Нелепая затея.
Возможно, Вы измените решение, узнав, что основательница клуба Элизабет Маккенна не является коренной жительницей острова, и все ее потуги на утонченность — лишь пыль в глаза. Она обыкновенная выскочка, служанка из лондонского дома сэра Эмброуза Айверса, члена К.А. (Королевской академии). Вы наверняка о нем слышали, довольно известный портретист. Я, правда, никогда не понимала, в чём его заслуги. Портрет графини Ламбет в образе Боадицеи, стегающей коней, по-моему, непростительная вольность. Но, так или иначе, Элизабет Маккенна, с позволения сказать, дочь его экономки.
Пока мать вытирала пыль, сэр Эмброуз разрешал Элизабет болтаться без дела по мастерской, а в школе продержал много дольше, чем положено ребёнку её положения. Экономка умерла, когда девочке было четырнадцать. И как думаете, её отослали в соответствующее заведение, чтобы обучить подходящей профессии? Ничего подобного. Сэр Эмброуз оставил сироту в своем доме в Челси и к тому же внёс в список кандидатов на стипендию школы изящных искусств «Слейд».
Заметьте: сэр Эмброуз не являлся отцом девочки — его наклонности слишком хорошо известны, чтобы безусловно отмести это предположение, — но он обожал ее так, что невольно поощрял Элизабет в главном грехе, гордыне. Упадок нравственности — бич нашего времени, и Элизабет Маккенна — его воплощение.
Сэр Эмброуз владел домом на Гернси, на вершине утёса около Ля Буви. Он и экономка с девочкой проводили там каждое лето. Элизабет, дикарка, даже по воскресеньям носилась по острову растрёпанная. Никаких домашних обязанностей, перчаток, ботинок, чулок. Ходила в море рыбачить с простыми мужчинами. Шпионила за порядочными людьми в телескоп. Стыд и позор.
Когда сэр Эмброуз понял, что войны не миновать, то отправил Элизабет закрывать гернсийский дом. Что же, она поплатилась за его неорганизованность: пока заколачивала ставни, немцы высадились к ней на порог. Тем не менее она решила остаться на острове, но дальнейшие события (недостойные, с моей точки зрения, упоминания) показали, что она отнюдь не та самоотверженная героиня, какой ее числят.
Так называемый литературный клуб — и вовсе скандал. На Гернси есть люди достойного воспитания и культуры, однако они никогда не стали бы участвовать в этом балагане (даже по приглашению). В клубе лишь два приличных человека — Эбен Рамси и Амелия Моджери. Но прочие! Старьевщик, психиатр (неудачник и пьяница), свиновод-заика, лакей, представляющийся лордом, плюс Изола Прибби, колдунья (она сама призналась, что изготавливает и продаёт зелья). И еще пара-тройка личностей подобного сорта. Можете вообразить их «книжные вечера».
Вам не следует писать об этих людях. Бог знает, каковы их литературные пристрастия!
С уважением и глубокой христианской озабоченностью, Аделаида Эдисон (мисс)
Марк — Джулиет
Март, 2-е, 1946
Дорогая Джулиет!
Только что отобрал у музыкального критика билеты в оперу. «Ковент-Гарден», в восемь. Пойдёшь?
Твой Марк
Джулиет — Марку
Дорогой Марк!
Сегодня?
Джулиет
Марк — Джулиет
Да!
М.
Джулиет — Марку
Отлично! Жаль, конечно, критика. Эти билеты редки, как куриные зубы.
Джулиет
Марк — Джулиет
Критик обойдется стоячими местами. Напишет, как опера вдохновляет бедняков и т. д. и т. п.
Заеду за тобой в семь.
М.
Джулиет — Эбену
3 марта 1946 года
М-ру Эбену Рамси
Лепомье
Кале-лейн
Сент-Мартинс, Гернси
Дорогой мистер Рамси!
Очень благодарна, что Вы поделились со мной воспоминаниями о немецкой оккупации. В конце войны я тоже обещала себе, что больше никогда не буду о ней говорить. Я жила ею шесть лет и мечтала занять мысли чем-то — чем угодно — другим. Но это все равно что мечтать превратиться в другого человека. Война — часть нашей жизни, никуда не денешься.
Я рада, что Ваш внук Илай вернулся. Он живет с Вами или с родителями? Вы совсем ничего о нем не знали во время оккупации? И еще: все ли гернсийские дети вернулись одновременно? Какое счастье, если да!
Не хочется одолевать Вас вопросами, но если не трудно, ответьте на несколько. Мне известно, что Вы — участник ужина с жареной свиньей, который послужил причиной создания клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Но откуда у миссис Моджери вообще взялась свинья? Как можно спрятать такое большое животное?
