«А что? Возьму да отдам Ваське „Золотую“! – возникла мысль у капитана. – После рейса поговорю с начальником ОРСа. Зачем искать какого-то капитана? Удостоверение у него есть: парень он надежный!..»
От этой мысли Рогожникову стало хорошо, радостно. «Двигатель новый, корпус мы хорошо заштопали, – продолжал думать он, – авось еще года два-три протянет. А там… Черт знает, сколько сроку дадут? Первая судимость все-таки… может, года два-три и дадут. Приду и – снова на „Золотую“! В хороших руках-то она еще поработает, поплавает!.. На суде покаюсь, прощения у Лиды попрошу, у ребятишек. Не железная она, поймет. Куда я без них-то? Что за жизнь будет?.. Освобожусь, посажу всех на самоходку и поплывем по Енисею! Витьку – за штурвал. Ящик подставить – как раз будет. Вообще-то он и подрастет за это время. Любашу – на камбуз. А мы с Лидой будем сидеть на скамеечке под рубкой и смотреть вперед…»
– Давай, Васька, привыкай! – Капитан похлопал Типсина по плечу. – По-хозяйски, значит, относись!
– Я уж привык, – небрежно ответил рулевой и снова засвистел.
«Только наказать Ваське надо, пусть за следующую зиму рубку переделает, – думал Илья. – Эта дребезжит и скрипит, зараза. Сварить железную, а внутри деревом для тепла обделать. И приборную панель заменить. Неплохо бы мачту и флагшток новые заказать. В Игарке их делают и недорого берут. Как ласточка пошла бы „Золотая“!»
– Так идти – ночью в Совречке будем! – сказал Илья. Ему очень хотелось поговорить с мотористом, но тот упорно молчал.
Капитан полистал вахтовый журнал, без дела сунулся в аптечку, сорвал несколько листков с календаря – до суда оставалось два дня.
– Меня скоро – того… – проговорил он, – на скамью…
– Ага, – равнодушно бросил Типсин.
– Чего «ага»? – спросил Илья. – Меня на скамью, а тебе – ага!.. Я вот думаю, это… прощенья попросить на суде у жены, у ребятишек…
– У ребятишек-то зачем? Они малые, ничего не понимают, – проронил рулевой и хохотнул: – И у этого еще попроси, у фраера, который с бабой твоей шухарил.
Илья насупился:
– Если от него будет зависеть моя дальнейшая жизнь – и попрошу… Он-то что, он только из школы ее провожал, портфель помог донести…
– И-эх! – вздохнул Васька и, крутанув головой, выматерился. – Я б такую бабу… Портфель донести! После такой помощи у баб пузо начинает расти! Конешно, твое дело, можешь прощенья просить, пусть народ над тобой похохочет.
– Смешней будет, если я за решетку попаду? – разозлился Рогожников. – Главное, за что? По глупости!.. А мы с Лидкой ничего жили. Она меня все на скамеечке ждала, на угоре. Иду из рейса – вижу в бинокль: сидит, ждет… Я сразу гудок! Ребятишки вокруг нее прыгают!.. Помню, Любашка маленькая была, на руках у нее, в одеяло завернутая. Как увижу – сердце к горлу подкатывает. Так зря она б не ждала… И у следователя тогда она будто меня защищает. Когда вышли с ней на улицу – молчит, а смотрит так, словно я больной чем-то хожу.
– Натурально, больной, – проронил Типсин, – если прощенья собрался просить. Тебе надо, наоборот, орать, что она изменяла. Тогда будет, что ты из ревности, понял? Со психу и со стыда перед народом. Она ж тебя позорила изменами? Позорила… Вот ты в душевном волнении и схватился за ружье. А за душевное волнение ты не отвечаешь. Я знаю случай, когда мужик бабу вообще грохнул на этой почве, и ничего. Условно только дали… А свидетели есть, что она таскалась. Тот крановщик видел.
Илья стал жалеть, что напросился на этот разговор. Выходило-то, что Типсин прав, да и Александра тоже про это говорила. Но стоило Рогожникову представить, как он на суде станет говорить, что его жена Лида – таскалась, ему сделалось больно и неприятно. Ведь Лида тут же сидит, смотрит на него, все слышит. И люди в зале сидят – уши развесили. Вот уж слух-то пойдет! А Лида в школе работает, на виду у всего поселка. Скажут, сама вон какая, а еще наших детей учит и воспитывает, бессовестная… Турнут ее со школы – и куда она с ребятишками?.. Витька с Любашкой вырастут, а им скажут: мать у вас по чужим мужикам ходила, отец – по тюрьмам. Сто человек промолчат, а один все равно найдется, скажет…
Думал Рогожников и все больше терялся. Всякие мысли были, но как бы ни прикидывал он, все получается какой-то клин. «Ну ладно, – соглашался Илья со своим рулевым, – скажу я на суде, что взялся за ружье от душевного волнения. Приперло – дыхнуть нечем». Его, значит, оправдывают, дают ему условный срок и отпускают. Судья вник в положение, понял, узрел. А куда ему потом деваться? Илье-то! Лиду из школы так и так выставляют, остается она с пацанами на руках, без денег и помощи. Илье назад путей нету. Не возвращаться же к жене-потаскухе! А ребятишек жа-алко!..
