С другой стороны, мы побаивались, что это может быть замануха и нас там возьмут и оттырят. Поэтому, идя к Лысой горе, мы немного трусили, и Бывалый, часто отлучаясь за кусты, приговаривал:
— Лучше щас посцать, чтоб потом не пересцать!
Поднялись на гору. Смотрим: на поляне молодежь, как положено, все одеты, жгут костер, общаются и ничего особенного не происходит. Тут даже голых женщин не видно и, что самое обидное, — нас не ждут. Мы пришли хоть и с опозданием, но было видно, что ничего сколько–нибудь интересного не пропустили. Некоторое время потолкавшись, мы пошли обратно, но в лагерь возвращаться не хотелось, и мы присели к небольшому костру у речки. С поля раздавались непонятные женские стоны под неясное мужское бормотание. Молодой парень, смотрящий за костром, прокомментировал:
— А-а, это наши развлекаются.
После окончания девятого класса я отдыхал в том же «Энергетике», только теперь он из старых домиков, что стояли под соснами, переехал в чистое поле — в отстроенные рядом двухэтажные корпуса. На новом месте и дышится и отдыхается иначе. Проснулся я как–то и после утренних моционов пошел к другу Пете в медпункт, который размещался в отдельном домике. Начало дня ничего не предвещало, а потому было заурядным и обычным. Хотя сигналы начали поступать сразу, как только я встал с постели, но на них я не обратил внимания. Сначала в палате мальчишки, а потом в коридоре и на улице девчонки приставали ко мне с идиотским вопросом:
— Что это у тебя на шее?
Я разок посмотрел на себя в зеркало, но ничего грязного или подозрительного не увидел, и на дурацкий вопрос перестал обращать внимания. Позже я вспомнил, что те, кто ко мне обращался, посматривал на меня как–то уж больно странно: кто с хитрецой, кто с недоумением, кто с ехидством, а кто и с откровенным любопытством. Только я всего этого по–детски не замечал, пока не явился в медпункт к другу Пете, где кроме него и его мамы были сестра и приходящие–уходящие пациенты. У кого–то из них болел живот, кому–то надо было йодом обработать ссадину, а третьи–десятые приходили узнать, что происходило с их весом. Здесь первой на меня обратила внимание тетя Света:
— Ой, Алеша! А что это у тебя на шее? — с материнским беспокойством спросила она, всматриваясь ниже моего подбородка.
— Где? — подошел я к зеркалу и опять ничего не увидел.
Тут уж не удержалась пионервожатая Наташа, старшая Петина сестра:
— Слу–ушай, Алексей, так у тебя же на шее засос!
От неожиданного навета я вспыхнул и, повернувшись к зеркалу, стал пристально себя разглядывать и снова ничего не увидел. Тогда Наташа подсказала:
— Ты голову подними повыше — поцелуйчик не на шее, а на подбородке.
Задрав голову и до невозможности скосив взгляд, я увидел то, чем меня с самого утра третировали ребята из отряда. На мой взгляд, это было самое обыкновенное покраснение, слегка овальной формы. Если бы мне не подсказали, что это такое, то сам бы я никогда не догадался. Ведь кроме мамы меня никто не целовал по незрелости моих лет. Не зная, как распорядиться такой «наградой», я растерялся, а тетя Света, Петина мама, будто сама только что прозрела от сказанного дочерью, сначала опешила, а потом пробормотала:
— Господи Иисусе! Да что же это вы такое говорите…
Петька, как положено, с шутками и прибаутками, поздравлял меня с «боевой наградой», а его сестра во весь объем своих легких хохотала. Дети–пациенты, замерев на месте, с затаенным интересом смотрели на меня. Девочки же, включив воображение, пытались обнаружить на мне и другие признаки героя–любовника. Весь день мне не давали проходу, все хотели увидеть таинственный знак любви на непорочном комсомольском теле. Получается, что пока я спал бесчувственным сном младенца, кто–то набрался наглости и поцеловал меня в шею. При всем желании, в том числе под пыткой, я ничего не смог объяснить даже задушевному другу Петьке. Этот таинственный поцелуй так и остался неразгаданным. Потом кто–то высказал предположение, что меня поцеловал кто–то из мальчишек, ради шутки. Но только вряд ли бы он лишил себя удовольствия признаться в своей шалости, чтобы посмеяться над жертвой розыгрыша.
После девятого класса в этом же пионерском лагере мне понравилась одна очень хорошенькая девочка по имени Таня. Описываю: фигурка худенькая и стройная, ножки длинные, личико милое и симпатичное, поведение скромное и характер добрый. Но самыми потрясающе красивыми у нее были волосы — волнистые и необычного пепельного цвета, таких я больше ни у кого не видел. Я чувствовал, что тоже нравлюсь Тане. У мужиков, даже малолетних, бывает, когда одна девушка у него как бы уже в кармане, но на горизонте вдруг замаячит другая, которая кажется более непостижимой и эффектной. Тогда возникает чувство пресыщения и самодовольства, неоправданное ощущение себя маленьким божеством.
