Ознакомительная версия.
Яннис вглядывался в эти размытые лица из древнего прошлого, и жуткое ощущение охватывало его. Очевидно, в старину не существовало никаких красок, и все было в разных оттенках серого, но дело даже не в этом. Беспокоило его то, что все снимки сделаны в настоящем; в настоящем, которое прошло. Как же настоящее может не быть настоящим? Как же это получилось, что остались от такой бурной жизни только маленькие квадратики испятнанной бумаги с картинками на них?
– Йиа,[179] а я умру?
Пелагия взглянула на него.
– Все умирают, Янни. Кто-то умирает молодым, кто-то старым. Скоро и я умру, но я хоть пожила. Умрешь и ты, и кто-то придет на твое место. «Живому на сей плодородной земле должный срок отпущен Бессмертными». Вот что говорит Гомер. Не считая рождения, это – единственная вещь, в которой у нас нет выбора. Когда-нибудь, надеюсь, когда ты будешь очень старым, ты тоже умрешь, поэтому не бери пример с меня. Делай всё, что можешь, пока в силах. Когда я умру я хочу только, чтобы ты помнил обо мне. Как думаешь – будешь помнить? Ох, прости, Янни, я не хотела тебя огорчить! Ну, не надо, не плачь. О Господи! Я и забыла, какой ты еще маленький…
Яннис упрашивал Антонию достать ему струны для мандолины, от которой она получила свое имя, и та обещала поискать, когда поедет в Афины. Алекси обещал ему купить их, когда поедет в Неаполь, навестить который все не находилось повода. Пелагия отвезла Янниса на автобусе в Аргостоли и купила ему струны в музыкальном магазине в одном из переулков, поднимавшихся к холму под прямым углом к главной улице. «Я очень люблю твоих родителей, – сказала она Яннису, – но они не замечают того, что у них прямо под носом. Афины и Неаполь! Что за чепуха!»
В «Таверне Дросулы» Спиро тщательно вычистил и протер мандолину. Натерев карандашный грифель, он насыпал его в колки и прокручивал их, пока они не стали вращаться без писков, скрипов, задержек и всяких заеданий. Он показал мальчику, как пропускать верхний конец струны через серебряный струнодержатель, захлестывая петлю с красочными пушистыми шариками на нужной зацепке. Показал, как наматывать струну через дырочку в колке так, чтобы не лопнула, и как устанавливать ее в прорезях кобылки и головки, сначала наскребя графита и в них, чтобы легче было настраивать.
Он показал, как нужно медленно настраивать каждую струну, переходя по очереди от одной к другой и возвращаясь к началу. Продемонстрировал, как пользоваться гармонией для определения верного местоположения кобылки, объяснил принцип настройки каждой струны по верхней паре струн, прижатых на седьмом ладу, и начал играть. Он исполнил три простых аккорда, чтобы пальцы привыкли к более узкому грифу мандолины, а затем низвергнулся каскадом быстрых тремоло вниз по гамме.
Янниса это захватило так же надежно, как зацеплены в струнодержатели струны со своими необычными пушистыми шариками. Он благоговейно усвоил все наставления Спиро о том, чтобы не оставлять ее на солнце, в сырости и холоде зимой, не ронять, регулярно протирать специальной полировкой, какая применяется для бузуки, спускать струны перед хранением, настраивать на полтона выше, чтоб быстрее вытянулись… Спиро серьезно сказал ему, что он держит в руках самую большую драгоценность из всех, какой когда-либо будет владеть, и это пробудило в нем трепет и благоговение, которых он никогда не испытывал даже в церкви, когда его затаскивала туда Пелагия. Только Спиро и бабушке разрешал он дотрагиваться до нее и приходил в бешенство, если вдруг кто-то ее стукал.
Самое любопытное: хотя она потребовалась ему, чтобы, повзрослев, он мог производить впечатление на девушек, ко времени, когда ему исполнилось тринадцать и он стал уже вполне приличным исполнителем, Яннис обнаружил, что девчонки – чистой воды убыток. Их труднопереносимым жизненным призванием было расстраивать, раздражать и обладать штучками, которых хотелось, но которыми они не желали одаривать. По сути они были злобными и капризными маленькими чужачками. И так было, пока ему не исполнилось семнадцать, а у бабушки не началась ее неудержимо фривольная вторая молодость, и когда он встретил одну девушку, заставившую его разрываться от страстного желания, ту, которая останавливалась неподалеку послушать, как он заставляет Антонию петь.
