Кенни Тракенмиллер поносил феминисток за то, что они „совратили его жену с пути истинного“. Миссис Тракенмиллер всегда сама зарабатывала на жизнь. Делала прически и фасонные стрижки в городке Норт-Маунтин, что в штате Нью-Гэмпшир. Когда мужа по суду выселили из дома, она продолжала стричь и завивать. И жить было можно. Когда же его убили, стало трудно содержать семью. Она упомянула в своем сбивчивом послании, что ей пришлось один раз „скомпрометировать себя“, иначе нечего было бы есть; и прибавила, что ей не хотелось бы еще раз „марать свою репутацию“.
Миссис Тракенмиллер ни разу не назвала себя по имени, понимая, должно быть, как сильна неприязнь к ее мужу друзей Дженни Филдз, которые, скорее всего, отвергнут ее просьбу о помощи. Она написала, что поймет их чувства, если ей будет отказано.
Джон Вулф, избранный (вопреки своему желанию) почетным членом Попечительского совета, сразу сообразил, что лучшей рекламы для Фонда Дженни Филдз, чем миссис Тракенмиллер, вряд ли придумаешь. Оказать помощь несчастной семье убийцы Дженни — да это просто подарок судьбы. Трогательное известие разлетится мгновенно, и, как сказал Джон Вулф, истраченная сумма окупит себя стократ в виде щедрых благотворительных взносов.
— Нам и без того грех жаловаться на недостаток взносов, — попытался было возразить Гарп.
Роберта заметила, что бедняжка миссис Тракенмиллер может оказаться самой обычной шлюхой. Все удивленно воззрились на Роберту, обладавшую несомненным преимуществом: она могла судить не только как женщина, но и как бывший нападающий „Орлов Филадельфии“.
— Вдруг она не первый раз „компрометирует себя“ и вообще давно этим занимается, — сказала Роберта. — Только подумайте, как мы будем выглядеть? Окажем ей помощь. А это заядлая шлюха, и мы, как последние дураки, попадемся на ее удочку.
— Стало быть, надо потребовать у нее характеристику, — предложила Марши Фокс.
— Лучше встретиться с ней лично и поговорить, — возразил Гарп. — Сразу станет ясно, приличная это женщина или нет. И действительно ли она старается прокормить семью честным трудом.
Члены Попечительского совета удивленно посмотрели на него.
— Ну, знаете ли, — произнесла Роберта. — Я, во всяком случае, не буду выяснять, шлюха она или нет.
— А я тем более, — сказал Гарп.
— А где этот Норт-Маунтин? — спросила Марши Фокс.
— Я тоже не могу. Я и без того почти не бываю в Нью-Йорке, — открестился Джон Вулф.
— А я бы поехал, — вырвалось у Гарпа, — но ведь она может узнать меня.
— Не думаю, — заявила Хильма Блох, врач-психиатр, которую Гарп на дух не переносил. — Те, кто читал автобиографию вашей матушки, то есть люди, увлекающиеся биографической литературой, как правило, не любят и не знают беллетристики. Даже если бы она и взялась читать „Мир от Бензенхейвера“, то только по одной причине — зная, чей вы сын. А это недостаточная мотивировка, чтобы дочитать ваш роман до конца. Не забывайте, она ведь только парикмахерша. Скорее всего, она ничего не поняла бы и бросила книгу на половине, а вашу фотографию на обложке, конечно, не запомнила. Ваше лицо может показаться ей смутно знакомым: одно время вас часто показывали по телевизору после гибели Дженни. Но в те дни, разумеется, могло запомниться только одно лицо — лицо вашей матери. Женщины, подобные миссис Тракенмиллер, много времени проводят у телевизора, мир литературы им чужд. Очень сомневаюсь, что ваш образ запечатлелся в ее мозгу и она до сих пор вас помнит.
Джон Вулф стал смотреть в сторону.
— Благодарю вас, Хильма, — только и сказал Гарп.
Так и было решено, что на встречу с миссис Тракенмиллер отправится Гарп и на месте решит, не шлюха ли она.
— Узнаем хотя бы ее имя, — бросила Марши Фокс.
— Спорю, ее зовут Чарли, — добавила Роберта.
Затем перешли к „разному“: кто сейчас живет в приюте Дженни Филдз, у кого истекает срок пребывания, кто только что въехал и все ли идет гладко?
