Отныне мой день проходил так. В девять – подъем, контрастный душ, зарядка (уже на четвертый вольнокопьевой день этот пункт самопроизвольно вычеркнулся), кружка горячего кофе, ноутбук на самодельном журнальном столике и – сочиняй себе всякую бредятину до полудня. Затем обед, чтение биографий и двухчасовой сон. Ужин. После ужина я гулял, выпивал где-нибудь кружечку пива. Иногда забредал в кино на премьеру. Ближе к вечеру слал электронные письма друзьям-приятелям в другие города. Играл в шахматы.
И пока меня этот распорядок вполне устраивал.
Что и говорить, я жил-был круче молодого Хемингуэя в Париже.
Лишь в последние три дня режим сбился. Я придумывал свою историю. Не заказную. Это было занятно. Взыграли графоманские гены…
Я пофланировал вдоль Грибанала, дошел до Михайловского сада, и тут мне позвонила матерь. Звонила она настойчиво, и в итоге я нажал кнопку ответа.
– Привет.
– Ты когда-нибудь образумишься?..
И пошло-поехало. Почему, как только ты рискуешь жить по-своему, не оглядываясь на так называемых нормальных людей, тебя начинают гнобить?! Причем родители стараются пуще остальных. Призывают закончить какой-нибудь институт! Ну на какой он мне? Отпущенный организму срок и без того короток. Стоит ли растрачивать время на нудных лекторов, обслуживающих нашу смердящую образовательную систему? К практике их нудятина не относится. Ладно. Терпи. Терпи снисходительное похлопывание по плечу, мол, юн и глуп, не видал больших этих самых; терпи речи-запугивания будущей неустроенностью; терпи и не реагируй на эгоистичные их уговоры…
– Тебе плевать на всех, кроме себя, – завершила матерь отповедь и вдруг заплакала в трубку. – Плевать, плевать, совершенно плевать на всех, кроме себя…
– Что ж. В таком случае я жив и здоров. И даже сыт. Надеюсь, у вас тоже все хорошо. Пока. – Я нажал «отбой».
Настроение было испорчено. Ненавижу такие вещи.
Вернувшись к себе, я испробовал новые колонки. Слушая «Обычный день» ПТВП, опять чувствовал себя уэсдэшной проституткой. Когда песня закончилась, я положил колонки в черный полиэтиленовый пакет и вынес их на помойку. Буду, как прежде, в плейере танки гонять. Поднимаясь, я встретил на лестничном пролете Алису. Она была одета в вытертый синий халат и нервно курила. Я впервые видел ее без косметики. Не напугала.
– Ты охренел?
Я остановился.
– А должен?
–- Я только задремала. Ты на часы смотри, прежде чем музыку врубать!
Пальцы у нее – длинные, тонкие. Музыкальные.
Она ждала извинения? Я понял, что не следует мне извиняться. Но и молча пройти – тупо. Что сказать?
– Хочешь пойти на концерт? – наконец выговорил я.
Алисы выгнула правую бровь.
– Ты меня приглашаешь на концерт?
Вечер дебильных вопросов? Я поднял голову.
– Да, я хочу пригласить тебя на концерт.
– То есть я должна пойти куда-то с парнем, у которого шишка на лбу и который думает, что Джеки Браун – это дамская писательница?
– Я не знаю всех стюардесс по именам, – сказал я и потрогал шишку.
Алиса усмехнулась. И сделала, как в кино: посмотрела мне в глаза, одновременно затягиваясь сигаретой. Крупный план. Вау.
Я выдержал это испытание.
– И кто играет?
Тетрис на допотопной восьмибитке под русскую народную песню «Коробейники».
Это мой смысл жизни. Игра, в которую невозможно выиграть. Приставку нашел на антресолях. В коробке еще лежала груда дискет без пластиковых корпусов – эти ностальгические зеленые угловатые микросхемы с черными блямбами. Рожденным десятилетием позже меня – не понять эту радость.
Я уже прошел всего «Марио» и добрался до какого-то невероятного уровня в танчиках. Убивал драконов, спасая фальшивых принцесс, и защищал штаб. Собирал монетки и звездочки. В глазах рябило от достижений. Капилляры лопались, но я продолжал смотреть в экран и жать на кнопки. Чтобы не думать. В запасе у меня был Принц Персии, но не тот прокаченный трехмерный паренек, ловко карабкающийся по столбам и махающий парой мечей, а тормозной доходяга в белой рубашонке, кучка пикселей. Я ударился в регресс, мечтая в итоге снова обзавестись пуповиной и уже не валять дурака – не рождаться больше в этот е…й мир ни за какие коврижки…
Я набрал спагетти-вестернов и, потягивая на диване пиво, наблюдал, как Человек Без Имени в исполнении Клинта Иствуда метко расстреливает негодяев из кольта. Бутылки из-под Guinness ставил за диван – там уже была целая рота. В перерывах между приставкой и вестернами сам расстреливал дротиками плакат с Боно. Или читал глянцевые фэнтэзийные журналы, рассчитанные на дебиловатых подростков-ролевиков. Там было то же самое: драконы и фальшивые принцессы.
Отключил телефон и не появлялся на репетициях. Срать я хотел на песни, студии и продюсеров. Я хотел спать до обеда, пьянствовать и жрать гамбургеры за углом.
Неудивительно, что к концу недели мне повстречался Синемор Купер собственной персоной. Он был опухший и обросший. Длинные волосы были как жирные сосульки. Тонны перхоти на черной коже плаща. Грязные полоски под ногтями. Мушкетерские сапоги и нож-выкидуха, торчащий из кармана. Синемор вышагивал возле точки фастфуда.
Я обнял его, как родного. Мы затарились в ближайшем винно-водочном и двинулись в мою берлогу. Мы пили три дня и три ночи. Синемор долго учил меня управляться с выкидухой. Я отодвигал пепельницу, клал ладонь на липкую клеенку кухонного стола, растопыривал пальцы и старался попасть острием ножа в межпальцевые промежутки.
Скоро на руках живого места не было.
Я извел весь лейкопластырь и перепачкал кровью все свои модные футболки.
– Я превращаюсь в мумию! – орал я, разглядывая обмотанные лейкопластырем пальцы. – Б…, я словно Хеопс!!!
– За Хеопса! – кричал Синемор, поднимая стакан.
– За Древний Египет, чтоб его!..
Две ночи подряд мы с Купером пытались собрать пирамиду имени меня из реек и полиэтиленовых пакетов. Тщательно высчитывали градус наклона. Потом мы сбросили конструкцию с крыши, привязав к ней веревочку. Веревочка таинственным образом обвилась вокруг ноги Синемора, он чуть было не полетел вслед за неудавшейся пирамидой.
Я успел схватить его за шиворот. Купер болтал ногой, к которой пристала конструкция. Верещал на высоте пятого этажа, зажмурившись:
– Это матрица! Это матрица!
В результате этой болтанки пирамида раскачалась, веревочка отцепилась, и пирамида с размаху выбила стекло в окне третьего этажа.
– Опля! – сказал на это Синемор голосом Карлсона…
Приходили соседи. Я отдал им новенький телевизор в качестве компенсации.
Еще мы барабанили с Купером по любым рабочим поверхностям. Почему-то нам очень нравилось лупить в четыре палочки по бутылкам, наполненным водой из-под крана до тех уровней, которые мы почему-то считали нотами, и трубе отопления.
Приходили соседи. Я отдал им приставку, дискеты и зачем-то всучивал журналы.
И, конечно же, я говорил с Синемором о Ней. Какая Она чудесная и все такое.
Когда мы все-таки приехали в город, Курт обзванивал уже морги и больницы. Он сидел на подоконнике: черные круги под глазами, дрожащие руки, осипший голос. Полина рассказала ему о приключении, напирая на Хозяина с топором, и умолчала лишь об одной незначительной детали. Курт ничего не говорил, лишь приблизился к Полине и стиснул ее в объятиях. Она поцеловала его при мне. Я вежливо попрощался и ушел в запой.
– Что мне теперь делать?
– Я сам ищу ответ на этот вопрос, – ответил Синемор Купер.
– Чего-то я не догоняю…
– Как бы это тебе сказать-то… Полина, она, в общем, неравнодушна к барабанщикам. Понимаешь? Не только к тебе… но при этом она действительно любит Курта. Вот такая странная выходит ситуация, – пьяно резюмировал Купер, выпячивая нижнюю губу.
Я молча оделся, вышел из дома и три часа бесцельно ходил по улицам.
Прохожие останавливались и провожали меня взглядами.
Через три часа я наконец достаточно замерз. Когда открыл дверь, то сразу услышал шум воды в ванной и пение Синемора. Он не закрылся. Свет из ванной сочился ядовито-желтый. Я двинулся на этот свет.
…Синемор набрал полную ванну и вывалил в воду банку кильки.
– Рыбачу, – сказал он мне с улыбкой и дернул удочкой.
Я тоже улыбнулся и изо всех сил ударил его кулаком в лицо. Синемор упал в воду и окрасил ее в розовый цвет.
– Я тя зарежу, падла, – кричал он, барахтаясь в ванне. – Зарежу щас и закопаю…
Благоразумные мои соседи вызвали милицию.
Дело ограничилось незначительным штрафом. Никто никого не зарезал. Мы помирились. На вопрос дознавателя, в чем, собственно, причина ссоры, я ответил:
– Немного повздорили из-за дедушкиной удочки.
Мой дед обожал рыбалку.