И до чего храбро перед лицом опасности повела себя Элизабет Маккенна! Потрясающая находчивость, переполняющая меня беспомощным восхищением. Вы все, должно быть, очень беспокоитесь: прошли месяцы, а от нее ни слова. И не теряйте надежду! Я знаю от друзей, что Европа сейчас — большой разворошенный улей, тысячи и тысячи людей не могут добраться до дома. Один мой старый и добрый друг, которого в 1943 году сбили в Бирме, в прошлом месяце неожиданно объявился в Австралии — не в лучшем виде, но живой, а главное, рассчитывающий таким остаться.
Еще раз спасибо за письмо.
Искренне Ваша, Джулиет Эштон
Кловис Фосси — Джулиет
4 марта 1946 года
Дорогая мисс!
Вначале я не хотел ходить на книжные заседания. У меня на ферме полно работы, так зачем тратить время на истории о придуманных людях — как они обделывают свои придуманные дела.
Но в 1942 году я начал ухаживать за вдовой Хьюбер. Мы ходили гулять, и она всегда шла на пару шагов впереди и даже не разрешала взять ее за руку. А Ральфу Марчу разрешала, и я понимал, что мои ухаживания ей неинтересны.
Ральф жуткое трепло, когда выпьет, и он на всю таверну заявил: «Женщины любят стихи. Шепни им на ушко изящное словечко, и они тают — растекаются лужицей по траве». Некрасиво так говорить о дамах. Я сразу понял, что в отличие от меня, вдова Хьюбер ему нужна не сама по себе, а ради коровьего пастбища. И подумал — она хочет рифм? Она их получит.
Пошел в книжный к мистеру Фоксу, попросил любовных стихов. У него тогда книжек мало осталось: народ покупал на растопку. Когда он узнал, то закрыл магазин навсегда. Короче, выдал он мне какого-то Катулла. Был такой римлянин. Он знаете что писал в своих сочинениях? Я бы в жизни такого не сказал приличной женщине.
Он желал одну даму, Лесбию, а та согласилась было разделить с ним ложе, а потом отвергла. Не удивляюсь — не понравилось ему, видите ли, что она гладила своего коричневого воробушка. Приревновал к птахе. Побрел домой и ну писать, как ему тоскливо на это глядеть. Ужасно разобиделся, а после вообще разлюбил женщин и писал про них стихами всякие гадости.
К тому же он был жадюга. Одна падшая женщина попросила у него денег за услуги, так он ее, бедную, припечатал:
В уме ли жалкая шлюха, что просит
Тысячу моих сестерций?
Девица с ужасным носом?
О вы, кому девка не безразлична,
Зовите друзей и врачей;
Уродка сошла с ума.
Думает, что красива.
Это называется про любовь? Я так и сказал другу Эбену: с рождения столько злобы не видал. А он говорит: ты не тех поэтов читаешь. Отвел к себе в коттедж и дал книжку, стихи Уилфреда Оуэна [13]. Тот был офицером в Первую мировую, знал, что к чему, и вещи называл своими именами. Я тоже воевал под Пасченделом и видел все то же самое, но никогда не сумел бы сам так написать.
После всего этого я решил: в поэзии что-то есть. Начал ходить на заседания и очень рад, не то так и не прочел бы Уильяма Вордсворта. Многие его стихи я выучил наизусть.
И я добился руки вдовы Хьюбер — моей Нэнси. Однажды вечером повел ее гулять на утес и говорю: «Глянь-ка, Нэнси, блестящий свод небес уж волны озарил! Всевышний восстает». Она разрешила себя поцеловать. Теперь она моя жена.
Искренне Ваш Кловис Фосси
Р.S. На прошлой неделе миссис Моджери дала мне книгу «Оксфордский выпуск современной поэзии, 1892–1935 годы». Подбирал стихи некто Йетс [14]. Лучше б его до этого не допускали. Кто он вообще такой — и что понимает в поэзии. Я перерыл всю книжку, а Уилфреда Оуэна и Зигфрида Сэссуна не нашел. И знаете почему? Потому что мистер Йетс заявил: «Я специально не включил в сборник стихи о Первой мировой войне. У меня они вызывают отторжение: пассивное страдание — не тема для поэзии».
Пассивное? У меня чуть удар не случился. Он что, больной? Лейтенант Оуэн писал: «По тем, кто умирает как скотина, — лишь пушек похоронный перезвон». Что тут пассивного, я вас спрашиваю? Именно так мы и умирали. Своими глазами видел. Поэтому говорю: к черту вас, мистер Йетс.
Искренне Ваш, Кловис
Эбен — Джулиет
10 марта 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Спасибо за письмо и за то, что интересуетесь моим внуком Илаем. Он — сын моей дочери Джейн. Она вместе со своим новорожденным ребенком умерла в больнице в день, когда нас бомбили немцы, 28 июня 1940 года. Отца Илая убили в Северной Африке в 1942 году, и сейчас мальчик живет со мной.