В октябре 1993 года Яннис достиг долгожданного четырнадцатилетия; он только что целое лето играл на публике дуэты со Спиридоном под обстрелом из красных роз. Для того, чтобы не досаждать бабушке своими беспрерывными упражнениями, а вообще-то – чтобы не заставлять ее опять плакать, – он ушел поиграть в уединении к развалинам старого дома и весь сосредоточился на исполнении приличного тремоло, что достигалось не дерганьем запястья вверх-вниз, а его вращением. Это было весьма утомительно, и очень скоро рука перестала слушаться. От усердия покусывая губу, Яннис не заметил подошедшего старика, который наблюдал за ним с критическим, но доброжелательным интересом. Он подскочил от неожиданности, когда голос с очень странным акцентом произнес:
– Прошу прощения, молодой человек.
– Фу! – воскликнул Яннис. – Как вы меня напугали!
– Для сердечного приступа вы слишком молоды, – сказал человек. – Дело в том, что я не мог не заметить, как вы кое-что делаете неверно.
– Да вот это тремоло! Все время обрывается!
Это было приятно – разговаривать со стариком на равных; пожилые так часто бывали отстраненными и непонятными, но у этого был ясный взгляд живых глаз, и в нем чувствовалась какая-то радостная сила. Его внимание льстило, и Яннис немного надул грудь, чтобы больше чувствовать себя мужчиной. У него ломался голос, иногда выдававший приводящие в замешательство тирольские рулады и писки, поэтому он его понижал насколько возможно и разговаривал в той застенчиво-зрелой манере, которая у взрослых вызывала улыбку.
– Нет-нет, это прекрасно получится. Дело в вашей левой руке. Вы стараетесь сыграть всё первым и вторым пальцами, но так не пойдет. – Он нагнулся и стал расставлять пальцы мальчика по местам, приговаривая: – Смотрите, первый палец прижимает струны на первом ладу, второй палец прижимает на втором, третий – на третьем и четвертый – на четвертом. Вначале трудновато, потому что у мизинца не хватает силы, но зато теперь не придется изгибать руку, из-за чего случайно заглушаются дисканты.
– Да, я заметил, это очень раздражает.
– Просто сохраняйте такое же расположение пальцев на ладах при перемещении по грифу, и все станет гораздо проще. – Он выпрямился и добавил: – Хорошего музыканта сразу видно, потому что кажется, что руки у него совсем не двигаются, а музыка возникает, словно по волшебству. Если будете делать как я говорю, вам почти не придется передвигать руку. Только пальцы. И так легче – инструмент не соскальзывает. Это вечная беда у мандолин с закругленной спинкой. Я часто думал о том, чтобы достать португальскую, с плоской спинкой. Но так и не собрался.
– Похоже, вы здорово разбираетесь в этом.
– Так, приходится. Почти всю жизнь я был профессиональным мандолинистом. Могу сказать, что вы будете хорошо играть.
– Сыграйте что-нибудь, – попросил мальчик, протягивая мандолину и плектр.
Старик порылся в кармане пиджака, достал пластинку и сказал:
– Я всегда пользуюсь своим. Не обижайтесь.
Он принял мандолину, устроил ее у себя на поясе, взял на пробу аккорд и начал играть «Сицилиано» из Большой сонаты соль-мажор Гуммеля. Яннис вытаращил глаза от удивления, когда старик вдруг остановился, перевернул мандолину, внимательно осмотрел ее, словно не веря себе, и воскликнул:
– Мадонна Мария, это же Антония!
– Откуда вы знаете? – удивленно и в то же время с подозрением спросил Яннис. – То есть, вы же не можете знать, что это – Антония, так ведь? Вы ее раньше видели?
– Где ты ее нашел? Кто ее тебе дал? Откуда ты знаешь, что ее зовут Антония?
– Я выкопал ее вон из той ямы, – сказал Яннис, указывая на раскрытый тайник посреди развалин. – Бабушка рассказала мне, что она там, и она ее так называла, поэтому и я ее так зову. Вообще-то бабушка и маму мою назвала Антонией, потому что она, когда была маленькой, курлыкала, как мандолина.
– А бабушка твоя – кирья Пелагия, дочь доктора Янниса?
– Это я Яннис. Меня назвали в честь него.
Старик присел на стену рядом с мальчиком, не выпуская из рук мандолину и вытирая платком со лба пот. Он выглядел очень встревоженным. Яннис заметил у него шрам поперек щеки, слегка прикрытый клочковатой седой бородой. Старик вдруг спросил:
– Когда ты нашел мандолину, четырех струн на ней не было?
– Да.
– А знаешь, где они?
– Нет.
В глазах старика промелькнул огонек, и он постучал себя по груди.
– Они вот здесь. Доктор Яннис залатал ими мои ребра, а я их так и не вынул. Я был к тому же нашпигован пулями, и доктор их вытащил. Что ты об этом думаешь?
Ознакомительная версия.
