Встречный ветер, закручиваясь, словно смерч, поднимает пыль и даже мелкие камешки, колеса отстукивают свою бесконечную мелодию, мчится товарняк в неизвестность, и текут, текут в голове мысли ни о чем и обо всем сразу.
Снова Андрей остался один на один с жизнью, в которой нет ему места, в которой он оказался лишним, никому не нужным. Но разве бывает так, чтобы живой человек был никому не нужен?.. Каждого кто-то любит, кто-то ждет. И последний гад дорог кому-то, и, когда он умирает, кто-то оплакивает его… А вот исчезни сегодня Андрей — и никто не заплачет, никто не заметит, что его не стало, и ничего не изменится в этом мире, как будто и не было его вовсе…
Мысли эти не вызывали жалости к себе. Андрей уже не тот, каким был еще недавно. Совсем не тот. Он не простачок какой-нибудь и не станет дрожать перед каждым встречным. Пусть перед ним дрожат фраера и всякие болотные черти. В его душе поселились ожесточение и ненависть к нормальным, как они сами о себе думают, людям, и ненависть эта не знает ни страха, ни укоров совести. Зуб за зуб. Око за око. Нормальные отвергли его — он отвергает их. Баш на баш, квиты. Жить все хотят, а за жизнь надо бороться. И он будет бороться. И победит, чего бы ему это ни стоило, потому что готов заплатить любую цену за свою жизнь, а на чужие жизни ему плевать. Плевать на всех, раз всем плевать на него.
Закон — тайга. Побеждает сильнейший…
Главное — он свободен. Он абсолютно свободен и никому ничем не обязан. И все дороги огромной страны открыты ему — езжай, куда душа запросится…
УТРОМ продрогший, насквозь пропыленный, Андрей выбрался из полувагона. Отошел подальше от станции, вытряхнул как следует одежду, помылся в канаве и только после этого решился пойти на вокзал. Через эту станцию ходили поезда на Куйбышев. Андрей понял, что поедет туда, к Любе. Или, скорее, признался себе, что, уезжая из Койвы, уже знал, что едет именно к ней. А по правде сказать, мысль об этом тревожила его со дня освобождения. И он знал, что рано или поздно сделает это. Теперь же получалось, что так распорядилась сама судьба.
И в кармане лежала роскошная камея.
Люба удивится, конечно. Возможно, вовсе и не обрадуется его появлению. Но это ничего, ничтяк. У него есть причина заехать к Любе — он должен рассказать о Князе…
А она нисколько не удивилась.
— Это ты, — сказала она как-то потерянно. — Проходи. — У нее были печальные глаза, она нервно покусывала нижнюю губу. — Освободился, значит?
— Освободился.
— Это хорошо. А у меня мама умерла. Отмучилась.
— Когда? — глупо спросил Андрей.
— В прошлом году еще. А ты откуда в таком виде?
Андрей смутился:
— В товарняке пришлось ехать. Ты не против, если я пару дней побуду у тебя? В порядок надо себя привести…
— Что ты спрашиваешь, Андрюша? Мне все равно… Теперь уже все равно. — Она опять вздохнула, — Не обращай на меня внимания.
— Это ты из-за матери?
— Нет — Люба покачала головой, — Это прошло уже. Да и страдала она сильно, так что… А вот Паша. — Она тоскливо посмотрела на Андрея. В глазах появились слезы. — И зачем ты только связался с ним! Он же…
— Да что случилось-то? — обеспокоенно спросил Андреи.
— А ты разве ничего не знаешь?
— Нет.
— Паша проиграл все. Все-все, понимаешь?
— Как это, проиграл?
— В лагере проиграл пятьдесят тысяч, а я должна за него расплачиваться. Иначе… — Она всхлипнула.
— Он что, на тебя должок перевел?
— Да, перевел. А где я возьму столько денег? Что он оставил, давно кончилось. Мама же болела, ты знаешь, потом похороны… Придется продать все.
— Постой, — сказал Андрей, начиная соображать, в чем дело. — Объясни по порядку.
— Господи, что тут объяснять?.. Явился какой-то Никола, противный такой тип. Говорит, Князь, Паша то есть, проиграл ему пятьдесят тысяч и перевел долг на меня. Вот и все.
— А это точно?
— Наверно. — Люба пожала плечами — Он приходил вместе с этим Хрящом. Припугнули, что если я не расплачусь в течение недели… Ты же лучше меня знаешь, что бывает за это.
Андрей знал. Любу-то не тронут, она ни при чем. А вот Князю придется кисло. Очень кисло. «Приземлят», как минимум. Но могут и «пришить». Пятьдесят кусков — сумма, а у Князя врагов-завистников навалом. Сначала, как водится, «приземлят», а потом продуют в карты [46]…
— Неделю, говоришь, дали?
— Да. Как раз сегодня явятся.
