— Да, меню, — вспомнил я.
— Вот видите. Это общество не только больное, но и преступное… Раньше хоть Политбюро боялись. Была одна дружная семья дона Иосэба. Суды приговаривали. Органы карали. Армия охраняла рубежи. А за всем присматривало недремлющее око ЧК-ГБ. А теперь?.. Шайки, бри гады, кодлы, ватаги, стаи, беспредел, бардак, базар. Вот и ругай теперь дона Иосэба!.. Кстати, недавно он опять приснился…
И полковник рассказал, что видел во сне, будто стоит лето, жара, синее небо, он, ребенок, играет на своём балконе, вдруг появился Сталин, вошёл в кухню и по-хозяйски сел за стол (на место отца), негромко сказал что-то типа «мшиа», что по-грузински значит «я голоден». Ребёнок кинулся к холодильнику, принялся доставать на стол, что было. Сталин начал есть. Ел и ел, а мальчик, не зная, что ещё предложить гостю, нашёл на плите сковородку, где тускнели тусклые остатки яичницы, кое-где подёрнутые зеленовато-синеватой плесенью; но мальчик решил всё-таки поставить сковородку на стол. Сталин, не поднимая головы, сматывая с губ паутину и выплёвывая катышки плесени, съел всё из сковородки, встал (был великан под потолок); мальчик обнял его, прижался щекой к твердому, пахнущему пылью сукну, а он погладил его по голове тяжелой ладонью, вздохнул и тяжело пробормотал: «Рогор мецодеби, чеми бичи»…
— Что это? Бич? Бомж?
— Это по-грузински — «как мне тебя жаль, мой мальчик»… Такая странность!.. — закончил он, не ответив на мой вопрос о связи слов «сука» и «сукно» — суки носят сукно? И не правильнее ли говорить «сюка»? Сюка, сюда!
После Сталина на ум пришли ветераны и злосчастная авракадавра, я спросил:
— Гурджиев знаете?
Полковник подумал секунду:
— Это какой Гурджиев? Что полбатальона съел? Каннибал? Из Киргизии?
— Да нет, друг Сталина. Он всякие штуки… В день, когда арестовали… Писали… Авракадавра… Древнееврейское заклание…
— Заклинание?
— Да-да. Я тоже писал… И сразу меня ловили, арест…
Он рассмеялся:
— Ну ясно, на немца еврейское заклинание будет плохо действовать… И чего вы, немцы, так на евреев взъелись?
— Я ничего не ел, — недовольно ответил я («опять!»), но он пояснил вопрос:
— То, что евреев все и всегда ненавидели и мучили, — понятно, но почему именно вы так особенно брутально ополчились?
Опять этот вопрос! Я решил ответить так, как мне когда-то объяснил папа: немцы были недовольны, что евреи глубоко проникли во все сферы Германии, что в их руках сосредоточилась чуть ли не большая часть финансов, газет, журналов, не говоря о фабриках и заводах, торговле и ювелирном деле, ну и так далее, вот и рвануло, Гитлер как раз подоспел, на этой волне играл-сыграл…
На это полковник, покосясь на меня, спросил, правда ли, он слышал от одного старого кагэбэшника, что у немцев были планы трупы евреев не сжигать, а рубить на куски, варить похлёбку и кормить ею других заключённых:
— Типа чтобы добро зря не пропадало? Немцы же расчётливые?
Меня передёрнуло от такого предположения, но я лично таких вещей не слышал и сказал, что фашисты хоть и сволочи и подлецы, но до такого дойти не додумались и что дедушка Людвиг мне объяснил, что вообще нацисты не сразу стали такими дикими — постепенно дичали, как это было с уничтожением психов, которое началось с того, что какой-то рьяный папаша написал Гитлеру, что у него сын психически болен и, чтобы не портить генофонд нации, разреши, мой фюрер, лично его усыпить во славу великого рейха?.. Идею развил Геббельс, осуществил Гиммлер. То же самое примерно — с очисткой Германии от геев. И вообще немцы — народ — мало что знал о том, что происходит.
На это полковник возразил, что читал недавно, что в Германии сохранился один-единственный архив СС — в Вюрцбурге, не успели сжечь, пришлось бежать от американцев. И сколько было эсэсовцев на весь Вюрцбург, как вы думаете? 20 человек! Зато архив был забит доносами жителей, вашего народа: «туда вошёл черный человек с пейсами», «оттуда вышли три женщины цыгано-носатого типа», «там трое собираются каждый день, наверно, коммунисты»… Так что народ если сам не душил и не резал, то активно помогал, а СС оставалось только выезжать на аресты. Сами же говорили, что доносительство — первая заповедь немца?
А потом, посматривая на меня грузным, даже грозным взглядом, сообщил, чтосмертельная логика немцев ему хорошо известна, вся как на ладони, и привёл в пример рассказ того же старого кагэбэшника о том, как немцы, расстреляв в каком-то белорусском селе триста жителей за трёх убитых фрицев и не зная, что делать с оставшейся полусотней детей, расстреляли и их заодно, написав в акте о расстреле, что из человеколюбия решили не оставлять детей на волю судьбы одних в сожженной деревне… Вот так позаботились, нечего сказать!..
