Чепухня в ответ:
– Та не вопрос, сделаем!
А сам забоялся, срок-то слишком короткий. Сома, как кошку, на «кис-кис» не подзовешь. Хочет – приплывет, а нет – так и нет. Чепухня заместителя своего:
– Слышь, капитан, ты рыбак вообще?
– Ну, – утвердительно заместитель, – а кто ж на заставе не рыбак.
– А чего ловишь? – Чепухня интересуется между прочим.
А капитан Таранда:
– Ну всякого ну… толстолобика там, сома, ну… Сом хорошо идет под осень. Ну. За лето откормится. Он вообще днем, – увлекается капитан, сдвинув фуражку на затылок. – Он, значит, днем под нашим берегом отлеживается, потому что у нас тут дамбы, ямы и глубоко, ну! А к вечеру и ночью на отмель всплывает к румынской стороне, на малька охотится. Такие дуры подымаются – смотреть страшно, чистые бревна, ну!
– А если не поймаем? Сомов? – готовит отступление Чепухня.
– А чего их ловить, сомов-то, ну? Можно ж и не ловить, – хитро посмотрел Таранда. – Можно просто из Прута достать. Руками. Они, правда, тяжелые, но можно. Ну.
– Это как? – взбодрился Чепухня.
* * *
В сумерках Чепухня и Таранда взяли на складе две тротиловые шашки, привязали к ним длинные палки. Таранда объяснил: чтобы мах был – сомы ведь на другой стороне Прута, во-вторых, чтобы на поверхности держались – сомы ведь на отмелях пасутся.
Подожгли, швырнули через реку, рвануло, делов-то. Сели в лодку, собрали повсплывавшую рыбу, загрузили в багажник и довольные – в отряд. За летним отпуском.
* * *
– Разрешите доложить! – Чепухня и Таранда внесли в кабинет увесистые мешки с уловом.
– Ну, Чепухня, ну не ожидал! Ну молодцы. – Уткин радостно потирал руки. Готовьте маски и ласты на летние отпуска! Полковник Уткин вам не абы кто. Сказал – сделал.
И когда Чепухня и Таранда, попрощавшись, уже уходили из кабинета, Уткин, заглядывая в пакет, вдруг поинтересовался:
– А вы их как? На удочку, на спиннинг? Че-то вид у них… Помятый больно… Как с поля боя…
– Та, чепухня… Сетями… – нехотя, почесав затылок, ответил Чепухня.
– Ну! – подтвердил Таранда. – Сетями, ну…
– А-а-а, ну-ну… – ответил Уткин и как-то нехорошо задумался.
* * *
Когда «УАЗ» уже подъезжал к заставе, когда Чепухня уже сочинял героическую историю для жены Тоси, как он летний отпуск добывал, чтоб поняла, с каким человеком она рядом живет, пока они оба расслабленно хохотали: «А он, мол, че-то у них вид такой помятый. А ты – сетями, ну! А он, мол, как с поля боя… А ты – та сетями же, ну товарищ полковник, ну!» – и планировали выпить перед сном по чуть-чуть, вдруг на дороге, освещенной фарами их машины, замаячил ответственный по заставе. Он бежал по шоссе навстречу, размахивал руками и орал навзрыд:
– Назад! В отряд! Уткин! Назад! Приказ! В отряд! Срочно! Война-а-а!!!
Скрипя и визжа тормозами, «УАЗ» развернулся и на страшной скорости помчался обратно в город.
* * *
Полковника Уткина было не узнать. В распахнутом кителе, без галстука, рубашка расстегнута до живота, весь взмокший, как будто неприятели его уже захватили в плен и немного подопрашивали. Уткин стоял над своим столом в странной позе, покачиваясь, опершись кулаками о столешницу, водил челюстями, смотрел из-под взмокшего чуба по-звериному налитыми кровью глазами и бормотал себе под нос:
– Ур… ур… ур-роды… сетями они… ур… ур… ур-р-роды… сетями… Из Бухареста – в Москву уже… Зво… зво… нили… Ур-р-роды… се… се… тями они ловили… из… из… из Москвы – в Киев… из Киева – сюда, в Черновцы… Ур-р-роды… Диверсия на границе!!! – взревел наконец Уткин. – Стратегически важный объект!!! Сетями?! Взорвали! Водокачку румынскую взорвали! И кто?! Начальник и замначальника пограничной заставы!!! Ур… Ур-р-р-роды!!!
Чепухня и Таранда переглянулись и тут же смекнули: вторая шашка, которая за счет деревянной палки держалась на поверхности, в темноте тихо ушла вниз по течению, и румынская мощная водокачка легко всосала ее вместе с прутовой водой, где шашка и взорвалась.
– Отпуск летом?! Я те покажу отпуск! Уран добывать поедете! На каменоломнях булыжники таскать!!! Расстреляю! Сам лично!!! За баней!!! Ле-е-том… О-о-отпуск… Шагом марш в приемную! Пишите объяснительную, ур-р-роды! И пишите фамилии! Пишите фамилии виновных! Так и пишите: ответственность за теракт взяла на себя вражеская группировка погранзаставы номер N! Ур-р-роды… – Полковник Уткин распахнул окно в кабинете, тяжело вздохнул, как всхлипнул, и кинул в зубы сотую за вечер сигарету.