— Дела-а. Ну ладно, посмотрим — Андрей подумал, что, может быть, этот Никола обождет еще день-два, пока он толкнет камею. Среди знакомых Любы наверняка найдется покупатель. Только опасно продавать через нее… И пятьдесят кусков вряд ли за нее дадут. Но Князя нужно вытаскивать из этого дерьма. И Любу выручать. Она хоть и ни при чем, но кто же станет считаться с бабой «приземленного», да к тому же двинувшего фуфло?! Пустят по «кругу», как пить дать пустят. Хрящ давно на нее зуб точит…
А если Никола не согласится ждать? Это его законное, между прочим, право. Ничего не скажешь.
Они пришли к вечеру, Хрящ и Никола.
— О! — сказал Хрящ, увидев Андрея, — Кого я вижу, сам не рад! Привет, двоюродный племянник троюродного брата моей неродной бабушки от первого брака. Откуда дровишки?
— А все оттуда же, из леса, — сказал Андрей, приглядываясь к Николе.
Видок у Николы был, что называется, бандитский, почти как в кино: низкий лоб, до бровей закрытый челкой, близко посаженные глаза-щелки, почти приросшие к голове уши, широкий, с раздувающимися ноздрями нос. И полный рот золотых зубов. Он тоже покосился на Андрея, кивнул и обратился к Любе, которая стояла, комкая в руках носовой платок. На Николу она не смотрела.
— Как насчет грошей, приготовила? — спросил он, потирая руки.
— Не спеши, — сказал Андрей и тронул его за локоть. — Знаешь, поспешишь — людей насмешишь, а они и так смешные. Потолковать бы надо. Давай сядем рядком…
— Кто такой?! — Никола резко повернулся, отступил чуть в сторону и назад и быстро сунул руку в карман.
— Свой, не бзди, — сказал Хрящ. — Кореш Князя. Они «бегали» вместе и вместе сгорели. Только что выскочил? — спросил он Андрея.
— Недавно.
— Это другое дело. — Никола вытащил руку из кармана. — После с тобой потолкуем, если надо. Тут, понимаешь, дельце такое… Князь-то залетел на пятьдесят кусков, не слыхал?.. Перевел вот на Любку. Сегодня последний срок.
— Тебе залетел? — спросил Андрей.
— Ну… Или тебе не нравится? Можешь добавить. — Никола дико заржал, показав полный рот золотых зубов. А сам маслеными глазами пожирал Любу.
— Слушай, обождешь пару дней еще?
— В гробу и в белых тапочках.
— В натуре тебе толкую. Я рассчитаюсь.
— И я в натуре. Если хочешь заплатить за кореша — гони монету. А если денег нету…
— Но два-то дня можешь потерпеть?!
— Не пойдеть, — сказал Никола и осклабился. — Мы сами с Любкой столкуемся. — Он посмотрел на нее и громко сглотнул.
— Будь человеком, — сказал Андрей.
— А ты не при на меня, как на собственный буфет! Хочешь, попробуй отмазаться[47]…— Он подмигнул, вынул из кармана колоду карт — самодельных — и стал тасовать их.
Андрей, глядя на его руки, понял, что это — игрок. Может быть, исполнитель[48]. Иначе не колонул бы Князя. Князь — тоже игрок настоящий. Андрей и сам играл вполне прилично, однако, подумал он, это случай особенный и риск, конечно, тут большой. Но и делать нечего. Иного выхода, чтобы спасти Князя, нет. А скорее, спасать надо даже не Князя, а Любу. Ей ведь ничего не остается, и она согласится на все… Никола не будет ждать, пока она распродаст вещи. Он потребует либо деньги, и сегодня же, сейчас, либо расплатиться натурой. По его роже видно.
И Андрей решился.
— Давай подделим[49],— сказал он.
— Играешь наличные. Казать пушнину!
Ох как не хотелось Андрею показывать камею! Он рассчитывал играть, имея в кармане всего три сотни. Может, и повезло бы. Но Никола не станет рисковать пятьюдесятью кусками из-за каких-то трех сотен.
И Андрей положил камею на стол.
— Тю-тю-тю!.. — присвистнул Хрящ и потянулся за камеей.
— Не лапай, — сказал Андрей.
У Николы вспыхнули глаза. Он сразу сообразил, что вещичка эта стоит больших грошей. Если ее выиграть и кинуть Князевой бабе, да еще скостить должок, то эта недотрога никуда не денется, как миленькая уляжется с ним в кроватку. Да за такую штуковину любая шалава[50], хоть бы и самая честная, что угодно сделает… Вон у нее уже глазки вспыхнули, а только что ревела!..
Люба действительно с восторгом и удивлением смотрела на камею. Она-то знала ее настоящую цену.
— Во сколько ставишь? — спросил Никола. Руки у него дрожали.
— Баш на баш, — сказал Андрей.