Может, к Саше прибиться? Она женщина заботливая, умница, красавица. Забрать Витьку с собой и поселиться в Совречке. Дом бы Илья сам срубил, и работка бы там нашлась. Много ли им, втроем-то, надо?.. Опять, как Саша Витьку примет? Илью-то ничего, привечает и обласкивает, дальше так дело пойдет – жизнь, смело можно сказать, хорошая будет. Витька заорет – к мамке хочу! Что ему сказать? Мамка у тебя такая-сякая?.. А не брать Витьку – какая это жизнь?
…Поздно вечером самоходка приткнулась к берегу. Решили на ночь глядя не тащиться в Совречку, а подойти к ней утром и сразу же начать разгрузку. Узнают совреченцы, что «Золотая» пришла, – ночь спать не будут, с баржи не выгонишь. А утром все на работе, в поселке тишина.
Александра собрала в кубрике на стол, что-то вроде прощального ужина. Завтра начнется суета, некогда будет. Илья все присматривался к Саше, все примерял, как это было бы, окажись с ними тут Витька. Она же чувствовала его взгляды, подмигивала ему украдкой и, не выдержав, насмешливо спросила:
– Ты, Илья, покупать меня собрался, что ли? Глядишь, будто я конь на базаре. Смотри, я дорого стою!
«Знаю я, знаю… – думал Илья, вспоминая погибшего пилота, – давно знаю…»
Вычищенные и отстиранные брюки Ильи висели у печки и слегка воняли бензином. Остальные принадлежности костюма были опять тщательно выглажены и висели на вешалке в шкафу. Илья подумывал, как бы переодеться и войти в Совречку при параде, но сдерживали непросохшие брюки. Утром, решил Илья, пусть знают наших!
Выпили спирту, закусили хорошо, и Рогожникова опять потянуло на разговоры.
– Ну, – сказал он торжественно и приобнял Васю Типсина, – готовься, брат, в капитаны! Придем из рейса – сдам тебе самоходку.
– Без сопливых склизко, – бухнул Типсин, прожевывая остатки зажаренного гуся. – Мне еще перед рейсом начальник сказал. Вызвал и говорит: «Ну, Василий Егорович, готовься в капитаны! Как Илюху посадят – прими “Золотую”». – «Да я чё, я приму…»
– Как это?.. – растерялся Илья. – Он вроде на стороне искал?
– Так что я в этом рейсе на стажировке, – продолжал рулевой. – На обратном пути пойду за капитана.
«Вот оно что-о! – протянул про себя Рогожников. – Значит, меня как бы сняли уже. Я, выходит, и не капитан, а так, пассажир, что ли… Хожу, Ваську проверяю, указания даю. Двигатель, редуктор.
…Ну что делать? Правильно сняли. Пусть Васька берется, привыкает. Хорошо, что он, а то отдали бы «Золотую» какому-нибудь пропойце…»
– Вот тебе, Саш, новый капитан! – вяло улыбнулся Рогожников. – Теперь с ним в будущую весну поплывешь…
Сказал, а у самого внутри что-то защипало, заныло: начались потери-то! Еще суда не было, а самоходка из рук уходит. Дальше-то сколько потерь!.. Чего, спрашивается, спешил, торопился, ночами гнал, когда можно было постоять, растянуть время, отдалить как-то тяжкую минуту. А еще говорят, подсудимому терять нечего! Конечно же, «Золотая» не протерпит два года без него. Что зря обманывать себя? Хоть бы эту навигацию доходила. Вытащат ее осенью на берег да так и бросят. Туруханские мальчишки побьют стекла, снимут фонари. В следующее половодье затянет ее песком, снесет ледоходом рубку. Разве что дизель с редуктором возьмут, новые как-никак, пригодятся…
– Конечно, поплывем! – заверил Типсин и подмигнул Александре: – Если меня, как Илюху, подкармливать будут. А то не глядите, что я ростом такой здоровый, на картохе с салом вмиг захирею.
– Не надейся, – отрезала Саша, – много вас, таких капитанов…
– Да я пошути-ил… – рассмеялся моторист. – Нужда была – болело брюхо!
– Мы с тобой вообще никуда не поплывем, – продолжала Александра. – Ни весной, ни осенью. Отплавалась я, хватит…
Александра поднялась из-за стола, молча прошла к иллюминатору и замерла, скрестив на груди руки. Кофточка натянулась, и проступили острые локотки, плечи, лопатки: хрупкая, усталая женщина…
Волны плескались за бортом, били в гулкий корпус. Дон-дон-дон… Тихо позванивала стеклотара за переборкой.
– Ну, не ты, так кто другой поплывет, – сказал рулевой. – Все одно в Совречку продукты везти, куда денисся. Оттого что тебя с Илюхой не будет, люди есть не перестанут. Им хоть картоху с салом, а подавай! Видела, как туруханский народ «Золотую» ждет? Во-о!
