– Я думал, что смогу найти какое-то решение. Яурт и фагоциты Мечникова не восторгали меня, не внушали доверия. Я стал изучать жизнь растений…
– Почему растений, а не животных?
– Ну, это одно и то же, разве не так? Биологические параллели… Все это – жизнь. Вот самшит, он так Долговечен, так нетребователен, у него есть что-то общее с черепахой. Может, надо жить так, чтобы не тратить много усилий? И существуют эфемериды, которые живут един день. Всего только один день! – Голос Ясека стал громче, и Адриан шикнул. – Да-да, я буду говорить тише, но мне надо говорить. Может, есть помимо естественных явлений какая-то невидимая сила, которая управляет всей жизнью? Я вот все думаю об этом…
– Почему же ты поступил в медицинский институт? – усмехнулся Адриан. – Шел бы в семинарию.
– Нет, ты меня не так понял. Я не о боге говорю. Проблема долголетия занимала меня по другим причинам. Мне бы хотелось, чтобы молодость человека не проходила, не увядала… А сейчас, после «дранг нах остен» Гитлера, я стал бродягой без родины, теперь мое «долголетие» обеспечено где-то среди звезд…
– Ты бы поменьше каркал.
– А предчувствие? Ты его тоже отрицаешь? Нам скоро конец. Может, мы в последний раз видим солнце, небо, воду и зеленый камыш… И этих цапель…
– Вон уже берег. Лучше подумаем, как добраться до Женуклы. – Адриан был взбешен, но сдерживался. – Молчи!
Ясек замолчал. Они долго и настороженно всматривались в безлюдный берег. Потом, оставив лодку в камышах, вброд добрались до берега. Ясек Гринкевич нес весла, Адриан торбу с едой. Отсидевшись в зарослях ивы, тронулись в путь. Устав от пережитого, от разговоров Ясека, Адриан почувствовал необъяснимое безразличие. Они шли проселком, почти не хоронясь, не страшась встреч с людьми.
У колодца Ясек остановился.
– Я не могу больше. Если хочешь – иди дальше сам. Я хочу есть, а в колодце вода для питья. – Он наклонился над срубом. – Там, в торбе старика, еда. Ты знаешь, что нас ждет впереди?
– Пошел к черту! – сказал Адриан. – Пошел к черту! На, ешь. – Он бросил на землю торбу.
– Не понимаю, почему ты злишься. Может, нам не останется времени ни на еду, ни на питье, ни на то самое… Ты хочешь меня бросить?
Адриан сел на землю, прислонившись спиной к срубу колодца. В направлении Женуклы горизонт был загрязнен черным дымом. Гремели орудийные раскаты, словно гроза. Адриан вспомнил, что говорил старик о десанте немцев на Дунае. Ему хотелось сосредоточиться, представить, что их ждет в пути, но мешало раздражение против Ясека. Наверное, им придется миновать Женуклу. Кругом – ни души, поле казалось горячей печью. Выгоревшая трава, немилосердное солнце… И только кузнечики трещали в сухой, как порох, траве. Их стрекот напоминал сухой кашель.
В конце концов, может, Ясек и прав, времени у них еще много. Надо поесть. И когда они поели лепешек, Адриану стало казаться, что их положение не такое уж отчаянное. Худшее позади.
Адриан вспомнил о тех ранних рассветах, когда он писал сарматские степи, ведь и тогда он был один в поле. Да-да, один в поле. Он шагал по тропинкам, неся этюдник, и восторгался необъятностью неба и земли. Изредка ему встречались люди. Люди… Но тогда они были вооружены лопатами, граблями, иногда они шли следом за плугом, и он останавливался и писал взрыхленное поле. Он встречал путников с посохом и сумой за плечами; еще издали Адриан следил за фигурой человека, ждал, когда он подойдет ближе. И вот они встречались на узкой стежке, здоровались, перебрасывались одной-двумя фразами и расходились. Теперь в его измученной душе воскресали те приветственные фразы, они были подобны дуновению ветра, приносящего аромат цветущих лугов.
Но сейчас степь горела. И горела мысль. Адриан лихорадочно искал выход, ему казалось более верным направиться к Олбии, что на реке Гипанис. Хоть добираться туда было дальше, а значит, и риск был больше, но зато они смогут пробраться к своим. Фронт был там, и они должны перейти линию фронта. Пусть остаются за его спиной родные луга. Пусть остается и это голубое небо, которое он так любил. Останется Антифала, где живет Йоланда Младин, его жена, с еще не родившимся ребенком. Он тешил себя надеждой, что она вместе с родителями. И она будет ждать его. Да, она будет ждать, и он вернется. Он вернется!
Этот желтый, лениво повисший в воздухе, подобно хвосту дракона, пыльный вихрь первым увидел Адриан. Прозрачное до того поле словно бы вспороли ножом. Он не сразу догадался, что это след от машины. И только когда она, подпрыгивая на колдобинах, врезалась в кукурузную делянку, будто жатка, Адриан дотронулся до плеча Ясека, который пил в это время воду из бадьи, тихо сказал:
– Смотри, какая-то машина…
– Это они… военный немецкий грузовик! – вскрикнул Ясек. – Немцы! – добавил он с отчаянием.
Машина, подминая кукурузу, направлялась в их сторону. Плотная, удушливая стена пыли угрожающе надвинулась, как сачок для ловли бабочек, стало трудно дышать. Заскрежетали тормоза, и машина остановилась напротив колодца. Адриан с трудом удержался, чтобы не спрятаться за срубом, но офицер, высунувшись из кабины, окликнул:
– Эй, вы!
Адриан и Ясек настороженно переглянулись.
– Вам куда? – Офицер выглядел усталым, под глазами у него залегли темные, меланхолические круги. Шофер, приоткрыв дверцу, держал наготове автомат.
Адриан и Ясек молчали.
– Садитесь в машину. – Офицер снисходительно улыбнулся. Теперь Адриан заметил, что он был в звании полковника. – Вам ведь в Женуклу? – продолжал он допытываться, меряя их с ног до головы странным оценивающим взглядом. Ясек неопределенно хмыкнул.
– Садитесь, – повторил полковник и добавил загадочно: – В Женуклу вам не пробраться, все заставы перекрыты. Лучше вам поехать вон туда, к тем холмам.
Адриан проследил взглядом за рукой полковника и увидел виноградники и сады. «Странно, – мелькнуло у него, – очень странно…»
Полковник слегка улыбнулся.
– Там вы будете в укрытии.
Он так и сказал: в укрытии. Адриан и Ясек снова переглянулись в полном недоумении. Что значит «укрытие»? Лагерь? Или другая западня? В кузове машины сидел еще один солдат, автомат лежал у него на коленях.
– Живо!
Адриан и Ясек полезли в кузов, машина помчалась по проселку, оставляя за собой шлейф пыли. Адриан лихорадочно пытался разгадать намерения немецкого полковника, но только еще больше запутывался в предположениях. Сквозь стекло кабины он видел, что офицер, ерзая на сиденье, рассматривает окрестности, а когда они поравнялись с небольшим озером, приказал остановить машину. Озеро было окружено белоствольными тополями и вербами – совсем мирное озеро. Ясек и Адриан молча следили, как полковник вышел из машины, подошел к воде, немного погулял под тенью деревьев, вымыл руки и освежил лицо. Затем он долго следил за стаей диких уток, они пролетели над камышами, словно ворох темных листьев, уносимых ветром. Вся нескладная, долговязая фигура немецкого офицера выражала необъяснимое волнение. Здесь, на берегу озера, он и сам напоминал диковинную птицу. Но когда он вернулся к машине, на его лице ничего нельзя было прочесть. Скорее всего, оно было бесстрастным.
«Если бы нас загнали в тоннель, было бы то же самое, – думал Адриан, – мы так же не ведали бы, что ждет нас в другом конце». Он скосил глаза на Ясека, но тот смотрел на автомат солдата.
Совсем рядом мелькали телеграфные столбы, деревья, копны сена, дома с безлюдными дворами, лужайки, они проносились мимо, кружились и удалялись, удалялись, чтобы не возвратиться. Адриану чудилось, что земля прощается с ними, слезно шепчет что-то на поворотах, ему хотелось выскочить из машины и бежать, бежать прочь… Ясек, сжав ладонями голову, сидел молча, упорно избегая вопрошающих глаз Адриана. Иногда он поднимал голову и затравленно, встревоженно озирался. На лбу у него краснели следы от пальцев.
Машина с холодным безразличием к судьбе двух пленников отрывала их от воды и неба, от лугов и полей, уносила в неведомое.
Когда они круто свернули на мощеную дорогу и покатили под сводами вековых деревьев, Адриан невольно схватил Ясека за руку, впился ногтями. Он, как зверь, учуял возможность побега. Ясек понял его. Теперь они были готовы действовать одновременно, мускулы их стонали от напряжения и нетерпения, как спусковые рычаги заряженной катапульты. Адриан приметил лихорадочный взгляд Ясека, вспомнил его слова, когда они пробирались дельтой: «Не отнимай у меня лес», – кричит белка. «Не отнимай у меня небо», – кричит орел. «Не отнимай у меня море», – кричит дельфин. «Не отнимай у меня горы», – кричит олень. Но ловушки расставляются, и приходит смерть или неволя. Теперь он тоже понимал, что такое свобода. Он понимал, что такое рабство. Он мысленно видел полоненную землю, слышал плач сирот и вдов и шорох тысяч ног беженцев…