Над объяснительной потом потешался весь погранотряд. Чепухне и Таранде нельзя было отказать в изобретательности. В ней было написано:
«Ответственность за взрыв стратегически важного объекта государства Румыния, а конкретно – водокачки, лежит на Гитлере и Чаушеску. Потому что гитлеровские войска при пособничестве румынских фашистов оставили при отступлении на наших землях много необезвреженных снарядов, а Чаушеску, как руководитель страны, виновен, потому что водокачку на румынском берегу Прута установили слишком высокой мощности – она не то что снаряд, полреки могла всосать».
«А мы удивлялись, почему летом русло пересыхало. А это виновата была румынская водокачка», – склочно дописал Чепухня под диктовку Таранды.
* * *
Чепухню и Таранду уволили.
Так что к морю они оба все же поехали тем летом. С семьями…
«Ты мне большы ни дзвани-и-и»
Рассказ для пения а капелла
У нас работал столяр. Или плотник. Всегда путаю. Это как моя мама путала. У нее был ученик Леша Столяр, а она его называла Леша Плотник. Или наоборот. Может, он как раз был Плотник и обижался на Столяра. Но он очень любил мою маму – она его научила английскому языку, он совершил преступление, и его посадили. Но он, как знающий английский язык, работал не на общих работах, а в прачечной, в тепле и чистоте. Заодно делал контрольные по всем предметам замначальнику зоны, вечному заочнику. Вот оно как: образование – большая сила. Учите языки!
Так что какая разница, как на самом деле его звали – Плотник или Столяр. Отзывался, кстати, он и на Плотника, и на Столяра.
Это как моя собака Чак. Он отзывается на все, лишь бы это был родной голос его хозяйки: и на «рыжее мурло», и на «дружочек мой родной», и на «волчара поганый». На «идите ужинать!» он бежит бегом, приговаривая: «Мама-мама-мама-мама-мама». Да, мой Чак говорящий. Он говорит около десяти слов, и все эти слова – «мама». А уж если торжественно объявить: «Сэр Чак Гордон Барнс Эсквайр», мой старенький песик, почти слепой и с больными лапами, вдруг надувается, становится раза в три толще и раза в два выше, грудью распахивает дверь туда, откуда его звали, и входит гордо и величаво, как бифитер на ежевечерней церемонии закрытия входа в лондонский Тауэр.
Ну, вернемся к плотникам. Или столярам?
Работал у нас один… мастер. Звали его Рома Адажиу. Такая румынская фамилия. Я еще подумала, вот какая музыкальная фамилия, одну букву поменять – Адажио получается.
Он делал нам лестницу. Золотые руки. Говорит, мол, я вам лестницу – за неделю и пять дней, хотите? А если постараться, так уже и за неделю и четыре дня, хотите?
Прекрасный мастер, руки золотые. Но пел. Он пел. Неделю пел. Неделю и два дня пел. Пролет делал – пел. Площадку между пролетами – пел. Столбики для перил – пел. Перила – пел.
Кто музыку не любит? Я музыку не люблю?
А при чем тут музыка вообще? Может, кто меня не понял, так он, этот то ли столяр, то ли плотник Адажио, был одарен невероятной способностью – у него было абсолютное, слышите, абсолютное отсутствие слуха. И громкий, просто оглушительный голос.
А вы знаете, как любят петь люди, лишенные слуха? Они поют с удовольствием! С наслаждением поют! С упоением и восторгом они поют!!!
Адажио наш пел:
– Ты мне большы ни дзвани и ни трать напрасна врем-мя!
Вот это вот «врем-мя» звучало просто фантастически. «Врем» – он подымал голосом вверх на фа-диез первой октавы, а «-мя» пел уже речитативом, как будто устал петь и решил песню договорить, дорассказать. Недосказанное!!!
А я в лице Адажио встретилась с бедой. Господь одарил меня хорошим слухом. Преподаватели говорили, что абсолютным. То есть играет знакомый пианист Алеша какую-то свою прелестную импровизацию, а я млею, говорю: «Ля-бемоль-мажор моя любимая тональность». Алеша такой воспитанный, прямо на стульчике вертящемся – кувырк! Мол, ну ниче себе – у тебя что, абсолютный слух? Ну это Алеша понимает, да? Что надо с такими людьми внимательно, потому что если чего не так, то режет в ушах, больно голове делается, тошнит. А ко всему, в силу плохого зрения слух мой еще и острый.
Я, когда в университете училась, в школе практику проходила, и вот пишу что-нибудь на доске, а Женька Дячук шепчет на задней парте:
– Вот интересно, она замужем?
Я спокойно, не поворачиваясь, отвечаю:
– Да.
Все:
– Что «да»?
А я:
