– А как же миссис Рамсей, наша секретарша? – спросил В-23. – И сотрудник по ЧП…
Миссис Нокс резко повернулась лицом к правонарушителю:
– У меня нет времени обсуждать это с вами, мистер Гоулд, – прошипела она сквозь зубы, снимая трубку с телефона. – Мне нужно позвонить по личному делу.
Через три дня от миссис Ривера по телефону пришло сообщение: Бродски болен. Это чрезвычайное происшествие. Его мать говорит, что я ему необходим. Я тут же подумал: посмотрим, насколько.
Прошел день, за ним другой. Прошла неделя, началась другая. Я все еще не звонил и не посещал Бродски. Каждое утро первое, что я делал, когда приходил в офис, расписавшись в книге прихода у миссис Нокс и вручив ей газету, – вскрывал свою папку с почтой. Отделив послания миссис Ривера от других, пришедших за прошедший день, я добавлял их к уже довольно внушительной стопке в моем столе. Пусть послания Матери копятся. Это доставляет мне огромное удовлетворение. Они доказывают, что мой план работает. Наконец, когда прошло еще несколько дней, перегруженных сердечными посланиями, произошло нечто неожиданное. Кое-что, на что я надеялся, но не мог рассчитывать. Только величие моего эксперимента позволяло мне верить, что это произойдет.
Крупный прорыв произошел в форме телефонного звонка от миссис Tea Гольдштейн, социального работника из реабилитационного института. Она сообщила, что Бродски необходимо доставить в больницу, чтобы провести обследование, которое нельзя провести на дому, поскольку для этого требуется специальное оборудование. Не буду ли я так добр и не смогу ли посодействовать (и оказать давление на миссис Ривера), сказала она, чтобы не случилось ничего непредвиденного в назначенный день. Я ответил: «Я буду только счастлив». В моем голосе прозвучало даже не удовлетворение. Благодарность.
В день, назначенный Бродски для прохождения обследования в больнице, я посетил его на дому. Какая досада, что его не оказалось дома. Я быстро нацарапал записку для матери на бланке формы W-26 и просунул ее под дверь. Кроме моего имени и номера телефона, в записке содержалось настоятельное требование к миссис Ривера позвонить мне на следующий день. «Нам нужно обсудить кое-что очень важное» – вот точные слова.
Ровно в девять на следующее утро Мать позвонила. Я сказал, что приду к ней во второй половине дня, если смогу. Она ответила взволнованно:
– Пожалуйста, мистер Хаберман, пожалуйста, приходите.
Я сказал:
– Конечно, дорогая мамаша, приду, если мне удастся вырваться.
Обследование было проведено в два тридцать пополудни. Я пришел в четыре. Мать была измучена, бледна, обеспокоена. Во взгляде отблеск страха. Бродски рад меня видеть. Если бы у него была возможность, он подпрыгнул бы от радости. Бесцеремонно пройдя мимо Матери, я вхожу в его комнату. Там все как обычно. На этот раз я принес ему настоящий приз. За те лишения и страдания, которые он должен был терпеть не по своей собственной вине, а из-за Матери. Это проектор, экран и слайды самых прекрасных уголков мира. Пантеон, собор Святого Павла, Лондон, греческие руины. Я тщательно отобрал каждый слайд. Специально выбрал за его уникальную красоту. Я хочу, чтобы у моего дорогого малыша было все самое лучшее. Результат – подлинные красоты семи чудес света. Разве раньше я этого не обещал? Пока Мать ожидает в другой комнате, я провожу с Бродски несколько часов. Мне даже не нужно просить ее, чтобы она разрешила нам побыть наедине. Она согласилась сама. Добровольно. Она понимает, что в такие моменты мы с малышом должны быть только вдвоем. Прошло несколько часов. Мы не проронили ни звука. Нет даже тихого мурлыканья, которое я обычно слышал от него, когда он бывал счастлив. Только жужжание проектора. Комната в полумраке. С каждым новым слайдом я чувствую, что Бродски все больше и больше увлекается. Он поглощает содержимое слайдов, как толстяк пожирает сладости. Так легко доставить ему удовольствие, думаю я. Все, что необходимо, – это демонстрировать ему красоту. А мир так велик.
Каждый отобранный мной слайд – великолепная работа фотографа, каждый объект запечатлен гением фотографии. Так что в течение четырех с лишним часов он путешествует от руин Древней Греции к современным небоскребам из стекла и стали; от собора Парижской Богоматери к роскошным виллам Уругвая. Он видит эти виды, как немногие могли бы их видеть. Или по крайней мере оценить. Благоговейное изумление в его взгляде нарушается только тогда, когда он удивляется ловкости моих проворных пальцев, включающих или выключающих проектор или фокусирующих изображение. Ему это, должно быть, кажется чудом. Не забудьте, за всю свою жизнь он ни разу не видел кино. И даже не смотрел телевизор. Мать ему не позволяла. Это плохо действует на глаза, как-то сказала она мне. Наконец я решил, что пришло время поговорить с матерью. Я оставляю Бродски созерцать «Бегство в Египет» Джотто и вхожу в ее комнату.
