— Нет, а ты помнишь те горы?.. А немецкие домики, а Розу и Магду помнишь?
Мы говорили. Гребенников тут же, на раскладушке, спал. И вокруг все было разбросано. И так или иначе все это было связано с Валей. Такая была ночь.
Валя и поэт-лингвист Корнеев жили в одной из гостиниц, в прекрасном номере на двенадцатом этаже. Была середина дня. Предстоял доклад, и Корнеев волновался.
— Что это ты поник? — спросила Валя; в легкой полосатой пижамке она сидела напротив и крутила транзистор — искала музыку.
Поэт-лингвист вздохнул:
— Да. Скис что-то.
— А ты взбодрись.
Он пожал плечами:
— Уверенности, Валя, нет… Шум, успех. Вроде бы большое дело я начал — а что, собственно, большого? — ну, связь речи с математикой, ну и что? Ну и ничего ведь особенного…
— Но тебя же так хвалили на съезде.
— Мало ли. Хвалили, и сам верил. А вот сейчас глянул — ничего особенного.
— Ну вот что, миленький. Если ты будешь нытиком, я тебя разлюблю, и немедленно. Терпеть не могу нытиков. — Она улыбнулась: — Говоришь, что из твоей работы может получиться пшик?
— Может, Валя.
— Но ведь может и не пшик? Это ведь тоже возможно?
— Возможно.
— Ну, вот и держись. И не смей распускаться! Жизнь на этом и держится…
— Да ты философ, Валя.
— А ты как думал, миленький?
Он вздохнул:
— Ты молодчина. Господи, до чего ж ты необычная, Валя, а ведь я к тебе привык. Мне хотелось бы быть здесь и днем и ночью… — Он улыбнулся: — Не сказать ли жене, что у меня появились ночные работы по лингвистике…
— Смотри! — погрозила Валя пальцем. — Жена выгонит из дому!
Оба рассмеялись.
Он опять вздохнул, но уже свободнее:
— Ты права, ты совершенно права. Доклад нужно провести с блеском… Взялся за гуж — тяни. Верно?
Она весело сказала:
— И классиков можно к этому случаю вспомнить.
— Кого, например?
— А хоть Шекспира, миленький… Он очень славно на этот счет говорит.
— И что же он говорит?
— Поэт — а не знаешь?
— Не знаю.
— А говорит он так: и кто король с лица, тот и король на деле!
— Я понял, Валя.
— Вот то-то. Держись и гляди королем.
Корнеев стал собираться на доклад. Валя аккуратно сложила ему листки и, сияя улыбкой, говорила:
— А я вот всегда радуюсь… Живу себе в этом номере уже три дня, как на острове. И радуюсь! Никто даже не подозревает, что я в Москве. В этом какая-то прелесть, верно?.. Спущусь в буфет, куплю еды и опять в номер. И… жду твоих шагов!
— Тебе нравится здесь?
— Очень.
— Слава богу. Я все боюсь, что ты заскучаешь.
Валя вдруг встрепенулась:
— А я хочу с тобой на доклад!
— Что ты, Валя!
— Ага, струсил!
— Вовсе нет. Но ведь все думают, что ты в Киеве.
— Кто все?.. Моих знакомых на этом докладе не будет.
— А вдруг?
— Миленький! — рассмеялась Валя. — Зачем думать «а вдруг»? Лучше думать: «А вдруг все будет хорошо!..» Так думать гораздо правильнее.
— Ну разумеется!
Ощущение свежести, бьющего молодого напора и радости передалось и ему.
После доклада они возвращались в гостиницу пешком и попали под сильный дождь. Валя дурачилась — она была мокрая, хоть выжми, и хохотала над Корнеевым, который все пытался спешить.
— Бегом! — говорил он. — Ну, побежали!
— Да ничего подобного! — смеялась она. — Вовсе не побежали. Не спеши.
— Мы же промокнем…
— Но ведь не простудимся! Ведь весна!
Она таки настояла на своем, и Корнеев тоже промок до нитки. Сначала он был доволен и говорил:
— Слушай, Валя… Я прямо молодею с тобой. А ведь дождь — это действительно прекрасно…
— Не жалеешь, что я на доклад пошла?
— А тебе понравилось?
— Очень. Все с такой жадностью слушали. Ты был в точности как в Киеве. Там тоже был великолепный доклад — а ты весь звенел, когда говорил.
— Да?
— А я люблю, когда мужчина со славой и когда он сражается. Миленький, ты был так хорош! Чудо!
Он улыбался, хоть и прятал улыбку.
— Вот это дождина! — говорил он. — Посмотри, что на асфальте — ручьи, реки настоящие!
Но едва они поднялись в свой номер, сорокалетний поэт-лингвист почувствовал, что этот самый дождина дает себя знать, и довольно сильно. От озноба Корнеев едва мог говорить.
— А сейчас очень приятно горячую ванну!.. Разве нет?! — говорила Валя, открывая кран и пуская шумную, пышущую паром струю.
— Да-д-да…
Ванна наполнялась. Поэт-лингвист мужественно сказал:
— Иди-ди ты первая.
— Да не ломайся, миленький!.. Я ж вижу, что ты еле живой. Боже, как ты дрожишь!
— Я после тебя, — собрав все силы, сказал он.
— Если ты еще хоть секунду будешь вот так трястись, я тебя разлюблю!.. А ну, марш!
Он сделал вид, что покоряется.
— И перестань стучать зубами. Я не могу любить какого-то Щелкунчика! — смеялась Валя.
Он влез в ванну и даже вскрикивал от тепла и ознобистого удовольствия. Валя смеялась, слыша его крики. Она переоделась и была сейчас в халате — сидела в кресле и ожидала своей очереди.
— Да! — сказала она на стук в дверь.
Озираясь, вошел юный Чекин.
— Привет, сестричка, — сказал он баском. — Вот ты, оказывается, где!
У него был довольно нелепый, всклокоченный вид, и притом он беспрерывно озирался. Валя захохотала:
— Боже!.. На кого ты похож!
— Я еле тебя нашел, — сказал он, прислушиваясь к плеску в ванной.
— Еще бы. Такой сыщик… Ой, не могу… Ты посмотри, что у тебя за вид!
Поэт-лингвист крикнул из ванной:
— Валя!.. Что там такое?
— Ничего. Брат мой примчался… Грейся, грейся, ничего особенного. — И тут же говорила брату: — Ой, господи, да какой же ты уморительный! Да отдышись немного… Как же ты сумел меня найти?
А было так. Юный Чекин, разумеется, и не думал искать Валю, однако рубль кончился, а память по рублю осталась. И вот на следующий день он случайно увидел на улице вывеску того самого института.
— Мне везет. Мне черт знает как повезло! — вскрикнул он и тут же кинулся внутрь здания; он быстро шел по коридору, как идут на звук или на запах.
Он отыскал кабинет лингвистики, фамилия была написана — та самая — фамилию он помнил: Корнеев Иван Павлович. Он постучал и вошел к секретарше:
— Где Иван Палыч, не скажете?
— Вам чего? — Секретарша едва взглянула на этого сосунка.
— Мне срочно нужен Иван Палыч.
— Его нет. Он уже дома.
— Дома его нет, — сказал юнец, полагаясь на интуицию и на чуткие нервные ноздри.
— А я говорю: дома.
— Нет.
— Молодой человек!.. Иван Павлович не докладывает своему секретарю, куда он уходит.
И она застучала на пишущей машинке. Плут колебался лишь долю секунды. Он подошел к секретарше и сказал шепотом:
— Я только что из дома Иван Палыча. Что там происходит — шум и крик! Все ищут Иван Палыча, он купил лотерейные билеты, и один билет выиграл…
— Крупный выигрыш?
— Мне не сказали.
— Иван Павлович не знает об этом?
— Нет. В том-то и дело. Мне велели ему сообщить, а как?
— К сожалению, я ничем не могу помочь. — Секретарша смотрела в окно отсутствующим взглядом (что-то, видно, соображала).
— До свидания, — сказал Чекин.
Юный плут вышел. Осталось лишь приложить ухо к дверной щели. Там затарахтел телефонный диск — секретарша набирала номер:
— Гостиница «Спутник»? Извините, я не знаю телефон сто семьдесят пятого номера… Там проживает Иван Павлович Корнеев… Да, он там временно. Так-так. Спасибо… Большое спасибо.
— Как же ты меня нашел?
— Долго рассказывать.
Юный Чекин оглядел номер — ему понравилось («Хоромы!»), затем из бутылки, что стояла на столе, он налил себе стакан вина, выпил.
— Как этот тип к тебе относится? — баском молодого мужчины спросил он, кивнув в сторону ванной.
— А что такое? — Валя сдерживала смех.
— Не обижает?.. Обижать я не дам.
— Дану?
— Ну чего, чего смеешься? Я его прямо сейчас в ванне утоплю.
И как раз вышел наскоро одетый Корнеев.
— Здравствуйте, молодой человек.
— Здорово, — сказал Чекин, пряча глаза.
— Это вы меня собирались утопить в ванне?
Юный Чекин глядел куда-то в сторону, буркнул негромко:
— Уж и не пошути…
Корнеев одобряюще рассмеялся:
— Ладно, молодой человек. Поговорите с сестренкой — я ведь не против. А я пойду позвоню… Валя, угости брата чем-нибудь.
Корнеев вышел.
Валя смеялась.
— Ну, чего, чего расхихикалась?
— А ты чего хмурый?.. Опять денег нет?
Брат кивнул головой: нет.
— Хорошо, что я стипендию получила недавно, держи.
