Возможно, министр и принял бы во внимание изложенные в письме аргументы, если бы Мышкин смог остановиться и не стал вдаваться в подробности конфликта на острове Даманский. Но он же, ненормальный, с дотошной вредностью разобрался в происшедшем и пришел к выводу, что китайцы были правы, а когда у кого-то дело правое, то и победа будет за ним.
Мышкин выяснил, что в соответствии с международной практикой границы между государствами проводятся по фарватеру реки, однако из-за слабости Китая Российская империя смогла добиться проведения границы на реке Уссури по китайскому берегу. Таким образом, все острова оказались сначала незаконно российскими, а затем советскими территориями. Разжалованный офицер вошел в раж и указал министру на недопустимо халатное проведение военной операции. Он привел факты абсолютно противоречивых и взаимоисключающих идиотских приказов, в результате которых мы и потеряли столько солдат и офицеров.
«Какой идиот, — возмущенно вопрошал будущий пациент психбольницы, — отдал приказ в самый разгар боевых действий 14 марта 1969 года ровно в 15.00 убрать с острова пограничный отряд? И только через семь часов тот же умник приказал занять остров. И все эти семь часов оставленные на поле боя раненые оставались на снегу».
С особой горечью Мышкин напомнил министру, что этот чертов остров, из-за которого столько русских матерей не дождались своих сыновей, не представляет для родины никакой ценности, так как во время паводка полностью скрывается под водой.
Министр обороны принял во внимание изложенные в письме аргументы, и за Мышкиным приехали люди в белых халатах.
Никогда за все годы своей врачебной деятельности профессор Минкин не мучился так долго над формулировкой диагноза. Старик сам чуть не двинулся умом, когда написал: «Мания величия. Обостренное чувство социальной несправедливости».
Минкин перечитал написанное и покраснел от стыда. Как он, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой психиатрии, профессор, мог написать подобную ересь в печально известной манере и стилистике доктора Савушкина? Как? Вот если бы он написал: «Обостренная реакция на проявление социальной несправедливости», — это было бы верно, но если за подобное поведение изолировать людей в психбольницах, то кто же в таком случае останется на свободе? Только равнодушные обыватели, у которых начисто отсутствует реакция на проявление социальной несправедливости.
Можно ли жить в подобном социуме?
А что, если выставить ему «манию правдоискательства?»
Этот диагноз тоже не подходил, ибо пациент правды не искал, он знал ее лучше других. Профессор подумал и размашисто написал на титульном листе истории болезни: «Мания величия, осложненная синдромом субъективно трактуемой справедливости».
Он продержал Мышкина необходимое количество дней, с удовольствием пообщался с умным пациентом и выписал его домой.
Когда на надоевшего жалобщика завели уголовное дело с формулировкой: «Разглашение военной тайны», профессор Минкин придумал больному еще один диагноз, спрятал интересного собеседника у себя в клинике и спас его от верной тюрьмы. Диагноз «бред кверулянта»[18] сочетал в себе необъяснимый ужас с латинским благозвучием.
* * *
Савушкину перестало помогать лекарство. Назойливая мелодия Раймонда Паулса на слова Петерса и Шаферана «Листья желтые над городом кружатся» больше не купировалась глотком водки из термоса. Стойкая бессонница, беспричинная тревога, крупный алкогольный тремор, сотрясавший доктора во время утренних планерок, страх разоблачения, увольнения с работы, непорядок с потенцией — все это вместе взятое неотвратимо, как утренний позыв к физиологическому отправлению, приближало Савушкина к трагическому концу.
Он уже привык к тому, что песня звучит в ушах непрестанно, и особенно не раздражался по этому поводу, но когда изменились слова и «листья» заменились на «лица», он стал испуган и подозрителен.
Нет человека, а есть ситуация! Рядом с поликлиникой открылся маленький китайский рынок. Люди с желтыми лицами торопливо сновали мимо, а некоторые даже заходили в больницу по поводу гриппа или банальной простуды.
«Лица желтые над городом кружатся», — настырно пропели в сотый раз в самое ухо, и доктор свихнулся окончательно.
