Остаток дня я посвятил благоустройству комнаты.
Туалет на площадке заслуживает отдельного упоминания. Шаткий унитаз, накрытый сломанным черным пластиковым стульчаком, умещался в крохотном чулане с некрашеными стенами и голой лампочкой под потолком. Он был загажен фекалиями и усеян подсохшими пятнами мочи. Оставаться в этой камере дольше минуты было невозможно, возникал сильный позыв к рвоте. Я снова отправился в город, на соседней улице Фобур Пуассоньер нашел хозяйственный магазин и уже через пять минут вернулся с новым сиденьем для унитаза, туалетным ершиком и промышленным отбеливателем super fort,[43] который, как заверил меня продавец, не только уничтожит все застарелые пятна, но и снимет два слоя эпидермиса в случае попадания на кожу. Вот почему он настоял на том, чтобы я потратил лишние два евро на приобретение резиновых перчаток.
Через полчаса новый стульчак был установлен, оправдал себя и термоядерный отбеливатель — унитаз засиял белизной. Для усиления эффекта я не поленился отдраить и пол.
Покончив с уборкой, я опять поспешил на знакомую уже Фобур Пуассоньер в поисках магазина электроники. Поторговавшись для приличия, хозяин согласился расстаться с допотопной моделью стереомагнитофона «Сони» за пятьдесят евро. На обратном пути я прихватил в мини-маркете багет, ветчину и сыр, добавив к ним литр дешевого красного вина. Вернувшись домой, я прежде всего повесил плафоны в комнате и туалете, затем поужинал и до вечера вылизывал свою chambre de bоппе под звуки джаза местной радиостанции, лившиеся из стерео.
Отскабливая въевшуюся грязь, я вдруг поймал себя на мысли: не становишься ли ты маниакальным чистюлей? — но решил не углубляться в самоанализ и стоически продолжил уборку.
К полуночи мое новое жилище было безукоризненно чистым, лэптоп уютно расположился на письменном столе, и я взялся за составление списка вещей, которые хотелось бы докупить. Лоб был все еще горячим, но температура явно шла на спад. Почувствовав некоторое облегчение, я рискнул принять душ — горячая вода выплескивалась жалкими струями, — как следует вытерся полотенцем и улегся на узкую койку.
…Разбудил меня сосед — сначала шумным поносом, потом стуком в дверь и, наконец, наглым вторжением в мое жилище.
— Ты все поменял, — сказал он, оглядываясь по сторонам.
— Видишь ли, поздновато уже…
— Стало красиво, — сказал он.
— Благодарю.
— Ты что, продал мой телевизор, чтобы купить все это?
— Телевизор забрал мсье Сезер, я уже говорил тебе, Омар.
— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил он, вперив в меня параноидально-пьяный взгляд.
— Мне Аднан сказал…
— А, это ты сдал Аднана полиции…
— Все было не так… — Мне с трудом удавалось сохранять спокойствие.
— Ты положил глаз на его комнату, позвонил в полицию, и вот его хватают в metro. А потом ты продал мой телевизор!
Последнюю фразу он уже прокричал — как артист, исполняющий роль злодея в третьеразрядном театре.
— Послушай, — сказал я, пытаясь придать своему голосу хладнокровия. — До сегодняшнего утра я был гостем отеля. Как ты, должно быть, слышал, я болел, и болел тяжело. И я понятия не имел, где живет Аднан, пока он сам не рассказал мне про chambre de bonne по соседству…
— Так вот когда ты решил отобрать у него комнату!
— Кстати, меня зовут Гарри, — сказал я, надеясь сменить тему разговора. Но повар проигнорировал протянутую ему руку.
— Значит, телевизор у Сезера? — спросил он.
— Я уже сказал.
— Я убью Сезера!
Омар рыгнул, громко. Выудил из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Я мысленно застонал — ненавижу табачный дым! — но счел момент неподходящим, чтобы попросить его не курить.
— Ты американец? — спросил он, выпустив дым из ноздрей.
— Угадал.
— Тогда пошел в жопу!
Он улыбнулся наглой хмельной улыбкой, наблюдая за моей реакцией. Я сохранил невозмутимый вид.
— Аднану конец. Когда они отправят его в Турцию, он умрет… в тюрьме. Четыре года назад он убил человека. Парня, который трахал его жену… Потом он узнал, что тот вовсе не трахал его жену. Но парня уже не вернешь. Плохо, очень плохо… Вот почему он сбежал в Париж.
