— Э-э-э…
— Заткнись! — велел Максим. — Молчи, пока муж не договорил. Ведь я все перепробовал: от постельных доблестей до блеска остроумия, от попытки вернуть тебя с помощью тревоги о сыне до изображения холодного безразличия. Плевала ты на мою холодность! Ты на все плевала, кроме этого…
Максим не мог подобрать приличного слова. Но потом нашел такие выражения, что хуже матерных.
— Он юбочник! Венерический слизняк! Грудью дорогу себе проложил. Грудью баб, которых пользовал. Разве это мужик? Член ходячий, хрен собачий… У-у-у! — задохнулся от накопленной ненависти Максим.
Потряс кулаками в воздухе и продолжил, изо всех сил стараясь держать себя в руках:
— Проще простого было накостылять твоему воздыхателю. С удовольствием! С большой радостью! Сломать ему хребет, ноги-руки, оторвать член и отдать на съедение бродячим псам. Но! Нельзя. Во жизнь! Нельзя, потому что ты первая бросилась бы соболезновать покалеченному, травмированному бедняжке. Бульончики бы ему в больницу носила, да? Носила бы, я знаю. Что это за семья, в которой муж шпионит за женой, а она нанимает частных детективов? Отвечай, я тебя спрашиваю.
— Хо-о-орошая семья, — у меня, наконец, восстановилась способность соединять звуки в слова, — на-наша.
На кухню вошла мама:
— Сейчас Президент будет поздравлять.
Мы ее не услышали.
— Ты знал про Назара, — пробормотала я как ни странно — с облегчением.
Словно у меня какое-то время тому назад вырос хвост, я скрывала отвратительный изъян, а муж знал, но молчал, берег мою тайну.
— Естественно, знал Скажи спасибо, что у вас до койки не дошло.
— Не дошло, Максимчик!
— Ага, теперь ты лебезишь. — Муж мгновенно учуял перемены в моих интонациях.
Подтянулись Майка и Саша, который держал поднос с фужерами с шампанским.
Мне так хотелось подчеркнуть свою непорочность, что едва все не испортила.
— У нас ничего-ничего не было! — твердила я. — Клянусь! Ты мне веришь? И на Новый год я подарила ему триста штук презервативов…
Выпалила, испугалась.
Звук пропал — все застыли на секунду, которая показалась мне длиннее суток.
Саша закашлялся, фужеры стукались.
— О, господи! — пробормотала мама.
— Так у тебя все-таки любовник? — воскликнула бестолковая Майка.
Максим ничего не говорил, просто смотрел на меня. Так, наверное, смотрит мужественный человек на дуло пистолета, который через секунду выстрелит.
— Идиотка! — рявкнула я на Майку. — Говорю же — ничего, кроме борщей и солянки, между мной и Назаром не было! Я честная женщина. Мамочка, клянусь твоим и Гошкиным здоровьем! Честная!
— Максим, я верю, — подала голос Майка и дернула моего застывшего мужа за руку.
— Что там французский двор, — сказал Саша. Передал Майе поднос, протиснулся к маленькому телевизору на подоконнике, включил. — Дюма отдыхает.
— Подарок издевательский, — оправдывалась я. — Ну, прости меня! Мне хотелось отомстить, иррационально хотелось, за свои же собственные заблуждения. Мама, ты говорила, что месть — признак слабости, а не силы духа. Максим, ты считаешь ненависть признаком низкой духовной организации. Вы все такие совершенные! Одна я недоразвитая!
— И я тоже, — пробормотала Майка.
— В конце концов! — обрела я силу духа. — Ты мне врал!
— Но и ты меня обманывала, — парировал Макс.
— Да, но я — первая!
Постичь мое заявление было непросто, все замерли, соображая.
Первым откликнулся Макс:
— Сбои в логике случаются даже у самой потрясающей и удивительной женщины всех времен и народов.
— Это у кого? — вскинулась я.
— У тебя.
— Спасибо! — тихо сказала мама.
Майка издала не то стон, не то всхлип.
— Твои комплексы неполноценности, — повернулся к ней Макс, — порождены неосознанием превосходства над основной частью населения.
— А то! — гордо подтвердил Саша.
— Не поняла, — улыбнулась Майка, — но: спасибо, Максимчик!
— И все его благодарили, — ревниво вставила я.
— Помолчи! — велела мама.
Зажегся экран телевизора. Президент Путин на фоне сказочно красивой зимней Кремлевской стены, заснеженных елей обращался к нам:
— Сегодня мне хочется сказать вам особые слова и, провожая уходящий год, сердечно поблагодарить за все, что мы вместе сделали…
— Что вы сделали? — перебила я Президента. — Вы играли со мной в кошки-мышки! Вы меня дрессировали! Максим скрывался у Майки…
— Ой, как трудно было не проговориться, — призналась подруга — Если бы не Саша, давно бы разболтала.
Президент продолжал:
— Мы видим, как год от года набирает силу и укрепляется Россия…
— Я укрепляюсь в мысли… — снова перебила я Президента, но не успела договорить.
— «Мысли» — ключевое слово, — нетерпеливо сказал Максим. — Твои мысли…
— Требуют санитарной обработки, — в свою очередь перебила мама, которой было совершенно не свойственно вклиниваться в чужую речь.
— Что тогда говорить обо мне? — как всегда пришла на помощь Майка.
— Тебе о тебе буду говорить я! — сказал Саша и принялся раздавать фужеры.
— Славно, — одобрила мама, рассматривая поверх бокала меня и Майку.
— Мелодраматический сериал, в который Лида, не без моей помощи, превратила нашу жизнь, закончился, — принимая фужер, сказал Максим.
— А я женюсь, — улыбнулся Саша, протягивая шампанское мне и Майке.
Мама проговорила тихо-тихо, как молилась, только я услышала, потому что рядом стояла:
— Будьте счастливы, дети!
— Давайте дослушаем, — попросила Майка. — Президент все-таки.
Путин, конечно, подозревать не мог, что в маленькой московской квартире слушают его с особым чувством: с осознанием ошибок и надеждой на их неповторение, с верой в грядущую жизнь, которая обязательно подбросит новые испытания, и пройти их надо, не уронив достоинства.
Новый год — это редкий момент истины, когда пафос уместен.
— Пожелаем друг другу новых успехов, — говорил Президент, — и, конечно, поднимем бокалы за здоровье и счастье наших родных и близких, за тех, кого ценим и бережем больше всего на свете, кому отдаем наше тепло и с кем хотим быть рядом. Пусть самые заветные мечты сбудутся. Счастья вам, дорогие друзья! С Новым годом!
Забили куранты. Мы сдвинули фужеры с общим, как выдох, счастливым:
— Ура! С Новым годом!
Февраль 2008 г.
Бывшую жену Борис называет Морской Свинкой.
— Почему? — спрашивает Инна.
— Это животное вовсе не свинка, к отряду грызунов относится и плавать не умеет. В середине шестнадцатого века зверьков привезли в Европу из Америки. Оказалось, что их мясо по вкусу похоже на молочного поросенка, поэтому — свинка. Морская, потому что из-за моря.
— Какое это имеет отношение к твоей бывшей? — продолжает недоумевать Инна.
— Она с первого взгляда ласковая, пушистая. Глазки наивные, ручки трогательно маленькие, голосок тоненький, взор беспомощный.
— А на самом деле?
— На самом деле — тупой грызун, грызуниха, — поправился Борис, — у нее вечно зудят клыки, пилит и пилит. Насмотрелась телевизора, начиталась пошлых журналов и отчаянно завидует другим самкам, которые продали свою внешность за более дорогие квартиры, дачи, машины, бриллианты. Я не мог водить Свинку каждую неделю в клуб, где столик пять тысяч евро стоит — значит, загубил ее жизнь.
— Печально.
— Ты ведь тоже разошлась с мужем?
— Да, — вздохнула Инна.
— И к какому биологическому виду относился твой супруг? Из пресмыкающихся?
Борис всегда любил животных, вспомнила Инна. Постоянно тащил в дом всякую живность, пропадал на станции юных натуралистов, при которой был маленький зверинец. Биологом, правда, не стал.
— Мой экс-супруг, — включилась Инна в игру, — тоже грызун. Постоянно точил мне душу, сообщая, что Маня-Галя-Варя-Наташа и далее по списку лучше меня готовят, одеваются, выглядят. При этом он — собака, пес гулящий. Как выяснилось, с прелестями Мань и Варь предметно знакомился. Такого животного в природе нет.
Борис задумался: почесал затылок, дернул себя за ухо, потер нос… Он и в детстве, опять вспомнила Инна, когда размышлял о чем-то, теребил пальцами лицо: то нос потрет, то в ухе пальцем ковыряет, то чуб закручивает…
— Есть! — воскликнул Борис. — Есть такое животное. Отряд грызунов, семейство, кажется, беличьих. Луговая собачка. Внешне похожа на желтого суслика Обитает в центральных и южных районах Северной Америки. Назвали собачкой, потому что издает лающие звуки. Кстати, природный переносчик чумы.
— Насчет чумы — верно, — улыбнулась Инна. — Тебе и мне повезло, в кавычках, с грызунами. Хочешь еще чаю?
