— Да просто так…
— Так ничего не бывает, друг мой. Если уж заговорила, так неспроста, что-то, значит, заставило. Я тебе ответил откровенно, как ты и просила. Но и ты не скрывай, что у тебя на душе.
— Это у вас в райкоме. В обкоме… — Таня попыталась объяснить: — Я про других людей. С которыми и встречаться — нож острый. Перед таким словно и не человек стоит, а грош ломаный валяется!
— Может, поконкретней, Татьяна? О ком ты?
— Ненужно имен, Петр Прохорович! — попросила Таня. — При вас они и не ведут себя так. Боятся, наверно. Поэтому вы их и не замечаете. А мы каждый день сталкиваемся с ними. При вас они — тише воды, ниже травы. Без вас сразу такими высокими становятся, будто глядят на тебя с крыши семиэтажного дома.
— Наверно, и такие попадаются, не буду с тобой спорить, — согласился Пуреськин и понастойчивей спросил: — Однако почему ты уходишь в сторону от прямого вопроса? Если уж завела этот разговор, тогда не останавливайся на полпути. От правды, Татьяна, не бегают: споткнуться недолго.
Таня действительно почувствовала себя так, словно бежала-бежала и обо что-то споткнулась — и мысли вразброд. Запуталась она, запуталась! Как ей сейчас поступить? Молчать? Но ее ведь никто за язык не тянул, сама начала! Кем после этого сочтет ее секретарь райкома? Сказать напрямки, без утайки? Заглазно, как ябеда? Как в спину ударить? А та спина и так уж сгорбилась!
«Попалась девушка не в попадушки, куда не следует», — растерянно подумала Таня, уже горячо раскаиваясь в том, что начала этот разговор. И не уходили из памяти жестковатые слова Пуреськина: «От правды не бегают…» Да еще бояться правды — в райкоме!..
Только что избегая внимательного взгляда секретаря, Таня посмотрела ему прямо в глаза.
— Да хотя бы взять председателя нашего колхоза Сурайкина. Разве он не такой?
— Кто-кто, Сурайкин? — Секретарь машинально вынул из пачки вторую сигарету, хотя первая, недокуренная, дымилась в массивной пепельнице. — Ты что, товарищ Ландышева? Да он один из лучших наших председателей!
— Петр Прохорович! Как председатель он, наверно, и хорош. Но как человек… Характер уж такой, что ли? Может, вы и в мыслях не допускали, как оскорбляет, обижает человека его мрачный взгляд. Грубое обращение. Он и говорит-то так, будто холодной водой тебя обливает. Не думайте, что я жалуюсь, ябедничаю. Поймите меня, пожалуйста! Я-то еще себя в обиду не дам! Ведь другие чуть не плачут от него!..
Пуреськин густо крякнул. Качая головой, он крупным шагом прошелся по кабинету, снова сел — теперь уже не за свой стол, а напротив Тани, не попросил — потребовал:
— Рассказывай, Татьяна.
— Расскажу, Петр Прохорович, — согласно кивнула Таня.
Ни в тот день, когда Коля Петляйкин подвез Таню Ландышеву в Атямар, ни на следующий день Потап Сидорович Сурайкин из Саранска не приехал. Приехал он лишь на третьи сутки.
Коля Петляйкин и встретил-то председателя вроде хорошо, и поздоровался с ним честь по чести, и чемодан его отнес в машину, положив не в багажник, а на заднее сиденье — не пролилось бы что ненароком, а Потап Сидорович все молчал, будто воды в рот набрал. «Хвоста ему, что ли, накрутили там? — прикидывал Коля. — Давно бы надо, глядишь, и помягче бы стал…»
Все так же молчком Потап Сидорович сел рядом, на свое место, молчком мотнул перед собой рукою да так всю дорогу до Сэняжа ухитрился и слова не обронить. «Провались она в преисподнюю, вся эта езда! — ругнулся про себя Петляйкин, остановив „Волгу“ у покосившегося домика председателя. — Ни песен от него, ни басен. Словно не человека, а человеческую тень возишь…»
Сурайкин вышел из машины, наотмашь хлопнул дверцей и, не оглянувшись, направился прямо домой, словно никакого чемодана у него и не было. Коле ничего не оставалось, как подхватить увесистый чемодан и поспешить за своим «хозяином». У крыльца Сурайкин забрал чемодан и буркнул: «Отдыхай!»
В избе Потапа Сидоровича уже дожидался Директор — кладовщик колхоза Кузьма Кузьмич Демьянов, мирно разговаривающий с хозяйкой дома.
