Вот скажут в понедельник: ты уволен, – и он погиб. Вместе с семьей.
Ведь он ничего не умеет. Тридцать два года непонятности позади. И место приказчика. Его пока держат там – внешность, дикция, если текст отрепетирован, обходительность. А через год, через два… Надо менять самому, готовить надежную базу для детей, для собственной старости. Жалко, с высшим образованием не получилось, а теперь – только заочное платное…
В животе резко засосало, и Сергеев каким-то внутренним зрением увидел, как из ног, рук, из головы потекли к сердцу соки, резервные запасы энергии для поддержания жизни. Сердце потребовало пищи, чтоб перекачивать кровь… Нет, слабеть сейчас нельзя. И он вытащил из кармана колбасу, стал откусывать большие куски, торопливо глотал…
Колбаса была необыкновенно вкусной, настоящей, как когда-то.
Когда-то Сергеев больше всего любил, вернувшись из школы, сделать себе бутерброд – толстый пласт вареной колбасы на батон и – сладкий чай с молоком. Сесть в кресло, жевать, смотреть телевизор… Какие тогда были передачи в будние дни после обеда? Субботние и воскресные он хорошо помнил – “Будильник”, “Очевидное – невероятное”, “Служу
Советскому Союзу”, “В мире животных”, “Здоровье”, “Клуб кинопутешествий”, “Музыкальный киоск”, “Утренняя почта”. Конечно, “В гостях у сказки”, куда он несколько раз посылал рисунки тете Вале
Леонтьевой, а до этого посылал в “АБВГДейку”… Да, эти передачи он помнил. А в будни? И вообще, как там было – двадцать лет назад?
Двадцать лет назад ему было двенадцать. Да, двенадцать. Он считал себя еще недостаточно взрослым для настоящей жизни, считал, что все настоящее впереди, а пока надо подождать, повзрослеть. А оказалось… В детстве он очень хотел стать хоккеистом. Тогда многие хотели стать хоккеистами… И несколько раз Никита просил родителей отвести его туда, где учат играть в хоккей. Он болел за “ЦСКА”.
Собирал открытки, вымпелы, значки, гонял с пацанами шайбу во дворе… Но родители то забывали, то начинали искать адрес и не находили, то он сам на какое-то время забывал. Как раз лет в двенадцать понял, что уже самостоятельно может взять и прийти в хоккейную школу. Нашел, где она находится, приехал. И ему отказали.
Просто спросили, как он катается на коньках. Он не умел. “Поздно, парень, в твоем возрасте с нуля начинать”, – сказал тренер. И все. И тогда Сергеев впервые понял, что многое ему уже поздно. И с каждым годом этих “поздно” становилось все больше, больше. Скоро и совсем что-нибудь элементарное совершить станет поздно. На работу, говорят, после тридцати пяти устроиться теперь почти невозможно. Три года осталось…
14
Конечно, прибежала жена, начала:
– Ты что ей наговорил?! Зачем? Она там в истерике! Ехать хочет! Она же выпила… До первого столба!..
– Садись, пожалуйста. Сядь. – Сергеев чувствовал в себе недобрую, но необходимую твердость. – Ну, присядь.
Жена присела.
– Что?
– Давай поговорим.
– Давай Наталью успокоим. Скажи, что пошутил, извинись.
– Нет… Давай поговорим.
– О чем? – В ее голосе послышалась тревога.
– О жизни. О нас. Нам ведь есть о чем поговорить. Ведь так?
– Да, наверное. И что?
Сергеев усмехнулся. Протянул ей бутылку:
– Каплю выпьешь?
Жена взяла бутылку, но, увидев, что это водка, возмутилась:
– Ты сдурел? Я же ребенка кормлю!
– Ну не зли-ись. От глотка ничего не будет. Так, чтоб поговорить.
– Иди лучше спать. Завтра поговорим.
– Нет, – вздохнул Сергеев, – только сегодня. Видишь, ночь какая, и вообще все одно к одному… – Глотнул сам, уткнулся носом в колбасу, занюхал. – Это трудно выразить, но как-то… Не так как-то жизнь идет… То есть… То есть, с одной стороны, все нормально, благополучно. Слава богу. А с другой… Я сижу и думаю, вспоминаю…
Хорошо вот так подумать на воздухе, ночью… Столько всего приходит… И страшное тоже…
Жена не перебивала. Смотрела и ждала. Уж лучше бы перебила.
– Я вот маленьким был когда, кашу эту ел манную и думал – ну ладно, поем, а когда вырасту, ни за что не буду. Буду мясо есть, картошку, яблоки. Твердое буду есть, как взрослый… Стал – ем мясо, картошку, а жизнь… Понимаешь, сама жизнь как каша стала. Такая разваренная вся, как в детстве. Ни крупинок, ничего – зубам не за что зацепиться. Однородность течет. И что? И куда это всё?.. Ну вот…
Понимаешь?
Жена промолчала. Сергеев поставил бутылку. Потер виски. Уже совсем с трудом, жалея, что вообще начал, заговорил дальше:
– И вот думаю, как бы так сделать… Чтоб крупинки какие-то. Сюда ехали, думал – вот, крупинка, почувствую, а оказалось… Ты в походы ходила, рисковала там… байдарки, сплавы. А у меня-то не было. Я даже плавать не умею. И на коньках не умею. Хм! И машину водить не умею, и… Ты вот ругаешься, что свет в прихожей не горит, а я не разбираюсь в электричестве. Не умею… Вообще ничего я не умею…
Замолчал. Захотелось услышать от жены раздраженное: “Ну так электрика нужно вызвать, в конце концов!” Но она не сказала. Она сидела рядом и ждала.
– Страшно становится, – снова вздохнул Сергеев. – Да. Сама посуди, сколько я еще там проработаю? Года три в лучшем самом случае. Где ты видела пожилых консультантов в магазине одежды? Я лично не видел.
Уволят, а дальше? И куда?.. Да и эти тысяча двести долларов…
Копейки на самом деле. За квартиру отдаем половину… И ничего хорошего ведь на горизонте. – Он говорил, а мысленно просил жену:
“Перебей, поспорь… Перебей!” – Снимаем эту двушку, но… Что через пару лет будет? Сане нужна своя комната, Дашке тоже потом… И вот… Задумался, в общем, и страшно стало. Полнейший тупик какой-то. Ищу, думаю, а ведь без толку.
Сергеев поднес бутылку ко рту.
– Перестань ты пить, – раздельно и брезгливо сказала жена. – Хватит!
Что, окончательно решил все испортить?
– Да ничего я не решил…
– А ты знаешь, как я каждое утро встаю? С каким ужасом? Ты вот сейчас, а я каждый день об этом думаю. – Жена повышала голос с каждой фразой и вот уже кричала: – Ты хоть из дому выходишь, хоть что-то делаешь, видишь кого-то, а я постоянно – там, там, там! У меня тоже были планы на жизнь, я тоже что-то сделать хотела. И – получила! Тупик, оказывается! Спасибо! Спасибо, Никита Юрьевич! И обязательно сейчас надо, когда и так все рушится.
– Что рушится?
– Да всё! Не видишь, какие все?.. Оказывается, и муж тоже…
– Перестань, я же…
– Нет, это ты перестань! Что ты предлагаешь тогда? Что? Перед тем как Дашку делать, надо было эти вопросы задавать. И – себе, себе!
Понятно? Сказал бы: нет, я ничего не умею, будущего нет. Все. А теперь ты что предлагаешь? Что?.. Говори!
Он никогда не видел жену такой. Видел иногда слабой, плачущей, жалкой даже, но чтоб так… Этот металлический голос. Казалось, и по роже дать может… Сергеев, досадливо и устало кряхтя, вытряхнул сигарету из пачки.
– Спасибо тебе, Никита, ободрил, муженек.
– Не называй меня “Никита”.
– Х-ха! Что?.. А как тебя называть?
– Не знаю… Не могу больше слышать… И в магазине целыми днями:
“Никита, посоветуйте. Никита, скажите”. Как по зубам напильником…
Не могу больше.
– Приехали. Да-а… Может, ты вообще жалеешь, что женился, что дети?
А? Помнишь, я перед загсом тебя спрашивала, как мы будем? Помнишь?
И что ты мне ответил тогда?
– Что?
– Ой, молодец! Молоде-ец! – Жена вскочила. – Учти, я рыдать не буду.
Нет. И истерик устраивать, умолять. Я придумаю. И с детьми все будет прекрасно. Ты понял? Не хочешь мужем быть, тяжело для тебя – пожалуйста! И давай решать тогда.
– Да я же не в этом смысле!
– Я других смыслов не понимаю. Я от своего отца никогда соплей не слышала. Было трудно – он на двух работах работал. И машину купили, и за кооператив платили. А тут… Тупик у него.
– Ай, ладно. – Сергеев сделал большой глоток водки. Шумно выдохнул, помотал головой.
– Пей, пей. И так пивко каждый день. Понятно, тяжело ему… Давай спивайся.
– Все, замолчала!
– Нет, не все! Не все! Ты хвалишься, что Дашка слова умеет… Ничего хорошего – это из-за слабой нервной системы. Я говорить не хотела…
И это из-за тебя…
– Да-а уж…
– Да. Да! Ты такую атмосферу создал…
– Уху.
– Не ухукай.
Кто-то протопал по двору. Пискнула сигнализация Натальиной машины.
Поскрипело, хлопнуло. Завелся мотор, включились фары.
– Наталья уезжает, – внешне уже спокойно сказала жена. – Иди извинись перед ней. Из-за тебя ведь.
– Опять из-за меня. Нет, я все правильно сделал.
– Она же пьяная. Останови ее!
– Нет.
– Ну, смотри – если что, на тебе ведь будет! Учти.
Сергеев продолжал сидеть, и жена не выдержала, ушла. Наверное,
Наталью останавливать – успокаивать, уговаривать, объяснять, что
Сергеев пьяный идиот… “Ну и пусть. И хрен с ними со всеми”, – говорил он себе, и от этих слов становилось так, как бывало, когда на целый день оставался один в квартире, целый день принадлежал только себе.