Ну конечно, это десант, ну несомненно, эти желтолицые спекулянты на рынке есть не что иное, как вражеские агенты, и, конечно же, они занимаются подрывной деятельностью против нашего государства, и всех их нужно обязательно разоблачить. Вот этот узкоглазый надавыш в мао-цзэдуновском кителе торгует для конспирации термосами и делает вид, что слушает китайскую музыку, а на самом деле у него в ушах не проводки от плеера, а микрофон суперсовременного радиопередатчика. Прямо из Пекина резидент вражеской разведки получает инструкции по организации шпионской деятельности. А рядом, и тоже с псевдонаушниками, стоит китайская радистка Кэт. Так не бывать же этому.
Савушкин хлебнул из малообъемного отечественного термоса, старательно завинтил крышку, повесил его себе на шею «вместо креста» — как он любил говорить, подернул глаз белогорячечным безумством и кинулся на шпиона. Мог ли доктор знать, что настоящий бой с куда более сильным противником ему предстоит ровно через день.
Упал на спину сбитый с ног «китайский резидент», закричала обалдевшая Кэт, упал стеллаж с живописно разрисованными термосами, покатились колбаской под ноги зевак драконы на боках хрупких сосудов, подбежали на помощь земляку торговцы. Он валил их дюжинами — сказывалась разница весовых категорий, от мощных ударов дебелого доктора мелкие китайцы сыпались на землю горохом, но повисли шкеты на руках, как ляхи на Тарасе Бульбе, и повязали ненормального.
Его никто не стал бы сдавать в психушку, обошлись бы все тем же боксом с тремя мухами на потолке. Не было никакой необходимости прятать коллегу у профессора Минкина, поскольку очумевший доктор, к счастью, никому не нанес существенных телесных повреждений, но когда подсчитали стоимость раздавленных и украденных толпой термосов, единственным вариантом спасения нарколога от долговой ямы остался дурдом.
* * *
«Есть бог на свете», — тихо сказал профессор Минкин, радостно оглядывая рыночную пыль на помятом лице доктора Савушкина.
Он не стал церемониться с доставленным на консультацию пациентом.
— Я в курсе ваших дел, коллега, и, признаюсь, ждал подобного финала. Ну нельзя же, батенька Николай Николаевич, столько времени проводить опасные эксперименты над собственным организмом. Вы мне назовите хотя бы одного, кто, злоупотребляя в таких дозах крепкими алкогольными напитками, остался бы здоровым. Не можете назвать? Я тоже. Сейчас проблема не в этом. Прокапаем вас, отдохнете от алкоголя, восстановится восприятие окружающей действительности, и станете адекватны, как и все условно нормальные граждане. Но скажите мне, доктор, что бы вы такое придумали, будучи на моем месте, чтобы оградить вас от уголовного преследования и в то же время не навесить на вас ярлык душевнобольного? Согласитесь, с таким клеймом можно ставить крест на вашей врачебной деятельности. Объявить вас невменяемым на момент преступления? Это нетрудно, но ведь тогда придется признаться в причине заболевания. Как вы думаете, доктор, попавший на лечение с диагнозом «белая горячка», может продолжать работать наркологом? Вопрос риторический. Будем думать, как выйти из положения, а пока давайте-ка лечиться.
Профессор нажал на кнопку. Вошла медсестра.
— Вот что, милая. Прикажите-ка освободить маленькую палату. Нужно составить доктору хорошую компанию, ну не селить же коллегу с…
Профессор, видимо, хотел сказать «с психами», но передумал.
— Я думаю, общество князя Мышкина и Михаила его вполне устроит.
Наблюдательная сотрудница заметила, как споткнулся о слово «псих» уважаемый профессор, но не удивилась этому обстоятельству — она сама их иначе не называла, но расценила запинку как знак уважения профессора к «запсиховавшему» наркологу.
— Яков Пинхацевич, Мишка Фриц, извините, Михаил, он же мочится.
Профессор встал и внимательнейшим образом изучил вывешенный на стене график работы сотрудников больницы.
— Я знаю, милая, но имею серьезные подозрения, что уже сегодня ночью Михаил излечится от энуреза.
Профессор улыбнулся, и впервые за много лет совместной работы чуткая медсестра не смогла угадать ход его мыслей.
Ах, умен был профессор, ах, умен! Да плевать ему было на душевный дискомфорт допившегося до белой горячки Савушкина. Да он бы эту пьянь с удовольствием к неадекватным хоть на денечек поселил (профессор принципиально не употреблял слова «буйный»), чтобы тот увидел, как вопят связанные варварским методом «принудительной иммобилизации», как бьют себя по лицу одержимые, как сует себе в задницу холодную кашу параноик — «икотку» кормит, иначе терзает икота весь день.