Наверху под крышей жили сейчас две художницы — одна в комнате, выходящей на юг, другая в комнате напротив. Та, которой выпала южная сторона, завидовала своей соседке, считая, что освещенность у той гораздо лучше. Две недели они дулись друг на друга и демонстративно не разговаривали за общим столом. Даже обвиняли одна другую в краже корреспонденции. А потом вдруг взяли и вступили в любовную связь. Теперь живописью занималась только одна, та, что жила на северной стороне, ее приятельница позировала ей, наслаждаясь северной приглушенной освещенностью. Иногда новоявленная натурщица разгуливала нагишом по лестнице, чем приводила в негодование по крайней мере одну из писательниц, драматурга из Кливленда, известную яростным неприятием лесбиянства. К тому же ей не давал спать шум волн. Но, по-видимому, все-таки спать ей мешали жившие над ней любовники. Все считали, что она привередничает. Тогда одна из писательниц предложила всем по очереди читать вслух пьесы кливлендской сочинительницы. Так и поступили. И вскоре на верхних этажах дома в бухте Догз-хед, ко всеобщему удовольствию, воцарились мир и согласие. Противница лесбийской любви перестала нервничать и замечать шум прибоя.
Вторая писательница, сыгравшая роль миротворца, писала неплохие рассказы, и Гарп год назад горячо поддержал ее кандидатуру. У нее на днях истекал срок пребывания, и она уже сидела на чемоданах. Кого же поселить в ее комнату?
Может, ту женщину, у которой муж недавно покончил с собой, а свекровь отсудила детей?
— Я против, — сказал Гарп.
— Может, двух джеймсианок, которые на днях заходили сюда?
— Позвольте, позвольте, — опять запротестовал Гарп. — Что? Джеймсианки? Им сюда вход заказан.
— А Дженни всегда их принимала, — возразила Роберта.
— Так то Дженни, — отрезал Гарп.
Остальные члены Попечительского совета в общем были согласны с ним. Джеймсианок и раньше не любили. А теперь их экстремизм выглядел, по меньшей мере, жалким и нелепым.
— Но для нас это уже фактически традиция, — настаивала на своем Роберта.
Она рассказала о джеймсианках, которые когда-то долго гостили в доме Дженни; потом уехали в Калифорнию, хлебнули горя и снова вернулись в бухту Догз-хед.
— Своего рода сентиментальное путешествие в прошлое, — заметила Роберта.
— О Господи, Роберта! — воскликнул Гарп. — Гоните их вон.
— Ваша матушка всегда их жалела.
Марши Фокс, чье немногословие восхищало Гарпа, проронила:
— Эти хоть трещать не будут.
Засмеялся почему-то один Гарп.
— Я все же думаю, Роберта, нам не стоит их принимать, — поддержала Гарпа Джоан Эйкс.
— Они в обиде на общество, — вмешалась Хильма Блох. — Такое состояние заразительно. Хотя в каком-то смысле они олицетворяют собой самый дух нашего заведения.
Джон Вулф округлил глаза.
— Есть еще кандидатура, — продолжала Джоан Эйкс. — Она врач. Исследует влияние абортов на рост злокачественных опухолей. Что будем делать с ней?
— Поселим ее на третьем этаже, — предложил Гарп. — Я видел ее, страшилище еще то, отпугнет любого, кто пойдет наверх.
Роберта недовольно нахмурилась.
Первый этаж приюта был самым просторным. Здесь находились две кухни, четыре туалетные комнаты; в маленьких уютных спальнях жило человек двенадцать; были еще „конференц-залы“, как их называла Роберта (во времена Дженни Филдз это были просто гостиные и комнаты отдыха). И в довершение всего — огромная столовая, куда все сходились к обеду. Сюда же приносили почту, и в любое время дня и ночи здесь собирались все, кто испытывал дефицит общения.
Этот самый населенный этаж не подходил людям искусства. Но тех, кто надумал свести счеты с жизнью, лучше всего было селить именно здесь. Как сказал членам Попечительского совета Гарп: „Не имея возможности выброситься из окна, им останется только морская пучина. А решиться на такую смерть гораздо труднее“.
Роберта управляла пансионатом строго, но с материнской заботливостью. Она была способна отговорить человека от любого намерения, а уж если ей это не удавалось, приходилось пускать в ход грубую силу. У нее были прекрасные отношения с полицией, чего никогда не было при Дженни. Иной раз полиция отлавливала зареванных кандидаток в самоубийцы в отдаленной части пляжа, на краю дощатого пирса, и с неизменной деликатностью возвращала их под крыло Роберты. Вся местная полиция состояла из заядлых болельщиков, которые не могли забыть неукротимые атаки правого крайнего Роберта Малдуна и его точные сильные пасы.
— Вношу предложение: впредь отказывать в помощи всем без исключения джеймсианкам и ни одну не пускать даже на порог, — сказал Гарп.
— Поддерживаю! — одобрила его идею Марши Фокс.
— Поставим вопрос на обсуждение, — обратилась ко всем Роберта. — Что касается меня, я не вижу необходимости вводить это правило. Конечно, мы не должны оказывать поддержку тому, что нам представляется глупейшей формой политического протеста. Но согласитесь, вполне может быть, что эти безъязыкие женщины действительно нуждаются в помощи. И думаю, очень скоро обратятся к нам за помощью, которая им необходима как никому.