Сержант прервал его, спросив:
— Куда подъехать? К центральному? Там видеокамеры…
— Ну и что? — ответил полковник, но потом, подумав, согласился: — Да, лучше давай к боковому.
Но, увидев столпотворение машин у бокового, куда ему стало лень въезжать, сержант промямлил:
— А там сейчас, может, и закрыто — недавно бомжи куролесили и пожар устроили, так что вход был закрыт…
Полковник, проверяя карманы, ответил:
— Был закрыт — теперь, наверно, открыт… У нас, геноссе Фредя, всё длится месяц, потом всё опять садится по своим гнилым местам, — объяснил он доверительно. — Был пожар — месяц проверяют безопасность. Утонули — месяц ходит человек по берегу. Рвануло где — месяц строгий надзор… Самолёт навернулся — месяц контроля… Люди отравились — месяц белый халат на кухне маячит. А потом…
Я вспомнил, как сестра Алки ругала коррупцов и пятилетку борьбы с коррупцией, на что полковник от души рассмеялся:
— Ага, у нас уже пятисотлетка борьбы, а результата нет… Вы знаете, геноссе Фредя, я думаю, даже уверен — многие русские правители, садясь на власть, засучивали рукава, хотели реформировать эту дремучую страну, но постепенно рукава вместе с руками опускались, оставалось только вешать и расстреливать, чтоб было как всегда, а не хуже… Так что вход уже будет открыт… — И когда сержант подрулил к открытому входу, он сказал: —
Ну, что я говорил?.. Неделю поборолись — и хорош… Эта страна неисправима. Так, выгружаемся!
Он шёл первым, с элегантной сумкой, за ним я со своей сумкой, за нами сержант тащил в одной руке в обнимку два пакета, в другой — чемоданчик.
На вокзале было шумно и энергично — люди спешили, поезда двигались, фыркали, рокотали. Пахло дымом, тянуло едой из ларьков. Полковник уверенно нашёл нашу платформу и вагон. У входа стояла приятная дама в форме, в пилотке, пахла жасмином.
— Ну, что я вам про тракдабанилни говорил, вымытые попочки, — шепнул мне полковник на ухо и подал продавщице билеты: — Вот, голубушка, пожалуйста… Мы не ошиблись — тут СВ суперкласс, с красавицами и горячим и крепким чаем?
— Тут, проходите, пожалуйста, — прищурилась проводница, оглядывая нас сияющими глазами; пилотка очень шла к её светлым волосам.
Полковник пропустил вперед сержанта, объяснив девушке:
— Это — тягловая сила! Он не едет, — и пошёл следом, я — за ним.
Когда всё было разложено по полкам, сержант кисловато спросил:
— Ну, мне чего? Идти?
— Иди, раз не хочешь с нами ехать, — отвечал полковник, занятый коробочками и свёрточками, вытаскиваемыми из пакетов.
Но сержант мялся, и полковник, вынув из кармана солидный бумажник тёмно-синей кожи, вытащил пачку рублей, дал ему:
— Пойди отдохни, хоть сегодня и понедельник, — после чего сержант, пробормотав что-то типа «много доволен», исчез.
Полковник начал сортировать продукты, а я вышел в коридор и стал смотреть на платформу. Много людей.
Куда они едут? Какие у них дела? Кто их ждёт? Что они будут делать?.. Все оживлены. Тянет дымом сигарет, где-то испускает истеричное шипение локомотив. Отчаянные свистки, низкие траурные гудки, выкрики носильщиков, стук тележек, обрывки фраз… Всюду люди-людоезды!
В купе зазвонил телефон. Полковник что-то терпеливо и ласково говорил на своем волшебном языке, потом объяснил мне из купе:
— Опять мама… О сливах беспокоится. Я сказал, что купил 15 кило хороших свежих светлых слив, дешево… Эхе-хе… Никому не пожелаю… Сейчас домработнице позвоню, пусть завтра купит и поставит на кухне, как будто я завёз, а то она не успокоится, спать не будет…
Вдруг я увидел группу в чёрных куртках и среди них — длинный плащ. Что-то знакомое… Неужели?.. Да, вон и фуражка с косичкой… Исидор! И Фрол рядом, тащит сумки и рюкзаки. Еще субъекты в шапочках до глаз и воротниках до ртов… Едут, наверно, домой.
Я отшатнулся.
Их не хватает! Что делать? Сказать полковнику? Вот он как раз выглядывает из купе: «Где вы, геноссе Фредя? Кушать подано! Кого там увидели — Кагановича?» Нет, зачем говорить? Они подонки, но доносить плохо, несмотря на то что у нас в Германии доносительство — первая добродетель, вот как в Вюрцбурге… Нет, молчать… «А вдруг они в наш вагон влезут — что тогда?» — испугался я, отошёл от окна и стал издали выглядывать наружу.