Сурайкин и Демьянов — друзья еще с детских лет, и учились и по огородам лазали вместе. Потап Сидорович окончил пединститут, был директором школы, стал председателем. А Кузьма Кузьмич как закончил семилетку, так с ней и остался и дальше колхозного склада ни на вершок не поднялся. По-разному сложились и их военные судьбы, хотя уходили они на фронт в один и тот же день. Сурайкин вернулся в чине майора, Демьянов дослужился до сержанта. Но при всех этих различиях они до сих пор поддерживают дружеские отношения, хорошо понимают друг друга. Бывает, как и в юности, — правда, все реже и реже — ходят с удочками на рыбалку, по большим праздникам собираются то у одного, то у другого, сохраняя при этом известную дистанцию.
Вот и сейчас гость с радостью встретил хозяина.
— Что-то ты запропастился, Сидорыч, никак не дождемся тебя, — приветствовал Кузьма Кузьмич, проворно поднявшись со стула.
— Что-нибудь случилось, что ли, без меня! — споласкивая после дороги руки, осведомился Сурайкин.
— Случиться-то ничего не случилось, — успокоил Кузьма Кузьмич, — однако, как говорил наш старшина, армия без генерала — это не армия.
— Дела, Кузьма, дела!.. Сперва в Совете Министров держали, потом уж самому по министерствам и управлениям пришлось побегать. Начальства много, соответственно — и дверей. Нагрузили под завязку… Теперь днем и ночью придется работать. — Потап Сидорович мельком взглянул на жену, распорядился: — Олда, собери-ка что-нибудь на стол. Целый день голодный, аж кишки скрипят! Открой вон чемодан, там кое-что есть…
— Днем и ночью, говоришь? — подхватил Кузьма Кузьмич. — А я хотел позвать тебя на зорьке с удочками посидеть. Завтра — аккурат воскресенье. С тем и явился, как чуял, сейчас подъедешь. Отдохнули бы, да и о делах потолковали. Говорят, в Сэняж-речке больно уж рыба разыгралась.
— Теперь придется удочки забыть, — мрачновато сказал Потап Сидорович.
— Или что плохое привез из Саранска?
— Плохое не плохое, а навязали мне вот сюда, — Сурайкин хлопнул себя по шее, — целый спецхоз.
— Это как так, навязали? — усомнился Кузьма Кузьмич.
— Ты что, дите малое, не знаешь, как это делается? Совет Министров принял решение о строительстве в ряде колхозов откормочных комплексов. В числе их значимся и мы. Штучку на пять тысяч свиней отгрохать. Для того и вызывали.
— А чего особенного? — Кузьма Кузьмич дернул плечами. — Построим! Эк-ка, велико дело! Как говорил наш старшина — нет таких крепостей!..
— Тебе, конечно, нипочем. Ты — Директор! — насмешливо осадил его Сурайкин. — Сейчас любому директору любого предприятия в сотни раз легче, чем нашему брату. Кадры есть, сырье привезут, станки крутятся. А здесь — ни этого, ни другого, ни пятого, ни десятого!
— Поди, уж не одни мы — МСО[11] будет строить, — возразил кладовщик.
— Строить-то они будут, только спрос будет с меня. Надейся на этих горе-строителей! Разве не знаешь, что за контора у Килейкина? — пренебрежительно сказал Сурайкин и о строительной организации и, получилось, о самом ее руководителе.
Весть о строительстве откормочного комплекса была для Кузьмы Кузьмича полнейшей неожиданностью, которой вроде бы надо только радоваться. Он рассуждал: «Если Совет Министров принял такое решение, то, выходит, в столице их колхоз считают крепким, поэтому и не обошли вниманием, это лестно». С другой стороны, Потап вон выложил новость, не ахти как радуясь. Почему? Может, потому, что дела у них в колхозе и без комплекса идут так, что нечего роптать? Хлеба родятся, неплохой доход дает животноводство, мало-помалу строятся. Комплекс же, этого, как ни верти, а шею натрет: супонь все одно придется натягивать, а натянешь — колхозная касса беспременно зазвенит, что твой барабан! Хотя никуда и не денешься, коль постановили. Да и то — сверху виднее… Что-что, а колхозные дела Кузьма Кузьмич всегда принимал близко к сердцу.
За разговором мужчины и не заметили, как хозяйка накрыла на стол и с деревянной миской вышла на погреб.
Не дожидаясь ее, Потап Сидорович налил по рюмкам и недовольно оглянулся: скрипнула дверь, на пороге стоял его сын Тиша — в запыленных сапогах, в заправленной под брюки черной рубашке, успевший загореть так, что и щедрые его веснушки были незаметны.
При виде отца и гостя за накрытым столом он сразу смутился и, поздоровавшись, нерешительно переминался, мял в руке кепку. Никак он не предполагал, что отец в это время будет дома.
Насупился, помрачнел и Потап Сидорович.
Пришел сын, его единственный сын Тиша, которого он не видел более двух месяцев. Надо бы его немедля усадить за стол, расспросить, как он живет-может, как сноха, внук, которому исполнилось уже два годика. Как надо бы и хотелось бы спросить, почему до сих пор не везет к ним внука? Вместо всего этого грубовато сказал:
