– Вот это-то как раз не Азия, – рассмеялась Настя. – Уфа еще относится к Европе, а вот дальше… Завтра – уже сегодня! – километрах в двухстах пятидесяти отсюда, на пути к Челябинску, ты будешь проезжать прикольный памятник! Такая огромная каменная стела, на одной стороне выбито “Европа”, на другой – “Азия”. Так странно!
Знаешь, какое там глухое место? Уральский хребет. Трасса – почти серпантин, горы, ущелья, нигде – никого, из цивилизации только громадные мачты ЛЭП… И вдруг – граница континента!!! Фантастика…
А Вадим стоял у окна… убитый и оглушенный совершенно. Он почти не слушал вдохновенную речь девушки. И не панорамы Урала его так потрясли… “Ты будешь проезжать”.
– Ты… хочешь сказать… завтра… уже сегодня!.. мы – расстанемся?!
Дальше было несколько тяжелых минут, когда Вадим не смел повернуться от окна, а Настя все никак не могла собраться с тем, чтобы заговорить.
– Ты… едешь из Питера в Е-бург, так? А я – из Тюмени в Москву.
И мы не поменяем своих планов. Поедем дальше каждый своей дорогой.
Так будет лучше. Поверь мне.
– Но почему?!
Он повернулся. Он был в отчаянии.
– Почему?! Ну хочешь – я плюну на все, развернусь, и мы поедем в эту твою Москву вместе! Мне все равно – куда…
– А как же твой друг?
– Да хрен с ним! Что он… один в Е-бург не съездит…
Помолчали. Вадим лихорадочно искал варианты спасения. Цеплялся за все соломинки сразу.
– Или вот! Останемся в Уфе! Это будет как… ну не знаю… типа как медовый месяц, что ли? Романтический и неожиданный! Еще вечером мы ни о чем даже не подозревали и въезжали в этот прекрасный город…
Где мы нашли друг друга…^13
– …И где тебе сломали нос.
– Слава Богу – не сломали.
Вымученная улыбка. Они находили в себе силы шутить! Воистину, велик дух человеческий…
– Понимаешь… – Голос Насти стал бесконечно уставшим и даже вдруг каким-то прокуренным. – Ты же знаешь… Я рассталась с близким человеком. Вернее, я думала, что это мне близкий человек, а оказалось – скотина! У меня внутри – как бы это сказать – все выжжено, что ли. Я жить не хотела! Сколько месяцев рыдала и вены пыталась разрезать. И я не хочу опять… Опять заводить какие-то трудные отношения… Как в кипяток бросаться! У меня нет сил любить, ты понимаешь?!
А Вадим и сам не знал – понимает, нет… Он вообще плохо понимал, что происходит. Со вчерашнего вечера сплошь – какой-то бред, бред…
– Вот ты говоришь: поеду с тобой в Москву. – Настя распалялась, заговорила сбивчиво, с патетикой, а может, и румянец выступил: неизвестно, был ведь еще полумрак. – Да хрен бы с этой Москвой! Я же хоть куда хочу уехать! Подальше только от дома, от этих всех, извини меня, рож. Видеть никого не могу! Мне нужны новые места, в которых я не буду задерживаться… А главное – люди только случайные. Пусть появляются и исчезают. Но не будут рядом! Я лечусь одиночеством, ты пойми это, а по-настоящему одна я могу быть только на трассе.
Драйверы не в счет: они посадят, высадят, и не увидимся никогда больше… А в остальном… Никому нет дела до того, кто я, где я и куда направляюсь. Свобода и одиночество – да, это то, что мне нужно сейчас. Только это. И ничего больше.
Было раннее утро. Настроение было отличным. До города к ночи Настя не добралась, а потому заночевала там же, докуда ее довезли: в селении километрах в трех от большой дороги. Теперь же шла чуть свет по проселку обратно на трассу. Ловить тут было нечего, так что пешочком, пешочком… Да и не жалко! Потому что вокруг были светлые и радостные рощи, долгие поля и выжженные местами болотца. И спокойно можно было петь: никого же нет рядом. Как хорошо…
Настя только сомневалась, в ту ли сторону – правильно ли она идет: привезли-то ее ночью…О, бензоколонка. Постучалась в окошко, спросила.
– Правильно! – ответил динамик высоко над ее головой. И, помолчав-пошипев: – Удачи!
Эхо прокатилось по роще, по дальнему полю.
…Было раннее утро. Настроение было отличным. Трафик, правда, неважный, и Настя вот уже полчаса грелась в первых лучах солнышка на обочине. Но плохого в том не было: ей же никто не мешал петь.
С поля на трассу вышла худая, чуть угловатая корова; подошла, влажно и грубовато обнюхала руку. Настя любила животных, не зря росла у бабушки в деревне.
– Ну! Чего ты, дурочка! – Настя чесала корову за ухом. – Клевая…
Вдалеке зашумел грузовик, и она поспешила увести корову от трассы.
Дальнобоя она, конечно, пропустила – он бы подобрал… Ну и что же!
Господи, какие пустяки!
…Настя напевала песенки и шагала через крупный город транзитом – запыленная, бодрая, веселая, с такой вот походочкой – и сама себе казалась такой бесшабашно-красивой!..
Вадим молчал. Положил голову на руки, и вообще могло показаться, что он спит. Молчала и Настя, так что на кухне светало в полной тишине.
Наконец зашевелились в комнате, и в кухню босыми ногами прошлепал
Никита: заспанный, в утренней полутьме, он долго таращился на наших героев…
– Вы чего? Совсем уже?! – Он тяжело пытался сориентироваться во времени, пошарил взглядом по кухне в поисках часов: таких вещей тут никогда и не было. – Квасите до сих пор! Нам на трассу… часа через два!
“Квасите” он сказал с осуждением. Еще бы. По большому счету, им не стоило пить вообще. Сушняк вот теперь… Никита открыл кран, приложил к нему голову: стояк загудел, завибрировал на все пять этажей так, словно вот-вот развалится в воздухе… Пришлось пить очень быстро, дабы не разбудить весь дом.
– Вообще-то да, – решила Настя. – Вадим, и все-таки – надо поспать.
Хоть маленько. Сам же знаешь, как хреново будет потом…
Еще бы он не знал! На трассе редко высыпаешься: что “в ландшафте” около дороги, что на какой-нибудь веселой “вписке” – один фиг. А самые мучения начинаются потом, когда садишься в теплую машину: сиденья мягкие, ход – ровный… И начинаешь бороться с собой! Шансы победить сон, прямо сказать, невелики, но держаться-то надо, особенно – если дальнобои, сами не спавшие, говорить просят. Мука смертная… Раза два Вадиму приходилось разговаривать во сне, притом снился, конечно, не водитель, так что какой бред он там нес – и представить страшно.
Еще бы он не знал всего этого! Но все-таки, все-таки…
А выбора, собственно, не было: Настя пошла спать вслед за Никитой, бегло умывшись и сполоснув рот (опять разрывался стояк). И что же оставалось: сидеть так дальше одному, слушать начинающихся птиц? И тело и сознание как будто ватой обложили. Вадим пошел в комнату.
Машинально разложил видавший виды спальник, огляделся, куда бы заныкаться, – выбрал место под столом. Стоило достать свитер и подложить его под голову… В июле-то он в основном для этого только в рюкзаке и болтается… А, черт с ним. Спать?
Первые лучи солнца, самой его кромочки, были нестерпимо желты: они прошили насквозь дома, забирались в окна… Время будильников еще не пришло, и город был пуст и светел. Трамвайные пути горели настоящим золотом и убегали вдаль.
Город встретил рассвет еще спящим, на автотрассах же были машины, хоть и очень редкие. В основном дороги стояли чистые и гладкие, как зеркала, потому что солнце идеально отражалось в накатанном асфальте, и тем редким, кто все же был в пути, ехать было очень трудно. Большинство же дальнобойщиков отдыхало. Их “КамАЗы” целыми табунами стояли вокруг КПМов и кафешек… “Спят усталые игрушки”.
Было раннее утро. Настроение было отличным.
Пока еще трасса была пустынной, и вот где надеть бы ролики и кататься, кататься в свое удовольствие, рассекать… И ветер будет свистеть в ушах.
Первый луч заглянул в окно квартиры Скваера. Здесь крепко спали.
А если кто не спал и плакал, то кому какое дело.
Слышал где-то такую байку, что полноцветные и яркие сны мы видим только в юности. Так ли это на самом деле? Не знаю. Просто в зрелые годы, когда ты измордован пеленками… хорошо, пусть не пеленками, пусть дневниками подрастающих чад; когда начальство узколобо, а дома скандалы по вечерам, когда ты еле доползаешь до постели с тем, чтобы вскочить в семь, проклиная будильник, – способен ли ты увидеть сон?
Биологически – да, быть может. На деле же…
Но при этом в старости, когда забывают само слово “склероз” и реальность отходит, как шелуха, очень часто все, что с человеком остается, – это сны времен его молодости. Те сны, в которых он летал и видел человечество сверху, и, если верить медикам, таким образом – рос.
Мне самому недавно снился такой сон. Я лез по лесенке громадной фабричной трубы завода РТИ, что в центре города: все было шатко, высоко и с красными огнями габаритов… Я! До патологии боящийся высоты!.. А ничего, лез и лез, и только руки мерзли очень, потому что дело было зимой. Город лежал внизу в морозной, как это принято писать, жемчужной дымке выхлопов. По той же причине – мороз – дым из трубы, нерастворимый, тянулся в небе на десятки километров. Он оказался плотным, как вата, и не токсичным абсолютно, потому что я нырял в него, нырял. Да…