Одновременно я запал на девчонку из другого отряда — спортивную, грациозную и симпатичную. Внешне яркая и эффектная, она нравилась большинству мальчишек. Однако влюбленные в нее ребята в большинстве своем были более уверенные в себе и более дерзкие, чем я, и мне со своей застенчивостью надеяться было не на что. Я также думал, что если нравлюсь Тане, то она никуда от меня не денется. Вот и получилось, что по своей же инициативе я к одному берегу не причалил, а на другом — меня просто не заметили. Так до самого пионерского костра, завершающего сезон летнего отдыха, я остался неприкаянным.
Что для мальчишек и девчонок Советского Союза означал пионерский костер? Это незабываемый, радостный и волнующий праздник окончания смены. Это прощание ребятни с лагерем, с вечерними посиделками, переходящими в ночные, где льется песня «Взвейтесь кострами, синие ночи», декламируются стихи, ведутся нескончаемые беседы–разговоры и рассказываются страшные истории. Здесь было ни с чем не сравнимое ощущение братства, единения, больших надежд и это делало нас по–настоящему счастливыми. Иногда что–то подобное можно увидеть в американских киношках, когда они изображают выпускной бал после окончания школы. Сейчас мы этому глупо и бездарно подражаем, забывая о том, что у нас были свои традиции коллективизма, более душевные и прекрасные, более глубокие и искренние.
Ежегодные пионерские костры — это вехи подрастания. Это подростковые мечты и шаги, из года в год приближающие взросление. Это романтические ступеньки, ведущие из детства в отрочество и из отрочества в юность.
К пионерскому костру начинали готовиться с первых дней заезда смены. Для этого обычно выбирали просторную широкую поляну поближе к лагерю. К кострищу из подсобки сносили дрова, использованные ящики и тару, из леса тащили стволы упавших деревьев, хворост, сухие ветки и траву. Чтобы достичь наибольшей высоты огня, костер выстраивали в форме шалаша–конуса, сдабривали керосином или бензином. Под восторженные крики детворы костер поджигался с наступлением темноты. Яркий столб огня взметался высоко и сгорал довольно быстро. Но этого времени хватало, чтобы пионерские отряды спели любимые песни, продекламировали стихи и вокруг костра поводили хороводы. Энтузиасты ночных посиделок продолжали до утра подбрасывать дрова, а потом уставшие и сомлевшие после наступления рассвета уходили спать.
Прощальная ночь — последняя в лагере, завтра смена разъезжается по домам. Лагерная смена распределилась вокруг костра поотрядно. Мы, старшеклассники, могли позволить себе сидеть у костра или гулять по окрестностям хоть до ночи или до рассвета. А после завершения всех спланированных мероприятий у костра заводилы из мальчишек и девчонок нашего отряда застыли в раздумьях: что делать дальше? Кто–то вроде в шутку высказал мысль, не распределиться ли по парам, то есть по симпатиям, и уединиться для прогулок. Я считал, что могу на что–то надеяться, поэтому с готовностью произнес:
— Действительно, — и даже сделал движение в сторону Тани.
Только она упредила мое намерение:
— А мы идем гулять с Витюшей! — и обеими руками ухватилась за локоть длинного и кучерявого конкурента, который казался мне если не страшненьким, то уж точно малосимпатичным.
Она бросила в мою сторону победный взгляд, означавший: «Ну что, съел?» В пору было бы ответить: «Не съел, а подавился!». Но я не стал впадать в панику, только погрустнел. А она, увидев мой растерянный взгляд, и сама скисла, видимо, ей стало горько от своей выходки. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы она ко мне хотя бы в душе почувствовала симпатию. Мой порыв к Татьяне никто кроме нее не заметил, поэтому свидетелей моего бесславия не было.
Когда еще до костра я вкрадчиво мечтал об эффектной красотке из другого отряда, то видел, что свободное пространство возле скромной и красивой Тани своим долговязым телом заполнял Витя. Отстраненно наблюдая за его ухаживаниями, я отмечал, как Таня него реагировала — без особого оптимизма. Так что видеть в нем конкурента было бы смешно. Я был заражен самоуверенным чувством превосходства, ибо чутьем чуял, что девочка от меня никуда ни денется. Но я ошибался, длинный червяк Витюша в душе, как я считал, моей девушки прогрыз норку, где уютненько пригрелся. И вот по моему самолюбию, по моей глупой самоуверенности был нанесен очень сильный удар. Я был страшно разочарован и подавлен, хотя прекрасно понимал, что виноват сам. Таня и даже длинная змея подколодная, которую она пригрела возле себя, здесь не при чем. Ведь с моей стороны достаточно было проявить несколько знаков внимания, и тогда бы не Витюша, а я увел бы Таню в ночную прохладу любоваться звездами. Я клял себя за самонадеянность и тешился надеждой, что Таня ушла с долговязым конкурентом лишь мне назло.
