… Родила от мастера сына, и от позора и стыда мать выгнала из дома, но потом сжалилась… Ждала, ждала мастера, но этот жестокий человек ни разу не навестил ее, не принес ни одного подарка и еще всем говорил: «Пусть скажет спасибо, что имеет от меня сына».
Анна Ивановна вспоминала войну и эвакуацию в Казахстан.
…Поселок с битым кирпичом и чахлыми колючими кустами, фанерный сарай-общежитие, пожарную бочку и ящик с песком, змей-медянок, колонии термитов, продуктовые карточки, скудные пайки, жмых и чечевичные похлебки.
Вспоминала номерной завод, промасленные станки, за которыми стояли по четырнадцать часов, и отзывчивых напарниц, которые помогали ей с сыном чем могли.
…А после войны приехала в Смоленск. Перебивалась случайными заработками, скиталась с сыном по квартирам, пока не устроилась на москательную фабрику и не получила комнату… Первый этаж старого дома, облупившаяся штукатурка, засаленные обои, дощатый пол, по которому сновали мыши, но зато свой угол, своя крыша над головой… Сын пошел в школу; смышленый мальчуган сразу выделился среди сверстников, учителя все время хвалили его… Фантазия у него была редкая: в каждом полене видел Буратино, в лужах искал водяного. «Будет ученым, не иначе», — говорили соседи.
