Поселился я поначалу, естественно, у родителей, понимая, что ничего «естественного» в этом нет: я успел уже привыкнуть к самостоятельной жизни и бытовой комфорт не мог компенсировать мне недостаток того ощущения, которое я называл «утренним рыком льва в пещере», хотя причин рычать ни по утрам, ни посреди ночи у меня не было никаких.
Связи отца помогли мне в устройстве на работу. И теперь это было, к счастью, не администрирование и «решение организационных вопросов», а вожделенная для меня возможность рождать и растить новые технические организмы (именно так высокопарно одухотворял я объекты своей деятельности). На новом месте я очень стеснялся того, что годы в отъезде, в значительной степени потраченные мною на деловую переписку и технические протоколы, оставили меня почти еще студентом в сугубо профессиональной области. Я решительно не умел учиться у других, не слишком этим «другим» доверял и искал ответы на свои вопросы в специальной литературе. Это был утомительный неблагодарный труд золотоискателя-кустаря, так как большинство книг тоже были своего рода технические «су-су-су», то есть, казалось, слегка переоформленные чьи-то кандидатские и докторские диссертации, которые обязаны были для соблюдения канона содержать обширный математический аппарат и пускать корни в физику. Намного легче стало лишь тогда, когда появились переводные американские и европейские книги по схемотехнике, обобщавшие практический инженерный опыт в моей области. Имена Tietze и Schenk, Horowitz и Hill много скажут инженерам моего поколения.
В общем, я увлекся и был, наконец, по-своему счастлив. Чтобы сделать данное утверждение более наглядным, приведу пример. Сегодня, чтобы автоматически распознать деталь или сделать выводы об ориентации ее в пространстве, достаточно цифровой фотографии и программной обработки полученного изображения. Но в описываемое мною время до тотальной компьютерной революции оставалось еще несколько лет, да и на ранних ее этапах, когда компьютерная техника еще казалась по сложности и громоздкости чем-то близким если не к автомобилю, то, по крайней мере, к мотороллеру, ее использование в каком-нибудь небольшом локальном механизме выглядело громоздким и совершенно неоправданным. Задача должна была решаться чисто электронными средствами. Электронную систему, чтобы она была достаточно гибкой, предполагалось «обучать» всем возможным вариантам распознавания деталей и их положений, а в оперативном режиме производить сортировку в соответствии с полученными «знаниями». Признаюсь, словосочетание «электронная схема выборки и хранения информации» приводила меня в состояние близкое к оргазму — ни больше, ни меньше. Поэтому, когда компьютерная техника и программное обеспечение к ней стали медленно, но верно вытеснять индивидуальные электронные разработки, меня нередко одолевало грустное чувство, похожее на то, с каким пожилой гипертоник смотрит на юных футболистов.
Между прочим, создание описанной мною электронной системы можно смело приравнять к написанию повести или очень длинного рассказа, а когда в течение года или двух-трех разрабатывается комплекс, состоящий из нескольких взаимодействующих между собой блоков такого рода, то процесс его создания можно приравнять к написанию романа. Смейтесь надо мной на здоровье, но когда я взялся за настоящие записки, то был сначала поражен тем, как много общего в инженерной разработке и сочинении литературного произведения, а потом и немало воодушевлен и обнадежен мыслью, что раз мне удавалось первое, то, возможно, удастся и второе. Отсюда и некоторые мои затруднения и особенности моего письма, — (ха-ха). И наоборот, по стилю моего романа можно вполне достоверно судить о качестве и особенностях моих инженерных достижений. Кстати, произведения великих писателей служат для меня аналогом американских учебников по схемотехнике. А вот интересно — поможет ли мне инженерная привычка «вылизывать детали» разглядеть какую-нибудь любопытную мелочь и догадаться вставить ее в текст. Такое, например, наблюдение: на манжетах рубашки Шарля, когда я пришел к ним впервые после возвращения, были по две пуговицы, одну манжету он застегнул туго, на дальнюю пуговку, а другая, на той руке, на которой носит часы, болталась свободнее, потому и обнаружила существование двойняшек — круглых белых блестящих пуговиц, пришитых так: =, а не так: +. Одна из них — прикована на видном месте, другая — в петле. И вот еще: если бы Шарль саму рубашку в спешке застегнул со смещением по фазе на одно межпуговичное расстояние, то об этом здесь не стоит упоминать, так как, скорее всего, покажется читающему нелепым фарсом, направленным на примитивное осмеяние школьного товарища, и выдаст с головой мою зависть к его семейному счастью. М-да, любопытно.
Почувствовав себя уже более или менее уверенно в профессиональном смысле, я осознал, что могу теперь воспользоваться и полученным на прошлой работе организационным опытом, наличие которого выгодно отличало меня от товарищей на новом месте. И я начал активно использовать эти свои навыки с целью добиться такого положения, чтобы я сам, и никто другой, ставил себе задачи и определял способы их выполнения, хотя в промышленности техническое задание (аналог сюжета) получаешь, как правило, в готовом виде от заказчика.
Снимать только комнату, как я это делал в первые годы своего инженерства, мне больше не хотелось, я перерос уже этот полустуденческий стиль жизни. Найти квартиру для съема целиком было и трудно, и дорого. Но мне все-таки удалось это сделать, заполучив в свое распоряжение квартиру офицерской семьи, выехавшей на другое место службы, но предполагавшей рано или поздно вернуться в наш приморский южный город. Цена была умеренной — из-за знакомства с моими родителями и надежды, что я буду поддерживать порядок в квартире и сохраню в хорошем состоянии их мебель. Офицеру такие условия казались невыгодными, но жена убедила его, а я подчеркнул, используя наисолиднейшую из доступных мне интонаций, что нахожусь уже не в том возрасте, чтобы устраивать в их квартире подростковые оргии или студенческие попойки. Офицер, капитан третьего ранга, насколько я помню, смягчился и сделка состоялась.
Мои родители снова остались вдвоем, но ненадолго. Однажды за обедом соус брызнул на рубашку отца. Он прямо на себе стал тереть пятно, пока оно еще было свежим, маленькой щеточкой, смоченной в мыльной пене, но почувствовал боль в том месте на теле, где тер. Через два года его не стало. Я не привожу здесь подробностей его болезни и смерти, так как полагаю, что иногда стоит производить полную очистку памяти, чтобы избежать возникновения посттравматического синдрома. Из этого вовсе не следует, что я был равнодушен к отцу. Нет, мы едва ли не с самого моего отрочества, когда естественная детская близость к матери, вытеснилась во мне не менее естественной мужской привязанностью к отцу, стали единомышленниками, особенно во всем, что касалось истории большевизма, социальных теорий и неприязни к власти предержащим того времени и характеру той империи, в которой мы жили. Если что-то серьезно разделяло нас, то это было мое неизменное ощущение, что моральные нормы, которым следует отец, как-то уж очень завышены и имеют под собой видевшуюся мне почти религиозной основу. Мне казалось, что я гораздо хуже и эгоистичнее отца, и что хотя он никогда ничего не требует от меня, нахождение в его тени несколько меня угнетает и заставляет ежиться и проявлять утомительную для меня скрытность. Размышляя об этом сейчас, я начинаю приходить к мысли, что, возможно, значительно больший, чем я мог предположить тогда, вклад в это ощущение вносило ролевое различие между нами. Позиция отца всегда предполагает и несравненно большую ответственность и может быть даже некоторую жертвенность.
А тогда, после его ухода из жизни, я решил пожить с матерью, чтобы облегчить ее психологическое состояние. Отношения между моими родителями, сколько я помню, всегда были очень ровными, и чем дальше, тем больше в них было от стариковской потребности поддерживать друг друга, и все же я ожидал, что мать перенесет это тяжелее и не мог не отметить, что женская психология содержит в себе спасительный элемент подсознательной готовности к ранней потере супруга так же, как смерть родителей редко приводит к психологическому надлому детей и к посттравматическому синдрому на этой почве. Тогда я подумал не без удовлетворения, что ведь мы с Эммой ровесники, что я старше нее всего на три месяца и что если бы мы были женаты, то неплохо было бы ей быть лет на пять-шесть моложе меня. Понимаю, жалкие мыслишки.
Необходимость в устройстве собственного семейного гнезда никак не обозначалась на горизонте. Близость Эммы явно не способствовала моему превращению в счастливого семьянина, мать вздыхала по этому поводу, зарабатываемые мною деньги не тратились, и вскоре мне безумно захотелось обзавестись собственным автомобилем. Приобрести новую машину в условиях большевистской экономики было для меня невозможно. Не слишком старый автомобиль со вторых рук был дороже нового и дороже квартиры, но мое желание было так велико, что осуществление этой авантюры стало целью и для матери. Она ввела режим жесткой экономии, подарила мне для продажи все ненужные ей драгоценные украшения, и относительно скоро я стал автомобилистом, что и на работе явно ввело меня в узкий круг личностей, отмеченных ореолом способности доводить до конца проекты, не только связанные с работой, но и с условиями личного быта. Я был ужасно горд собою, и едва показав приобретение матери, торжественно свозив ее на городской рынок и освоив главные городские маршруты, свой первый автомобильный визит нанес Шарлю с Эммой.