Аднан — убийца? Это казалось невероятным. Впрочем, все, что происходило вокруг меня, казалось невероятным… и все-таки это была реальность, от которой никуда не деться…
Сигарета, выпавшая изо рта Омара, приземлилась прямо на свежевымытый пол. Повар затер окурок ботинком.
Потом он опять громко рыгнув, распространяя вокруг запах перегара, развернулся и вышел.
Я открыл окно, чтобы проветрить комнату. Потом поднял с пола окурок и бумажным полотенцем стер пятно от пепла на линолеуме.
В туалете меня поджидала куча не смытого дерьма — привет от Омара. Я дернул за цепочку, чувствуя, как во мне закипает ярость. Справив малую нужду, я вернулся к себе и врубил джаз — в злорадной надежде досадить мерзавцу. Парижскую ночь разорвали нервные диссонансы Орнетта Коулмена, однако ни стуков в стену, ни криков «Убери эту муть» не последовало.
Наслаждаться скрипучими импровизациями в такой обстановке было выше моих сил. Да ну его к черту, этого Коулмена! Комната была слабо освещена. Я обвел ее глазами, поражаясь убожеству жилья. Мои жалкие потуги сделать ее уютной ни к чему не привели… И вот тогда я пал. В последние месяцы мне пришлось пролить немало слез, но они были… другими, что ли. Я лежал на кровати, уткнувшись в подушку, и оплакивал все, что потерял… Я чувствовал себя униженным, загнанным в капкан. Минут пятнадцать я не мог остановить эту истерику, но и потом, когда рыдания стихли, мне не стало легче. Такое не смоешь слезами… как бы мне этого ни хотелось…
И тем не менее я заставил себя, сняв футболку и трусы, встать под душ. Потом я вытерся полотенцем, принял таблетку зопиклона и провалился в сон.
Проснулся я лишь в полдень, с тяжелой головой и сухостью во рту. В туалете меня ждал описанный стульчак. Омар, как и положено животному, пометил свою территорию.
Почистив зубы над кухонной раковиной, я быстро оделся, прихватил несколько вчерашних счетов, спустился вниз, пересек двор и позвонил в дверь конторы Сезера. На пороге возник качок, лицо его было перекошено, но я и не ждал ничего другого.
— Я хочу поговорить с вашим боссом…
Дверь захлопнулась перед моим носом, но уходить я не собирался. Через пару минут она снова открылась. Качок сделал мне знак следовать за ним. Сотте d’habitude,[44] Сезер сидел за столом, на котором все так же лежал его сотовый, и неотрывно смотрел в окно.
— Слушаю, — произнес он, не повернув головы.
— Я заменил стульчак и повесил плафон в туалете на своем этаже.
— Поздравляю.
— Стульчак, ершик и плафон обошлись мне в девятнадцать евро.
— Вы рассчитываете на возмещение?
— Да, — сказал я, выкладывая на стол чеки.
Сезер посмотрел на них, сгреб в кучу, потом скатал в шарик и швырнул на пол.
— Не думаю, что об этом стоит говорить, — сказал он.
— Стульчак был сломан, лампочка висела голая…
— Никто из жильцов не жаловался.
— Омар, эта свинья, с радостью и жрал бы из унитаза…
— Вам не нравится ваш сосед?
— Мне не нравится, что он разбудил меня среди ночи и стал требовать свой телевизор, который вы забрали.
— Я не брал.
— Хорошо, значит, это был полтергейст.
Сезер обратился по-турецки к качку. Тот удивленно пожал плечами, потом прошипел что-то в ответ.
— Мой коллега говорит, что не прикасался к телевизору, — сказал Сезер.
— Он лжет, — вдруг произнес я по-английски.
Сезер посмотрел на меня и улыбнулся.
— В целях вашей же безопасности я не буду это переводить, — ответил он на идеальном английском. — И не рассчитывайте, что я еще раз заговорю на вашем языке, американец.
— Вы жулик, — сказал я по-английски.
— Tant pis,[45] — кивнул он и продолжил (на французском): — Боюсь, Омар расстроился. Потому что я сказал ему, что вы продали телевизор, чтобы купить новый стульчак. А он, крестьянин, поверил в такую глупость. Мои вам совет: купите ему новый телевизор.
— Ни в коем случае, — сказал я.
— Тогда не удивляйтесь, если сегодня вечером он снова придет домой пьяным и попытается выломать вашу дверь. Он совершенный sauvage.[46]
— Попытаю удачу.
— О да, понимаю… крепкий орешек. Впрочем, не такой уж и крепкий, если разревелись вчерашней ночью.
Я постарался не выдать смущения. Не удалось.