Мое лицо выражает строгость, даже суровость, когда я прошу ее присоединиться ко мне.
– Вот сюда, присядьте со мной, дорогуша, на этот диван. Мне нужно серьезно поговорить с вами.
И вот, сидя с ней на ее диване, который в прежние дни, должно быть, служил ложем любви, я увидел первые семена того, что в конечном счете предрешит судьбу пожилой женщины. Не объясняя моего поведения или причины моего отсутствия в течение последних нескольких недель, я сказал ей, что ОНИ решили прислать к ней работника по уходу на дому, чтобы тот помогал ей обслуживать Бродски. «Они» считают, что это абсолютно необходимо в свете медицинских отчетов, недавно полученных из больницы.
Мать протестует. Для нее нет ничего хуже, чем присутствие в доме незнакомца, который будет приходить и ухаживать за ее ребенком. Точно такую реакцию я и ожидал. Я тут же закрепляю свое преимущество.
– Единственный выход для вас, мамаша, если вы сами станете работником по уходу на дому. Я не знаю, разрешено ли это, но если вы хотите, чтобы я этим занялся, я бы дал вам рекомендацию. Конечно, это будет нелегко. Тут есть одна проблема. Родственникам, живущим вместе с клиентом, не разрешается быть работниками по уходу на дому. Управление имеет четкие указания на этот счет Но, может быть, если я объясню особые обстоятельства и представлю на рассмотрение специальную записку… ну, может быть, может быть. Конечно, мы не будем никому говорить о ваших истинных родственных отношениях. Я имею в виду, что у вас с Бродски даже нет кровного родства. Если об этом узнают, то могут вообще его у вас забрать. О, не беспокойтесь. Я не скажу об этом. И я думаю, что смогу добиться для вас положительного решения. Во всяком случае, стоит попытаться. Так что вы на это скажете, мамаша? Вы готовы?
Старая леди смотрит на меня с подозрением. Она едва ли понимает, что я ей сказал. Возможно, только то, что «они» хотят прислать в ее дом незнакомца, и даже хуже – что «они» могут забрать у нее ребенка.
– Я не хочу обременять вас, мистер Хаберман, но если вы будете так добры сделать то, что вы сказали, я буду вам очень благодарна.
Тон у нее кроткий, смущенный, несчастный. В глазах уже давно стоят слезы. Слушая ее голос и оглядывая ее, такую сейчас беззащитную на этом ложе любви, я вдруг представляю томящегося от любви поклонника, вымаливающего руки своей возлюбленной. Нет ничего более отталкивающего. Мой голос приобретает твердость, когда я отвечаю:
– Почему же, конечно, дорогая мамаша. Это совсем меня не затруднит. Надеюсь, что смогу получить благоприятное для вас решение. Я убежден, что вы будете самым лучшим работником по уходу на дому. И знаете еще что – за это вам будет положена дополнительная плата. Уход на дому стоит три доллара тридцать пять центов в час, а работать вы будете все время. Двадцать четыре часа в сутки. Правда, получите оплату только за двенадцать. Здесь ничего не поделаешь. Такая уж политика. К тому же вы будете получать продуктовый паек и возмещение стоимости проезда на транспорте.
По реакции матери незаметно, что она интересуется деньгами. Но верно ли это? Хоть она и замотала головой в знак того, что деньги ей не нужны, я все же засек некий намек на разочарование при моих словах, что уход на дому оплачивается только за двенадцать часов. Или мне это показалось? Взяв ее за руку, я перевожу разговор на другое. – А теперь, мамаша, перед тем как уйти, позвольте мне вас научить, как обращаться с этим проектором, чтобы вы могли показывать Бродскй красивые картины в мое отсутствие. В конце концов, я не могу быть здесь все время, а вы знаете, как малыш любить на них смотреть.
Мы вместе вошли в комнату. Бродски все еще благоговейно смотрит на слайд с «Бегством в Египет», точно так же как полчаса назад, когда я покинул его. На его лице выражение восторга, удивления и благоговения. Кажется, будто он загипнотизирован. Мать смотрит на него нежным взглядом. Она улыбается. Все будет хорошо, как будто написано на ее лице. Я показываю ей, как обращаться с аппаратом. Она обещает мне (и ему), что после ужина снова покажет Бродски мои слайды.
